Слава и Галина
Слава и Галина
В 1955 году Ростроповичу исполнилось двадцать восемь лет. В семье наконец появился достаток. Мать старательно вела хозяйство и заботилась о Мстиславе, взяв на себя все бытовые заботы. В доме принимали многочисленных гостей, в том числе и Софью Вакман с сыном Гариком. Мстислав хранил забавную память о первой любви: фантик от конфеты, которой угостила его Софья давным-давно в Оренбурге, считая его своим талисманом.
Мстислав Ростропович не был красив в общепринятом смысле слова: высокий, худой, угловатый, с залысинами. Но это обстоятельство с лихвой искупалось его огромным обаянием, остроумием, сердечностью. С ним никогда не было скучно.
Дружба с Прокофьевым, помимо прочего, показала ему, как важна для творческого человека любящая, понимающая женщина, способная создать домашний очаг. Да и семейная жизнь родителей служила ему примером. Несмотря на все свое легкомыслие и юношескую легкость, это был взрослый зрелый человек, вполне понимающий, чего хочет.
Его привлекали незаурядные женщины, сочетающие красоту с талантом и умом. Он ухаживал за Майей Плисецкой, Зарой Долухановой и Анной Шелест. Но всех затмила Галина Вишневская. В музыкальных кругах ходило присловье: «Маялся-маялся, зарился-зарился, шелестел-шелестел — и подавился вишневой косточкой».
Слава и Галина
Впервые они встретились весной 1955 года. Их близкое знакомство произошло в Праге. Об этом и других обстоятельствах совместной с Ростроповичем жизни Г. Вишневская впоследствии подробно рассказала в своей автобиографической книге «Галина». А Ростропович вспоминал об этом так:
«…Я приехал в 1955 году в Прагу, куда меня пригласили в качестве заместителя председателя жюри международного конкурса. У меня был только один костюм, но я взял с собой все свои галстуки. 10 мая 1955 года был парад, посвященный освобождению Праги, светило солнце. На следующий день у меня с носа слезали куски кожи, потому что я обжегся во время парада. В таком виде я пришел на завтрак 11 мая в нижний этаж гостиницы «Алькрон». И вдруг я увидел, что по лестнице спускается чудо — женщина необыкновенной красоты. Надо сказать, что в это время я пил кофе и ел круассан, который, как только я увидел спускающуюся нимфу, застрял у меня в горле. Я просто онемел.
Шок может выражаться по-разному; у меня была такая реакция: я начал острить, очень, по моему и по ее мнению, удачно. Она стала хохотать и хохотала четыре дня, до 15-го. 14 мая она мне сказала: «Умоляю Вас, больше не смешите меня; у меня за три дня появилось очень много морщин». Досмеялась, и мы поженились. Причем, вы знаете, что интересно: после того как мы поженились, ни она меня никогда не смешила, ни я ее ни разу не смешил. А совсем недавно корреспонденты большого американского журнала «Ридерз Дайджест», который выходит, по-моему, 4-миллионным тиражом, взяли у меня интервью.
И за лучший ответ на вопрос они прислали мне чек на 40 долларов (я этот чек не реализовал в банке, а оставил как грамоту за лучший ответ на вопрос). Какой был вопрос, какой ответ? Они меня спросили: «Это правда, что вы женились на Вишневской после четырех дней знакомства?» Я ответил: «Правда». «А что Вы думаете об этом сейчас?» — спросили они. Я сказал: «Думаю, что потерял четыре дня»»[22].
К моменту их встречи за спиной Вишневской были тяжелейшие воспоминания о сиротском детстве, блокадных днях, смерти первого ребенка. Жизнь не щадила эту невероятно красивую и талантливую женщину. Ей не довелось узнать родительскую любовь: мать бросила ее и сбежала с очередным любовником, сильно пьющий отец отвез дочь, к которой не испытывал никаких чувств, к своей матери в Кронштадт и с тех пор почти не вспоминал о ней. Галину воспитывала бабушка, которая жалела и как могла, баловала сироту при живых родителях. Любовь к пению проявилась у девочки с детства, ее так и называли: Галька-артистка. Жили в страшной бедности, едва сводя концы с концами, но это закалило характер Галины. Она умела постоять за себя.
В один из редких визитов мать, узнав от родни, что Галина любит петь, привезла ей патефон и пластинки с записями опер. Музыка показалась девочке настолько прекрасной, что она могла слушать ее часами.
