Alma mater на Коровьем броде

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Alma mater на Коровьем броде

Первое знакомство с Московским высшим техническим училищем произвело на Владимира двойственное впечатление. Поразили залы, кабинеты, их строгая величавость и монументальность. Несколько удивили преподаватели, да и студенты. Педагоги явно старорежимного толка, среди студентов заметно мало лиц пролетарского происхождения. Распахнутые вороты и косоворотки в основном мелькали в приемной комиссии. Впервые в прославленное училище принимались выходцы из рабоче-крестьянской среды, притом вне конкурса.

Владимир подошел к одному из столов, за которым сидел средних лет мужчина с русой профессорской бородкой, то и дело поправлявший пенсне и покашливавший.

— Что вам угодно, молодой человек? — произнес он, глотая некоторые звуки, отчего «человек» прозвучало как «чек».

— Хочу поступить учиться.

— Сначала надо школу окончить.

— Я уже окончил.

Человек с бородкой с сомнением оглядел худую фигуру юноши, покашлял:

— Ну-с, хорошо, покажите аттестат.

Удостоверившись, что Мясищев В.М. действительно имеет право поступать в высшее учебное заведение, преподаватель неожиданно спросил:

— У вас есть протекция?

Володя недоуменно пожал плечами.

Словно спохватившись, ученый муж деланно постучал двумя пальцами себе по лбу.

— Ах да, сейчас это не принято. Иные времена!..

Потом он вдруг решил поинтересоваться математическими знаниями Володи и задал алгебраическую задачу. Володя решил ее без особых усилий.

— Ну-с, юноша, кое-что в математике вы смыслите. Давайте ваши документы. Во всяком случае, не худший вариант по нынешней-то ситуации, — и он как-то косо по смотрел на Володю.

Первый разговор на пороге знаменитого вуза оставил в душе Мясищева неприятный осадок. Впрочем, удивляться не приходилось. В стенах бывшего Императорского училища шла острая борьба. Одни профессора, и в первую очередь Николай Егорович Жуковский, безоговорочно приняли Советскую власть, участвовали в создании принципиально новых организаций, таких, как Центральный аэрогидродинамический институт (ЦАГИ), другие выжидали, третьи выступали против.

В конце декабря 1919-го в совет МВТУ поступила декларация с протестом по поводу участия революционного студенчества в органах управления училищем. «Научная техника не имеет никакой связи с политикой», — утверждали преподаватели, подписавшие декларацию. Рабочая прослойка среди студенчества все еще была ничтожной.

Выпуск дипломированных специалистов резко сократился. Если в 1917 году из стен училища вышло 276 инженеров, то в следующем, 1918 году — 146, а еще через год — только 79. А страна остро нуждалась в квалифицированных кадрах.

Почти одновременно с поступлением Мяюищева и его сверстников в МВТУ здесь организовали курсы по срочному выпуску инженеров. Бывшие студенты — в красноармейских шинелях, опаленные горячим дыханием гражданской войны, в промасленных картузах, работающие на восстанавливаемых заводах — возвращались в родные стены, где проходили ускоренный курс по специальной программе. Успеху способствовали фонды прекрасной библиотеки из полумиллиона томов, отлично оборудованные лаборатории, учебные мастерские. Только на механическом факультете, куда поступил Мясищев, насчитывалось десять лабораторий.

В том же двадцатом году на Разгуляе был открыт рабочий факультет МВТУ. Недавние солдаты, рабочие парни и девчата, командированные партийными и профессиональными организациями, готовились здесь для поступления в училище. Конечно, уровень их знаний был разный, чаще всего низкий. Не все преподаватели рабфака хотели это учитывать. Однажды один рабфаковец спросил у преподавателя математики, что такое интеграл? Тот в ответ разразился гневной тирадой: «Позор этого не знать! В Германии даже лошади, и те интегрируют!..»

Владимир Мясищев был в числе 500 студентов, принятых в МВТУ. Вначале их разбили на 20 групп — по 25 человек в каждой. В течение двух месяцев они изучали математику. Затем — сокращенный семестр до января. Так началась учеба в вузе, которому Мясищев обязан выбором профессии авиационного конструктора.

Надо сказать, занятия тут во многом отступали от привычной системы, применяемой в вузах. Каждый студент мог сдавать зачет или экзамен по любому предмету, как говорится, по своему желанию, без учета последовательности изучения той или иной дисциплины. Никто, например, не неволил сдавать математику раньше курса деталей машин… В итоге часто возникала парадоксальная ситуация: многие совладали с экзаменами за третий курс, не сдав ряд предметов первого курса.

