ГЛАВА V. БЛЕСТЯЩИЙ УСПЕХ И ЖЕСТОКИЙ УДАР

ГЛАВА V. БЛЕСТЯЩИЙ УСПЕХ И ЖЕСТОКИЙ УДАР

Назначение К. Д. Ушинского инспектором Смольного института. – Коренное преобразование института. – Педагогический кружок Ушинского и его культурное значение в деле русского воспитания и обучения вообще. – Апогей педагогической славы Ушинского и завистники. – Клеветнический донос и победоносное отражение его. – Уход Ушинского с должности инспектора

Педагогическая и литературная деятельность Ушинского, а также и блестящие успехи руководимого им Гатчинского института обратили на него особенное внимание бывшего тогда министром народного просвещения Норова, по рекомендации известного профессора и академика А. В. Никитенко, преподававшего в Смольном институте. В 1859 году Ушинский, при их энергичном содействии, получил назначение на должность инспектора классов обоих отделений Смольного института – “благородной и неблагородной половин Смольного монастыря”, как называли тогда институт, с бывшим при нем Александровским училищем.

Назначение Ушинского инспектором обширного закрытого женского учебного заведения, в котором обучалось не менее 700 девиц, было вызвано осознанной правительством потребностью реформировать это обширное учебное заведение, в целях расширения умственного развития и образования женщин, сообразно ощущавшимся в то время потребностям. Действительно, Смольный институт представлял какой-то изумительный анахронизм. В самом институте был 9-летний курс учения, при 3 классах; в Александровском же училище при нем – шестилетний курс, с двумя классами. По окончании трехлетнего курса воспитанницы в полном составе переходили в следующий класс, хотя бы между ними были и недостаточно подготовленные, так как нельзя же, в самом деле, оставлять воспитанницу в одном классе на 6 лет, т. е. иначе – увеличивать продолжительность обучения до 12, 15 лет и т. д. Вследствие этого девицы, малоуспевшие в низшем классе, в старшем успевали еще менее и, в конце концов, окончив полный курс учения, выходили из заведения решительно без всяких знаний. Положим, для более слабых, неуспевающих учениц устраивались особые параллельные отделения; но эти отделения, не исправляя малоуспешности, только прибавляли к ней оскорбление достоинства учащихся. Институт был строго закрытым заведением; учащихся не отпускали к родным не только по большим праздникам, но даже на летние, рождественские и пасхальные каникулы. В течение девятилетнего пребывания в институте они были безусловно оторваны от родных семейств. Время учения их было равносильно заточению, и сравнение института с “монастырем” имело под собой основание.

Так обстояло дело при назначении Ушинского инспектором Смольного института. В ту пору институты были единственными рассадниками среднего образования женщин в России. Маленькие женские духовные училища при женских монастырях, как и пансионы для “благородных девиц”, едва ли можно было принимать в расчет. Те и другие были слишком далеки от типа общеобразовательных заведений: в первых преобладал религиозный и даже монашеский элемент; во вторых дело сводилось к простой дрессировке – обучению танцам, музыке и кое-каким познаниям из новых языков.

Вообще, женщин в то время учили “чему-нибудь и как-нибудь”, но меньше всего – наукам. Во всех частных и казенных учебных заведениях, не исключая, конечно, институтов, методическое, систематическое образование женщин считалось даже вредным для них и в моральном, и в физическом отношении. Западная Европа также не могла дать никаких указаний в отношении организации и постановки образования женщин, потому что оно там было почти на такой же низкой ступени, как и у нас, в России.

Но это нисколько не мешало Ушинскому иметь твердый, ясный, определенный взгляд на задачи и потребности образования и воспитания русских женщин. Взгляд этот проистекал из понимания им важной и ответственной роли женщины как активного члена семьи и общества. Именно поэтому он с восторгом принял предложенный ему пост инспектора Смольного института и с необычайной энергией взялся за коренное преобразование его.

Девятилетний срок учения был сокращен в семилетний, с годичным курсом в каждом классе. Обе половины Смольного института, т. е. “благородная” и “неблагородная”, сравнены в отношении объема учебного курса и продолжительности учения. Самому преподаванию, ведшемуся прежде формально, отрывочно, поверхностно, придан серьезный и систематический характер. В младших, например, классах введено наглядное обучение, причем родной язык положен в основу образования, не в форме, конечно, отупляющего грамматизма, а как живой предмет, способствующий разностороннему развитию учащихся. Оживлено преподавание русской и всеобщей историй. Значительное развитие получило преподавание естествознания и географии. Бесцветное преподавание математики, традиционно признававшейся скучным предметом, недоступным для женского ума, впервые было поставлено у нас как одно из самых сильных и могущественных средств для укрепления и развития логического мышления. Безжизненная риторика и пиитика были заменены классными разборами самих художественных произведений, как русских, так и иностранных, и уже на основании таких разборов делались теоретические выводы. В старшем же классе очень видная роль была отведена истории отечественной литературы как особенно благородному предмету в деле развития вообще и облагорожения эстетического чувства в частности. Кроме того, положено было начало особому педагогическому классу, чтобы дать возможность учащимся основательно знакомиться с педагогикой и дидактикой не только в теории, но и на практике. Курс этого класса был двухлетним: первый год – теоретический, второй – для практического преподавания самими ученицами, под руководством учителей, в особо сформированном для того элементарном классе.