Во время войны Кронштадт оказался в кольце блокады. Бабушка умерла в больнице, а Галина сидела, оцепенев, в пустой ледяной квартире и ждала смерти.
«…Опухшая от голода, я сидела одна, закутанная в одеяла, в пустой квартире, и мечтала. Не о еде. Плыли передо мной замки, рыцари, короли. Вот я иду по парку в белом платье с кринолином. Вспоминая сейчас блокаду, я вижу пустынные, занесенные снегом улицы, по которым кто-то волочит санки с покойником, зашитым в простыню или одеяло.
Умирающая от голода девчонка, я и не знала, что за белой пеленой Финского залива, в Ленинграде, живет великий человек — Д.Д. Шостакович, что пишет он в эти страшные дни свою Седьмую симфонию и что через 14 лет моя счастливая судьба одарит меня дружбой с ним…»[23]
Девочку чудом обнаружила команда МПВО, чистившая пожарные трубы, канализацию, разбиравшая дома на топливо. Работа давала немного хлеба; подкармливали и моряки.
У Галины была естественная, врожденная постановка голоса, слух и редкая память на музыку. С детства обнаружился и драматический талант — давала себя знать цыганская кровь.
В 17 лет она вышла замуж за морского офицера Вишневского, но брак быстро распался, оставив Галине на память фамилию мужа вместо ее собственной — Иванова.
В 1944 году Галину взяли в областной ансамбль оперетты. Артисты ездили по воинским частям, колхозам, селам с опереттами. Спали вповалку, где придется. Играли каждый день в промерзлых клубах — на стенах снег. Платили Галине семьдесят рублей в месяц. Но из любви к музыке она готова была терпеть и не такое.
Юная Галина Вишневская
Вскоре Вишневская поступила в музыкальную школу для взрослых, где неумелый педагог сумел испортить ее природные вокальные данные: верхние ноты пропали, и Галю уверили, что она поет меццо-сопрано. К счастью, пожилая учительница пения Вера Николаевна Гарина вовремя помогла ей раскрыть верхний регистр. Гарина определила решительно: «У тебя сопрано. Лирико-драматическое. Будешь петь сопрано». И предсказала: «В опере. У тебя звезда на лбу».
Вишневская не приняла эти слова всерьез и продолжала колесить с гастролями с театром оперетты. Вскоре она вышла замуж за Марка Рубина, директора театра. Рубин был намного старше Галины — на 22 года. В 1945 году Галя родила сына, но малыш прожил недолго: у нее начался мастит, и он умер от кишечной инфекции. Горе 18-летней матери было безмерным.
Беда не приходит одна: вскоре у Галины обнаружили туберкулез. Муж собрал денег и отправил ее в санаторий. Врачи предложили ей операцию на легких, которая спасла бы ей жизнь, но о вокальной стезе пришлось бы забыть. Она отказалась. Стойкость, жизнелюбие и любовь к пению помогли ей выжить.
Рубин обожал Галину, был для нее и мужем, и отцом. Жизнь стала поспокойнее. Понемногу у Галины развился вкус к красивой изящной одежде, которую она мастерила сама, перелицовывая то, что подворачивалось под руку.
Она часто посещала оперные театры. Покинув ансамбль оперетты, она стала разъезжать с исполнением популярных песен, подражая Клавдии Шульженко, которой восхищалась. Постепенно перед ней открывалась карьера эстрадной певицы. Но однажды, гуляя по Невскому проспекту, она увидела афишу о прослушивании в Доме искусств молодых вокалистов для набора в стажерскую группу Большого театра. Терять было нечего, и Вишневская пошла на прослушивание. Спела она, особо ни на что не надеясь, но, к собственному изумлению, прошла на следующий тур, проходивший в Москве. Музыкальный и драматический талант в сочетании с красотой сыграли свою роль: ее единственную из всего всесоюзного конкурса приняли в Большой театр. Судьба будто старалась возместить кронштадтской сироте все страдания детства и юности.
«…Наконец Марку удалось обменять нашу ленинградскую комнату на комнату в Москве. Правда, назвать это помещение комнатой было трудно. Всю свою жизнь я прожила в коммунальных квартирах, но такого ужаса, как наше новое жилище на углу Столешникова переулка и Петровки, не видела. Когда-то, до революции, это была удобная семикомнатная квартира, рассчитанная на одну семью. Теперь ее превратили в набитый людьми клоповник. В каждой комнате жило по семье, а то и две семьи — родители с детьми и старший сын с женой и детьми. Всего в квартире человек 35 — естественно, все пользовались одной уборной и одной ванной, где никто никогда не мылся, а только белье стирали и потом сушили его на кухне. Все стены ванной завешаны корытами и тазами — мыться ходили в баню.