Каждый предмет оценивался определенным количеством очков, с учетом степени трудности. Если студент набирал к концу учебного года около 80 очков — переходной балл, его переводили на следующий курс.

Надо ли говорить, что такая система требовала от студентов собранности, самодисциплины, умения работать самостоятельно. Увы, не все справлялись с этими задачами, постепенно превращаясь в неисправимых «хвостистов». Ради справедливости следует заметить: в 1922 году «вольница» кончилась, был введен строгий учет успеваемости, сдавать экзамены полагалось без опережения графика, но и без опоздания, иначе грозило исключение.

Среди читавших лекции на механическом факультете, который был ведущим в институте, Мясищев особо выделил для себя пятерых. Ученый широкого профиля, всесторонне образованный Борис Михайлович Ашурков. Глубоко мыслящий Борис Николаевич Юрьев. Борис Сергеевич Стечкин и Владимир Петрович Ветчинкин, оригинально строившие беседы со студентами, особенно ценившие самостоятельность мышления, дух, а не букву знаний. Умный, с хитринкой, деятельный, не отгораживающий себя от молодежи барьером недосягаемости Андрей Николаевич Туполев — любимый ученик Н.Е. Жуковского, один из создателей ЦАГИ.

Последние трое называли друг друга по фамилиям, как было принято в ту пору, или — без особых церемоний — просто по имени — Боря, Володя, Андрей. Это не удивляло Мясищева. Он знал — этих людей объединила пламенная страсть к авиации. А толчок ей дал еще в 1905 году Николай Егорович Жуковский, который взял под свое крыло первый в России студенческий научный воздухоплавательный кружок.

Тень Жуковского незримо витала в аудиториях и лабораториях МВТУ. О нем говорили, на его выводы ссылались в лекциях. О чем бы ни шла речь на занятиях по теоретическим основам воздухоплавания, динамике полета или гидродинамике, имя Николая Егоровича упоминалось с любовью.

Мясищев присутствовал на похоронах Николая Егоровича в марте двадцать первого года. День выдался на удивление ясным. Теплый южный ветер прочищал легкие, будоражил напоминанием о скорой весне. Набухший влагой, с серыми оспинами снег медленно подтаивал, образуя мелкие лужицы.

За гробом шла несметная толпа — профессора в высоких меховых шапках, студенты в старорежимных черных шинелях с голубым кантом и петлицами, на которых поблескивали молоточки, новое пополнение училища в пролетарской одежде. Гроб установили на фюзеляже самолета. Донское кладбище не смогло вместить всех пришедших проститься с Жуковским. Могилу Николаю Егоровичу вырыли рядом с могилой горячо любимой дочери Елены, умершей от туберкулеза несколькими месяцами раньше.

Ученик и друг Жуковского Сергей Алексеевич Чаплыгин сказал надолго запомнившиеся Мясищеву слова: «В своей светлой и могучей личности он объединял и высшие математические знания, и инженерные науки. Он был лучшим соединением науки и техники, он был почти университетом. При своем ясном, удивительно прозрачном уме он умел иногда двумя-тремя словами, одним росчерком пера разрешить и внести такой свет в темные, казалось бы, прямо безнадежные вопросы, что после его слова все становилось выпуклым и ясным…»

Человек меняется всю жизнь. В сорок лет он не таков, как в двадцать, а под старость разительно отличается от себя сорокалетнего. Таков непреложный закон развития. «Человек должен, обязан меняться!» — восклицал Достоевский. И однако стержень всегда остается в нем неизменный, как ствол дерева, только кора на нем дубеет, сжимается, темнеет с течением лет под воздействием всяческих бурь.

Сокурсники Владимира Михайловича по МВТУ, друзья и знакомые его студенческих лет — те, кого удалось найти в добром здравии (всем уже за восемьдесят), — говорили о студенте Мясищеве примерно теми же словами, как характеризовали его бывшие коллеги, имея в виду более поздние периоды, скажем, военный, или время, когда он строил стратегические бомбардировщики.

«Твердый, целеустремленный, по сути завершенный характер, волевая натура» — Ю. Н. Ляндон.

«Скромно, но всегда чисто и аккуратно одетый, собранный, подтянутый, серьезный» — В. А. Кривякин,

«Очень выдержанный, спокойный, довольно замкнутый» — С. М. Меерсон.

