Адъютант товарища подполковника

Адъютант товарища подполковника

Итак, я доложил подполковнику Никульшину, что готов поступить в его распоряжение. На следующий день через контрольно-пропускной пункт прошел на территорию штаба. Он размещался в центре города, на пустыре, созданном в результате расчистки целого квартала от разрушенных строений. Мое появление вызвало оживление среди женской половины штаба. Они буквально устроили мне смотрины. К счастью, я не испытывал робости от многочисленных взоров красоток в военной форме. Их полусерьезные-полушутливые вопросы выражали чисто женские интересы к сильной половине человечества. Бойкая курносая толстушка с рыжей копной волос суетилась больше всех:

– Девушки, торопитесь, появился новый жених!

Я отвечал в унисон:

– Почему вы так решили? Я, между прочим, многократно разведен и имею кучу внебрачных детей.

Девушки со смехом отвечали:

– Быть не может! А с виду – молодой и явно несемейный хлопец! Жених, жених, однозначно!

Одна из девушек стояла особняком. Взгляд ее был проникновенным и серьезным. Я интуитивно перехватил его. Это была далеко не банальная любовь с первого взгляда. Но, кроме нее, я уже никого не замечал.

Тем временем появился подполковник Никульшин:

– Вы что так хищно обступили новичка? Марш по местам!

Он провел меня в большой кабинет, увешанный картами и самодельными рисунками. Уловив мой интерес, он пояснил:

– Увлекаюсь в свободное время, хотя понимаю, что не Шишкин.

Он пригласил в кабинет одного из своих помощников. Я передал ему все необходимые для оформления документы. В этот же день меня зачислили в штаб воинской части. Затем подполковник ввел в курс предстоящих обязанностей. Они были довольно разнообразными и требовали быстрой реакции на самые неожиданные поручения. В особом отделе я дал подписку о строгом соблюдении режима секретности. Мне предстояло сопровождать подполковника во всех его инспекционных выездах в качестве личного адъютанта.

В этот же день я получил новый комплект военного обмундирования, в которое не мешкая переоделся. Гражданскую одежду аккуратно уложил в вещевой мешок. Во время обеденного перерыва подошел к обворожившей меня незнакомке и представился. Она протянула мне руку и тихим голосом с украинским акцентом произнесла:

– Мое имя Валентина. Фамилия – Корытная. Работаю вольнонаемной в машинописном отделе.

На мое предложение после трудового дня встретиться за пределами территории штаба она, чуть помедлив, ответила утвердительным кивком. У вольнонаемных, в отличие от военнослужащих, был нормированный режим работы. Правда, существовала оговорка. В случае необходимости, в условиях военной обстановки, их могли вызвать в любое время дня и ночи.

Вечером, выйдя за пределы территории штаба, я стал медленно прогуливаться взад и вперед по слегка заснеженной улице. Вскоре показалась Валентина. Я невольно залюбовался ее стройной фигурой в светло-бежевом приталенном пальто. Из-под вязаной шапочки выбивались золотистого цвета волосы, обрамлявшие красивое лицо с большими голубыми глазами. Мы медленно направились в сторону одной из отдаленных окраин города, застроенной небольшими частными домами. В одном из них Валентина проживала вместе с родителями. По дороге, не дожидаясь вопросов, она поведала о своей жизни:

– До сих пор не пойму, что заставило меня незадолго до войны выйти замуж за нелюбимого человека. Я счастливо жила с родителями. Папа – известный в Полтаве краснодеревщик. Он делал на заказ штучную мебель важным партийным работникам. Нас три девочки в семье. Сестры рано повыходили замуж. И мама постоянно намекала, что не стоит засиживаться в девках. А мне не хотелось спешить. Я только-только окончила педагогический техникум. И вдруг появился один военный. Прохода мне не давал. Осыпал подарками. Папе не понравился, а мама стала досаждать, что это моя судьба. Под ее давлением я согласилась. Уехали по месту его службы на Дальний Восток. Первое время было ничего. Даже не любя, стала привыкать. Потом начал пить да еще изменять направо-налево. В пьяном угаре даже руку на меня поднимал. Я его возненавидела. Но деваться было некуда. Началась война. Его отправили на фронт. Вначале приходили покаянные письма. Затем длительное молчание и похоронка. Я два года жила одна-одинешенька в военном городке в страшной глухомани. Хорошо еще, что у нас не было детей. Затем вернулась к родным, возненавидев всех мужиков. Липнут как мухи! А на деле напоминают моего непутевого мужа.