По утрам нужно выстоять очередь в уборную, потом очередь умыться и почистить зубы… Очереди, очереди… В кухне — четыре газовые плиты, семь кухонных столов, в углу — полати (там жила какая-то старуха), а под полатями — каморка, и в ней тоже живут двое. Ну, чем не “Воронья слободка” из книги Ильфа и Петрова “Золотой теленок”!
Когда-то квартира имела два выхода — парадный и черный, через кухню. Так вот, черный ход закрыли, сломали лестницу, сделали потолок и пол, и получилась узкая, как пенал, десятиметровая комната с огромным, во всю стену, окном во двор и цементным полом. Вот в этой “комнате” на лестничной площадке мы и поселились с Марком. Входить к нам нужно было через кухню, где с шести часов утра и до двенадцати ночи гремели кастрюлями у газовых плит десяток хозяек, и весь чад шел в нашу комнату.
Но я не воспринимала свое положение трагически. Намотавшись всю зиму по чужим углам, я даже чувствовала себя счастливой: разрешили московскую прописку, есть крыша над головой, до театра — три минуты ходьбы. Мы втиснули в нашу комнату диван, шкаф, стол, четыре стула и взятое напрокат пианино. Здесь я работала над своими первыми в Большом театре партиями: Леонорой в “Фиделио”, Татьяной в “Онегине”, Купавой в “Снегурочке”, мадам Баттерфляй — и прожила там почти четыре года, уже будучи ведущей солисткой Большого театра»[24].
В оперном театре к молодой певице отнеслись с симпатией. Ее сразу ввели в труднейшую премьеру: поручили партию Леоноры в опере Бетховена «Фиделио». Чтобы не упустить шанс, она заблаговременно и быстро выучила партию наизусть и начала работу. Потом были «Евгений Онегин», «Снегурочка», «Травиата», «Аида», и везде Вишневская вызывала восхищение. Она не просто пела: опера была для нее ярким драматическим действием, где нужно красиво и выразительно двигаться, прибегать к артистическому жесту. Голос ее звучал сильно и свободно.
В роли Леоноры в опере «Фиделио»
Вишневскую начали приглашать на концерты и приемы, ширился круг ее знакомств. Первыми зарубежными гастролями стала командировка в Прагу. Такие гастроли, приоткрывавшие «железный занавес», были редкой удачей, которая выпадала далеко не всем артистам.
«…Интересно, как выдвигали мою кандидатуру. Когда на заседании в Министерстве культуры зашел обо мне разговор, кто-то высказал сомнение, что, мол, первый раз выезжает, молодая, — может, не потянет на “Пражскую весну”… Тогда встал один из начальников отделов, В. Бони, и сказал:
— Не знаю, потянет ли Вишневская на “Весну”, но весной на Вишневскую тянет!
После столь веского аргумента было принято решение послать меня в Прагу. Эта острота долго гуляла по Москве. (Когда мы поженились, Слава послал Бони бутылку “Вишневки” и на этикетке написал: “Если б не было Бони, Не женились бы они”.)»[25]
За рубежом надо было вести себя очень осторожно, блюсти чистоту нравов, свойственную советскому человеку, не давать повода для доносов и сплетен, иначе больше никогда не выпустят. Романы исключались. Но обо всем этом забыл Мстислав Ростропович.
Однажды они уже встречались, о чем Вишневская почти забыла. Иногда известных артистов приглашали на приемы иностранных делегаций в качестве гостей, и на одном таком приеме в ресторане «Метрополь» в апреле 1955 года Вишневская была одна. К ней подошел молодой человек. Их представили друг другу: «Познакомьтесь — это виолончелист Мстислав Ростропович, а это — новая звезда Большого театра Галина Вишневская». Мстислав сел за один стол с Галиной, она почти не обращала на него внимания, а «трудное» имя почти сразу забыла. Ростропович рассказывал смешные истории. Когда Галина собралась уходить домой, он вызвался ее проводить. По дороге он пытался ухаживать за ней, но тогда это не произвело на певицу никакого впечатления. Мстиславу с трудом удалось вручить ей коробку конфет, которые потом съел Марк Рубин. Никакого значения встрече Галина Вишневская не придала.