Не правда ли, аттестации больше подходят человеку зрелому, во всеоружии жизненного опыта? А тут — юноша, по сути, только начавший познавать диалектику отношений. Тем не менее сомневаться в верности оценок не приходится. В них — настоящий Мясищсв.

«Что ж, выходит, он не менялся? — спросят иные читатели. — Сразу стал взрослым, серьезным, обрел чувство ответственности?» Нет, менялся: как и все, учился на ошибках, переживал промахи, потери, но все это не сопровождалось резкой, с болезненным хрустом, ломкой привычных, свойственных именно ему понятий и взглядов. Все шло плавно, внешне, быть может, мало заметно даже близкому окружению. В жизнь он, почти ровесник века, вступил готовым к борьбе. Он мог и проиграть, и выиграть — многое зависело от обстоятельств, каким боком повернутся, — но вступал в борьбу, уже выработав твердый характер.

В подробной автобиографии, написанной в семидесятые годы, Владимир Михайлович так упомянул МВТУ: «Когда учился, все время работал, сначала как педагог, а затем конструктором».

Как и многие его сверстники, он самостоятельно зарабатывал себе на хлеб. Все лето 1921 года исполнял обязанности педагога детского дома № 23, почти девять месяцев работал председателем школьного совета Центрального (Покровского) детского приемника. Лето 1922-го провел дома, тоже работая. Затем два года он — педагог столичного детского дома № 34. Его частенько можно было видеть и на Курском вокзале разгружавшим вагоны. Переболел сыпным тифом. Пришлось остричь чудесные длинные волосы. После болезни превратился в худого подростка с торчащими лопатками, пугливо разглядывающего себя в зеркале.

В то время студентам выдавали месячные продовольственные пайки. Как вспоминал Юлий Наумович Ляндон, туда входило несколько буханок хлеба, десяток яиц, полкилограмма масла, вобла… В столовой училища подавали дешевые обеды, включавшие блюда из конины. Жилось трудно, но незаземленно. «Страшное удовлетворение жизнью» — как выразился Соломон Моисеевич Меерсон.

В училище устраивались вечера-диспуты. Иногда на них приглашали известных поэтов. Диспуты продолжались и в семиметровой комнате дома № 3 по Спартаковской улице, где обосновался Мясищев. В двухэтажном доме с полуподвалом хозяйка — акушерка Котова — сдавала внаем комнаты. Друзья — Юлий Ляндон, Лева Абрамович, Боря Хаскин — опасливо пробирались в Володины «апартаменты» с маленькими пыльными окнами, боком проходя через крошечную переднюю, стараясь не задеть сундука и шкафов в полутемном коридоре. В ком-пате стояли кособокий, не раз, видно, разъезжавшийся письменный стол, вертящееся кресло, славянский шкаф, покрытая суконным солдатским одеялом никелированная кровать и два стула.

Общим увлечением стал театр. У молодежи существовало три способа посещения театров. Первый носил мало-поэтичное название «свинья» и заключался в умении протиснуться в толпе мимо контролера. Второй требовал какой-то мзды для проверяющего билеты. Третий — самый надежный — предполагал… наличие билетов. Друзья чаще пользовались первым и третьим способами, а второй презирали, считая аморальным.

Володя зачастил в Художественный театр, где был ошеломлен необычной постановкой «Ревизора» с блистательным Хлестаковым — Михаилом Чеховым. Гоголь выглядел чуть ли не революционной сатирой. Третья студия Вахтангова с несравненной «Принцессой Турандот». «Мистерия-буфф», «Великодушный рогоносец» и «Лес» — постановки Мейерхольда, о которых шумела вся Москва, посещение таировских спектаклей… Новые спектакли рождали ощущение праздничности. Как далеки они были от тех немудреных агиток, что игрались на подмостках ефремовской сцены. Театру Владимир Михайлович остался верен все последующие годы.

На третьем курсе началось «размежевание» по специальностям. Володе, как и всем остальным, предстояло выбрать дело по душе. МВТУ разрослось, организационно окрепло. Здесь насчитывалось уже 3,5 тысячи студентов, 310 профессоров и преподавателей, было 40 лабораторий, 14 кабинетов, семь мастерских. Ректором стал Николай Петрович Горбунов — соратник В.И. Ленина, бывший секретарь Совнаркома, один из тех, кто горячо поддержал идею Жуковского и Туполева о создании ЦАГИ.