Я понял, что у нее на душе наболело и ей хочется с кем-то поделиться. Но она давно замкнулась в себе. Отсюда сдержанная манера поведения и отсутствие улыбки. В то же время удивила ее откровенность. Осторожно, чтобы не обидеть, задал ей этот вопрос. Она, пожав плечами, ответила:

– Сама не знаю. Какое-то необъяснимое внутреннее чувство доверия. Хотя, может быть, оно окажется обманчивым. Я слишком часто ошибалась в жизни.

Я возразил:

– Не могут быть все одинаковыми и плохими. Могу доказать!

Она ответила моей излюбленной фразой:

– Поживем – увидим.

Какое-то время шли молча. Чтобы продолжить знакомство, я без утайки поведал о себе и своих родителях. Она слушала не перебивая, с большим интересом. Когда я замолк, Валентина сказала:

– Я поражена, сколько всего выпало на вашу долю!

Долгий путь к ее дому показался мне очень коротким. Мы остановились у калитки. Расставаться не хотелось. Но время было позднее, и я понимал, в каком тревожном состоянии находится мама. Мы стали прощаться. Я невольно притянул Валентину к себе. Она мягко отстранилась и мило погрозила пальчиком:

– Не опережай события. Иначе я подумаю, что ты обычный кобель!

Она перешла на «ты». Это уже был шаг вперед. По темным улицам я как можно быстрее ринулся домой. Безлюдье иногда нарушалось запоздалыми встречными. Пошатывающийся мужичок навеселе прохрипел пропитым голосом:

– Дай прикурить, а то невмоготу! Готов убить за сигарету.

Я бросил на ходу, что некурящий.

– Ну и дурак набитый! – рявкнул он вслед.

Другой встречный пытался остановить меня:

– Послушай, браток! Отвали пару рублей на выпивку. Иначе не усну.

В горле пересохло. Я вытащил из кармана несколько денежных купюр и на ходу сунул ему в руку. Он прокричал:

– Век буду помнить твою доброту!

Вскоре, запыхавшись от непривычно скорой ходьбы, появился перед испуганными очами мамы. Она была вся на нервах и надрывно закричала:

– Ты доведешь меня до сердечного приступа! Я чего только не передумала! Ведь вокруг полно шпаны. А уже почти полночь!

Вина перед мамой была смягчена нежным поцелуем и обещанием впредь предупреждать о возможной задержке после работы. Мама немного успокоилась. Я воспользовался этим и рассказал ей о своей неожиданной влюбленности. Она отнеслась к новости неодобрительно.

– Тебе нужно сейчас думать не о девчонках, а о продолжении учебы. Об этом отец пишет в каждом письме. Ты хорошо начал, а где продолжение? Нет даже аттестата о полном среднем образовании. Девчонок пруд пруди. Любая готова заарканить такого парня, как ты. Успеешь, все у тебя впереди.

Я пожалел, что в порыве влюбленности слишком разоткровенничался. Мама неизменно очень напряженно и даже с ревностью относилась к моему пробуждающемуся интересу к прекрасному полу. А появление в моей личной жизни молодой особы всегда становилось камнем преткновения между нами. По-видимому, такова природа материнской любви…

Утром, чтобы исключить повторные переживания, предупредил маму о специфике новой службы. Неизбежны непредвиденные задержки и поездки в другие населенные пункты. Это было близко к истине, к тому же заранее хотелось найти возможность время от времени провожать Валентину домой после рабочего дня.

Придя в штаб, я был сразу приглашен к Никульшину. Он с ходу сказал, что сегодня ночным поездом мы с ним отправляемся на несколько дней в Кременчуг. При этом, как бы оправдываясь перед самим собой, добавил:

– К сожалению, пришлось отказаться от личного автомобиля. Дорога настолько разбита и загружена военными грузовиками, что вероятность приехать ровно в срок почти нулевая.

В обеденный перерыв мне удалось недолго пообщаться с Валентиной. Я уведомил ее о предстоящей поездке. Ее взгляд излучал обволакивающее тепло, а голос звучал очень нежно.

– Доброго тебе пути. Скорее возвращайся. Буду ждать тебя с нетерпением.

Я понял, что мы оказались в крепкой и глубокой ловушке, из которой почти невозможно выкарабкаться. Она называлась «любовь». И противиться ей бессмысленно. Потому что это – основа человеческой жизни во всех ее проявлениях. С такими философскими мыслями я ненадолго забежал домой. В подтверждение слов, сказанных утром, предупредил о поездке в Кременчуг. Собрав дорожную сумку, ушел обратно в штаб.

В поезде мы заняли места в прицепном вагоне. Он отличался от остальных общих вагонов относительной комфортностью и строго нормированным числом спальных мест. По негласным законам военного времени в нем передвигался «высокий» контингент гражданского населения и военнослужащих. Никульшин расположился на нижней полке, я над ним. Напротив заняла место супружеская пара среднего возраста. Словоохотливый мужчина доложил, что он инвалид войны и недавно выписан из госпиталя. Вместе с женой едет на побывку к сослуживцам. Его гимнастерку украшали боевые медали и цветные нашивки ранений. Все стали готовиться ко сну.