«…Полетели мы в Прагу вместе с артистом нашей оперы Александром Огнивцевым. Это был совершенно уникальный по силе и красоте бас, да и сам красавец: молодой, высокий, косая сажень в плечах — этакий русский богатырь. В довершение всего невероятно похож на Шаляпина. У нас с ним с самого начала сложились какие-то особенно теплые отношения, и такими они остались навсегда.
Привезли нас в гостиницу “Алкрон” и сразу повели в ресторан завтракать. Все советские артисты, приехавшие на фестиваль, были уже там. Ищу свободный столик, чтобы нам с Сашей сесть, как вдруг подлетает ко мне тот самый виолончелист, чье имя я так долго не могла выговорить:
— Здравствуйте, как приятно вас видеть, вот у нас тут как раз есть свободное место — садитесь, пожалуйста…
(Он знал, что я прилетаю, и держал это место для меня.) Не успела я оглянуться, как уже сидела за столом с ним рядом.
— Да я не знаю… а где же Саша сядет?
— Саша за другой стол сядет.
— Где же ты, я тебя ищу… А для меня тут места нету?
А Слава ему:
— Да ты садись вон за тот стол.
И сыплются на меня градом какие-то его идеи, распоряжения…
Только тут я толком-то и разглядела его — худущий, в очках, очень характерное интеллигентное лицо, молодой, но уже лысеет, элегантный… Как потом выяснилось, узнав, что я лечу в Прагу, он взял с собой все свои пиджаки и галстуки и менял их утром и вечером, надеясь произвести впечатление.
— Мел… Мтл… Извините, трудно выговорить ваше имя…
— А вы зовите меня просто Славой. Можно мне вас Галей звать?
— Хорошо, зовите Галей.
А я не привыкла к такому обращению, уже много лет меня зовут только Галиной Павловной. Для всех моих знакомых мужчин я — прежде всего известная певица. <…> К тому же, у меня солидный муж, много старше меня, и это уже наложило отпечаток на мою манеру вести себя. И вдруг — этот Слава обращается со мной, как с девчонкой!
«Худущий, в очках, очень характерное интеллигентное лицо, молодой, но уже лысеет, элегантный…» Галина Вишневская
А он и воспринял меня так. Из-за того, что он никогда меня не видел на сцене, я была для него не взбалмошной, капризной примадонной, а просто молодой женщиной, и со всей свойственной ему непосредственностью он кинулся за мной ухаживать. Ни мой жизненный опыт, ни моя восходящая слава его не интересовали».
Ростропович влюбился в Вишневскую, что называется, с первого взгляда. И сразу же решил, что она станет его женой.
— Между прочим, я уже замужем, — сообщила она ему.
— Между прочим, это мы еще посмотрим, — ответил Мстислав.
Вишневская впервые встретилась с такой открытостью чувства. Она почти не знала Ростроповича как музыканта — для нее виолончелист был кем-то из оркестровой ямы. Но она безошибочно угадала в нем незаурядную личность, интеллект, культуру. Он был полон обаяния, ухаживал красиво, тактично, щедро. К своему удивлению, Галина Вишневская поняла, что не в силах бороться с собственными чувствами.
«Я ждала любви, ради которой стоило бы умирать, как мои оперные героини. Мы неслись навстречу друг другу, и уже никакие силы не могли нас удержать. Будучи в свои двадцать восемь лет умудренной жизненным опытом женщиной, я всем сердцем почувствовала его молодой безудержный порыв, и все мои чувства, так долго бродившие во мне, устремились ему навстречу»[26].
Они отправились гулять по ночной Праге. Возле отеля Ростропович купил у цветочницы полную корзину ландышей и вручил охапку цветов Галине в руки. С ним Вишневская снова чувствовала себя девчонкой.
По дороге им попалась высокая каменная ограда.
— Придется возвращаться, Слава, искать дорогу, — сказала Вишневская.
— Зачем возвращаться? Полезем через стену. Я вас сейчас подсажу, вы влезете на стену, потом сам перелезу и с той стороны вас поймаю.
К своему удивлению, примадонна подчинилась.
— Прыгайте! — призывал ее Мстислав.
— Куда же прыгать? Здесь лужи и грязь…
— Да, я и не заметил… Ну ничего, я пальто подстелю!