На механическом факультете изучались предметы старые, заслуженные, общепризнанные, такие, как теплотехника или гидравлика, и возникшие совсем недавно, названия которых будоражили, в прямом и переносном смысле слова окрыляли. Аэродинамика… В музее училища Мясищев познакомился с фотографиями и материалами деятельности дореволюционного студенческого воздухоплавательного кружка, узнал о постройке кружковцами собственного летательного аппарата тяжелее воздуха — планера-биплана — и о полете на нем через Яузу в Лефортовский парк, о работах аэродинамической лаборатории.

«Человек полетит, опираясь не на силу своих мускулов, а на силу своего разума». Это дореволюционный период. Какие же грандиозные перспективы у авиации сейчас, когда действует ЦАГИ, когда Туполев рассказывает о первых опытах использования легкого металла — кольчугалюминия в конструкциях не только аэросаней и глиссеров, но и самолетов (глаза Андрея Николаевича, обычно хитровато прищуренные, озорные, при этом начинают блестеть, словно излучают свет).

Конечно, надо выбрать аэродинамику, а не какую-то там теплотехнику или текстильные материалы. И Владимир начинает агитировать друзей следовать его примеру.

Выбору специальности в немалой степени способствовали занятия в АКНЕЖ — академическом кружке имени Николая Егоровича Жуковского — прообразе нынешнего студенческого научно-технического общества. Наукой тут занимались куда меньше, чем практическим строительством летательных аппаратов, машин, механизмов. Энтузиазм владел не только студентами, но и преподавателями и инженерами. Они работали в АКНЕЖ на общественных началах.

Сохранилась записка Л.М. Изаксона, впоследствии известного работника авиапромышленности, оценивавшая усилия Мясищева-кружковца: «Знаю тов. В.М. Мясищева по совместной работе в кружке МВТУ как очень энергичного и хорошего работника, с инициативой и знанием, и как добросовестного товарища».

Не откладывая в долгий ящик, Володя выбрал тему дипломного проекта — «Цельнометаллический истребитель». Руководителем диплома стал Андрей Николаевич Туполев, который разглядел в замкнутом интеллигентном юноше качества, близкие ему, — работоспособность и целеустремленность.

Хотелось знать как можно больше. И Володя регулярно читает не только советские, но и зарубежные журналы, такие, как «Флайт», «Аэронавтик». Нужно хорошо владеть европейскими языками, и Володя обкладывается словарями. Он помнит язвительную фразу Бориса Сергеевича Стечкина, брошенную Юлию Ляндону: «Студент технического училища обязан знать три европейских языка. Остальное меня не касается».

Зачеты, экзамены, курсовые проекты — все идет своим чередом. В конце 1924 года Мясищев меняет должность педагога детского дома, дававшую ему заработок. Пора стать поближе к практической авиации. Раньше он выполнял временные чертежные задания в группах В.Я. Климова и И.Ш. Неймана, занимавшихся моторами. В конце 1924 года Владимир приходит на Научно-опытный аэродром Военно-Воздушных Сил (ИОА ВВС). Сначала он — чертежник, потом конструктор, инженер.

НОА ВВС был прообразом крупного авиационного испытательного центра. На научно-опытный аэродром со временем стали прибывать новые опытные советские самолеты для всесторонней проверки в воздухе. Военные в основном выступали в роли заказчиков крылатой техники, они же и давали окончательное заключение о возможности принять ее на вооружение после заводских испытаний.

Многие работавшие в НОА гражданские лица носили военную форму, получить которую не составляло труда. Строгих ограничений на сей счет не существовало. Некоторые донашивали сапоги и галифе времен гражданской войны. Форма очень шла стройному Мясищеву.

…Незаметно летят месяцы. Вот и защита дипломного проекта. Туполев доволен своим подопечным. Из МВТУ Мясищев выходит не просто инженером, а владеющим математическим аппаратом инженером-исследователем, с опытом практической работы в авиационных организациях. Каким же окажется его конструкторское настоящее и будущее?

Владимира Михайловича не могло не обрадовать предложение Андрея Николаевича Туполева стать сотрудником ЦАГИ, точнее, работать в конструкторском бюро АГОС (авиации, гидроавиации и опытного строительства), сложившемся и сформировавшемся в сентябре 1925 года.

В ноябре следующего года Мясищев переступил порог ЦАГИ. С этого момента для него начался новый отсчет времени.