Я с интересом наблюдал за Никульшиным, который, по словам Валентины, заботился о своей внешности больше, чем кокетливая женщина. При этом постоянно чистил мундир одежной щеткой. Бархоткой до зеркального блеска натирал хромовые сапоги. Одежду проглаживал при малейшей помятости. Он чем-то напоминал гусаров царских времен, как их описывали наши литературные классики. И производил незабываемое впечатление на всех, кто с ним сталкивался в первый раз. А как виртуозно ругался!

Укладываясь спать, он аккуратно развесил галифе на вешалке у изголовья. Сапоги уложил под подушку. Накрылся шинелью. Через несколько минут его могучий храп перекрыл стук колес вагона. Я долго ворочался на верхней полке. Среди ночи меня разбудил крепкий мат. Я вскочил спросонья, не понимая, что происходит. В отсеке вагона мы были вдвоем. Семейной пары не оказалось. На какой-то станции они сошли. Заодно умыкнули галифе Никульшина, а также умудрились с ловкостью фокусников вытащить из-под подушки его любимые хромовые сапоги.

Своим криком Никульшин разбудил всех спящих. Растерянный проводник нескладно пытался объяснить, что сейчас в поездах орудуют целые банды профессиональных воров. Под видом инвалидов и участников войны входят в доверие к пассажирам. А ночью ловко обкрадывают их и исчезают на промежуточных остановках. Проводник вызвал начальника поезда и дорожного милиционера. Составили акт. Обещали принять меры для поимки преступников. Предположительно, переходя из вагона в вагон, они незаметно вышли на станции Кобеляки. Начальник поезда сказал, что еще некоторые пассажиры заявили о краже различных вещей, сумок и даже чемоданов. Возможно, у воров были сообщники.

При подъезде к Кременчугу Никульшин попытался натянуть на себя мои солдатские штаны и кирзовые тупоносые сапоги. Они были на несколько размеров меньше, чем надо, и очень сильно жали. Поэтому попытки в них пройтись сопровождались непрерывным изощренным матом. На перроне нас встретили несколько военнослужащих. Наш вид вызвал у них нескрываемое удивление. Особенно мой. Из-под солдатской шинели проглядывали белые кальсоны. Ноги были обуты в домашние тапочки Никульшина, которые сползали на ходу из-за большого размера. По зимним колдобинам я вприпрыжку замыкал шествие.

Споткнувшись, я угодил в неровную воронку от снаряда. Она была заполнена грязью вперемешку с талым снегом. Ноги по щиколотку оказались в холодной жиже. Пришлось сбросить размокшие тапки и босиком добираться до привокзальной площади. Там нас ожидала служебная машина. Вскоре мы оказались в воинской части. Медицинская сестра промыла мои ноги в теплой мыльной воде. Прижгла многочисленные порезы. Никульшин вернул мне солдатские штаны и кирзовые сапоги. После согревающих ста грамм и сытной еды злоключения стали восприниматься как приключение.

В Кременчуге мы пробыли два дня. Никульшин разрешил мне быстро навестить бывшее жилище дедушки и бабушки. Домик сохранился, хотя еще больше врос в землю и скособочился. В комнате жили совершенно незнакомые люди. После объяснения причины визита они разрешили мне войти в комнату. Из убогой мебели дорогих стариков я обнаружил навесную полку, табуретку и кресло-качалку. Всколыхнулись воспоминания о безвозвратно ушедшем… Я представил дремлющего дедушку в качалке… Как недавно и как давно это было! Кажется, прошла целая вечность и незримая стена стала между двумя эпохами. В глубокой задумчивости и грусти, медленно шагая по разрушенным улицам, я направился в расположение воинской части.

Вскоре на «виллисе», погрузив в него какие-то коробки, мы отправились в обратный путь. По узкой разбомбленной дороге машины ехали с черепашьей скоростью. Встречный поток на запад был нескончаемым. Регулировщики давали ему зеленую улицу. Сумрачный зимний день усугублял драматический пейзаж вдоль дороги. Обугленные стены рухнувших строений казались останками растоптанной человеческой жизни. Горы искореженной техники, перекошенные столбы с оборванными проводами, нагромождения мусора – все это беспрерывно сопровождало нас на протяжении всего пути.

В Полтаву мы въехали поздним вечером. Мама, как всегда, находилась в состоянии тревожного ожидания. Яна, свернувшись калачиком на узком спальном ложе, сладко посапывала. За ужином я поведал маме о поездке в Кременчуг. Она всплакнула, услышав о посещении домика наших старичков.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.