С этими словами Ростропович сорвал с себя пальто и бросил в лужу…
Неожиданно Вишневской пришла телеграмма из Министерства культуры: ей необходимо срочно выезжать в Югославию, вместе с группой артистов сопровождать в Белград правительственную делегацию — Булганина, Хрущева, Микояна и других. Согласия артистов в таких случаях никто не спрашивал.
Ростропович остался еще на неделю в Праге. Он уже чувствовал себя главой семьи: покупал сервизы, люстры, одеяла. Он решил, что по приезде в Москву Вишневская прямо с аэродрома, не заезжая к себе домой, должна ехать к нему. Но она не могла так расстаться с любящим мужем, с которым прожила десять лет. Частые гастроли не способствовали семейному счастью, и супруги мало-помалу отдалились друг от друга, и все же Галина не могла нанести ему такой удар. С трудом ей удалось уговорить Ростроповича никому не говорить о том, что они решили пожениться — Марк Рубин должен был узнал об этом только от самой жены.
В Югославии Вишневская познакомилась с Н.А. Булганиным — тогда председателем Совета министров, и с Н.С. Хрущевым — Первым секретарем ЦК КПСС. После концерта Булганин сказал Галине, что несколько раз слушал ее в Большом театре. С тех пор он пытался ухаживать за красавицей-примадонной, даже когда она уже вышла за Ростроповича.
После возвращения в Москву Ростропович не успокоился до тех пор, пока Галина не ушла от мужа. Этому предшествовало мучительное объяснение и сцены ревности, но все же, улучив момент, она оставила ему покаянную записку, собрала чемодан и на такси приехала к Ростроповичу домой, где ее уже ждали огорошенные мама и сестра Славы.
«Подъехали — возле подъезда стоит крупная девушка, подходит:
— Вы Галя?
— Да.
— Я Славина сестра, он просил меня вас встретить…
— А где же он сам?
— В магазин за шампанским побежал…
Вижу, что она перепугана насмерть. Свалилась я на них, как снег на голову. Был хороший сын, во всем слушался матери. Она не хотела, чтобы он женился, вмешивалась в его отношения с женщинами, и он подчинялся до поры до времени, пока мы с ним не встретились…
Он не говорил ей ничего — не был уверен, что я приду, а когда я позвонила, что еду, он ей и объявил:
— Мама, сейчас приедет моя жена. Вероника, ты встречай ее внизу, а я — за шампанским!
Распорядился — и вылетел вон. Можно себе представить, в каком состоянии он их оставил.
Ростропович влюбился в Вишневскую, что называется, с первого взгляда…
Поднялись на второй этаж. Вхожу и вижу — посреди комнаты стоит маленькая, старая, седая женщина с косой почти до колен, в одной рубашке, и трясущимися от волнения руками старается попасть в рукава халата. Такой она мне и запомнилась на всю жизнь, Софья Николаевна, — в мужской нижней рубашке (она всегда носила вместо белья рубашки своего покойного мужа), одна рука — в рукаве халата, длинная белая коса и папироса во рту. Я слова выговорить не могу, и она тоже онемела от испуга. Села я на свой чемодан и заревела в голос, и они обе за мной. Тут влетел Слава с авоськой — оттуда шампанское, рыбы какие-то торчат:
— Ну, слава Богу, уже познакомились!..
Так я стала женой Ростроповича»[27].
Вишневская вскоре забеременела. Потуже затягиваясь, она продолжала работать, петь, учить новые роли, сниматься в кино. В 1956 году Ростропович стал счастливым отцом: родилась дочь Ольга.
В новом кооперативном доме на улице Огарева Ростропович купил в рассрочку квартиру из четырех комнат — жилье по тем временам роскошное. Прописать на такую «буржуйскую» жилплощадь семью из трех человек долго не разрешали: прославленный артист бродил по кабинетам Моссовета с ходатайствами, челобитными, просил, уговаривал, унижался, пока не помогло булганинское расположение к Галине.
Вишневская, на удивление всему театру, где именитые солистки, сберегая голос и карьеру, в лучшем случае ограничивались одним ребенком или оставались бездетными, решилась на вторую беременность и снова, используя свою физическую закаленность, вынашивала ребенка, не покидая работы. Вскоре в семье родилась вторая дочь — Елена.
Дом Ростроповичей отражал вкусы хозяев. Слава в концертных поездках выискивал диковинную старинную мебель. Галина заботилась об уюте. Дом был открытым, с шампанским после концертов, с дружеским застольем. Подраставших детей Ростропович учил музыке по своей методике. Сперва фортепианной игре. «Фортепиано, — считал он, — фундамент инструментализма». Он сам начинал с пианистических уроков и так же учил дочерей. Вскоре их вкусы определились: старшая, Ольга, пошла по стопам отца, выбрав виолончель; младшая, Елена, стала пианисткой, имея к тому же талант композитора.
Частое отсутствие концертировавших родителей приучило их к самостоятельности и свободе. Ростропович бывал и ласков, и резок, а девочки его любили так же, как когда-то он любил своего отца.
Вспоминает Галина Вишневская:
«В первые годы нашего супружества его безумный темп жизни, его бешеная энергия сводили меня с ума. Я с ним ссорилась, требуя не играть столько концертов, наладить нормальную жизнь семьи, быть больше дома со мною и детьми. Он во всем соглашался, обещал вполовину сократить свою работу, строил планы, как мы все вместе поедем отдыхать… Хватало его благих намерений максимум на месяц, после чего все закручивалось с новой силой.
И снова, вернувшись домой после длительных гастролей, он носился по квартире, бросая где попало ботинки, носки, пиджак, рубашку… задавая вопросы из разных комнат и совершенно не нуждаясь в ответах.
— Почему девчонки в джинсах, а не в платьях? Как у них с учебой?.. Где ты была? С кем была?.. Почему у Лены такие длинные волосы?.. чтоб мальчишкам нравиться? Римма, где моя дирижерская палочка? Римма, куда вы дели мой галстук, он только что на мне был?..
И мой муж-метеор в сотый раз проносился мимо меня.
— Оля, бери виолончель, будем заниматься, Лена, иди сюда!
Появлялись наши дети — у Лены на всякий случай глаза уже на мокром месте, и Слава с нею осторожен. Ольга — коллега-виолончелистка, полна решимости на одно слово в ответ дать десять, она более крепкая, сильная, и с нею разговор другой. Вся тройка торжественно исчезала в кабинете, а через четверть часа оттуда уже неслись крики, вылетал Ростропович, хватающийся за сердце, и следом за ним ревущие дети… Ну, в самом деле, начнет с ними заниматься раз в три месяца и требует, чтобы немедленно все получалось. Сам измотанный, усталый, с чужой девчонкой он бы сдержался, а со своей необязательно, и начинает на нее кричать. Та тоже чужому бы смолчала, а отцу — нет, в тон ему ответит, он же не привык… И пошло!.. Я уж потом даже возражала, не хотела, чтоб он занимался с детьми.
Мстислав Ростропович и Галина Вишневская с дочерьми Олей и Леной
Вот так он приезжал и наводил дома порядок. Хозяин! Да и то, он — один мужчина у нас в доме. Он обожал своих дочерей, ревновал их и, чтобы к ним на даче не лазили мальчишки через забор, посадил вокруг него кустарник с большими шипами. <…>
Он совершенно не мог видеть джинсы на своих дочерях — не нравилось, что зады им обтягивает, соблазняет мальчишек, — и мне выговаривал, зачем привезла им их из-за границы.
Приехав как-то после дневного спектакля на дачу, я застала там полный мрак и траур… по земле стелился густой, черный дым… на открытой веранде нашего деревянного (!) дома уже догорал костер… На полу лежала кучка пепла, а над нею стояли трое — торжественный Ростропович и зареванные Ольга и Лена.
— Что случилось?!
— Больше эти проклятые джинсы не будут отравлять мне жизнь… я облил их бензином и сжег! Все!
Счастье, что уже шли осенние дожди, иначе стояли бы мы над кучей пепла, оставшегося от нашего дома»[28].
В дополнение к квартире Ростроповичи купили дачу в Жуковке — живописном поселке Подмосковья, где жили высокопоставленные чиновники и их дети, а также бывшие вожди, отправленные на пенсию.
Поселок был отлично благоустроен и тщательно охранялся. Ростропович научился класть кирпичную кладку, искусно выполнял столярные работы, обзавелся машиной, которую освоил с привычной легкостью.
В Жуковке к даче пристроили верхний этаж, потом гараж с квартирой для гостей, из-за границы Ростропович привез мини-трактор и разъезжал на нем по участку, подстригая траву и кустарник.
В Жуковке (как в Николиной горе у Прокофьева) была тишина и покой, можно было сосредоточиться на музыке, не отвлекаясь ни на что.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.