Короче сказать, от прежнего безжизненного, бессодержательного Смольного института осталось лишь одно название: его заменило живое, осмысленное учебное заведение, с кипучею образовательно-воспитательною деятельностью.

Имея лишь санкцию начальства на реформирование учебно-воспитательной части института в известном направлении, Ушинский не мог иметь никаких детальных указаний, так как в ту пору вообще разработка учебных программ, а тем более в отношении совсем не существовавших еще женских средних общеобразовательных заведений, была делом непочатым. Таким образом, Ушинскому пришлось быть инициатором как общей программы преподавания, так и распределения предметов по классам. И это было сделано так умело, предусмотрительно, что выработанная им общая программа и распределение предметов по классам и до сих пор остаются, в основных чертах, во всех женских средних учебных заведениях.

Поэтому К. Д. Ушинского вместе с Н. А. Вышнеградским, осуществившим около того же времени великий проект учреждения женских гимназий, вполне справедливо можно назвать основателями нынешнего среднего образования русских женщин. В этом отношении Россия опередила было Западную Европу почти на четверть века, но в настоящее время – увы! – далеко отстала от нее в деле развития и распространения систематического общего среднего образования среди женского населения.

Пересоздание института, или иначе – организация совсем новой системы образования женщин, на неведомых раньше основаниях, было выполнено Ушинским в трехлетний срок. Инициатором, душою и творцом этой важной работы был Ушинский, беззаветно отдавшийся новому делу, понимая выдающееся государственное его значение в дальнейшей судьбе просвещения русских женщин. Тем не менее, замечательному успеху работы чрезвычайно благоприятствовала особенность той эпохи, отличавшейся удивительной чуткостью, отзывчивостью общества ко всему новому, живому, разумному и полезному, моментально выделявшему из своей среды сведущих, даровитых, преданных делу исполнителей. Раз только являлась светлая, здравая идея, – она немедленно находила умелых исполнителей. И чем выше была идея, тем самоотверженнее исполнители.

Такие именно исполнители и окружали К. Д. Ушинского. Уже в 1860 году, т. е. через год после появления его в Смольном институте, когда успел определиться характер предпринятых им реформ, около Ушинского сгруппировался кружок молодых педагогов, имена которых пользуются в настоящее время общей известностью. В состав этого кружка входили: В. О. Буссе, В. И. Водовозов, священник Головин, Дестунис, барон М. О. Косинский, Лемеки, В. И. Лядов, Массон, О. Ф. Миллер, Л. Н. Модзалевский, А. И. Павловский, Я. И. Пугачевский, Раевский, М. И. Семевский, Д. Д. Семенов и другие. Многие из них сошли уже в могилу, оставив по себе признательную память и очень почтенные педагогические сочинения.

Значительная часть этого блестящего педагогического персонала была получена Ушинским из только что основанной, по соседству со Смольным институтом, первой, по времени открытия в Петербурге, ежедневной бесплатной Таврической школы. Она была устроена молодым инженерным офицером, бароном М. О. Косинским, энтузиастом-педагогом, даровитым преподавателем математики, много и с пользой потрудившимся над разработкой методики математических наук.

Самая эпоха возрождения и обновления России, когда сущность торжествовала во всем над бездушною формою, немало благоприятствовала такому замечательному подбору преподавателей. Облеченный обширными полномочиями и высоким доверием предержащих властей, Ушинский не останавливался в привлечении к педагогической деятельности несомненно даровитых людей, у которых, однако, не оказывалось соответствующих этому предмету официальных дипломов. Так, с большою пользою для дела, но в обход формализма, им были приглашены молодые офицеры: инженер барон М. О. Косинский – преподавателем математики и артиллерист М. И. Семевский – преподавателем истории. Оба они оказались не только превосходными наставниками, но немало потрудились впоследствии и на более широком общественном педагогическом поприще, Семевский же еще и на литературном как издатель “Русской старины”. Кроме того, Ушинский пригласил было преподавателем русского языка в младших классах института и известного писателя П. Г. Помяловского, очень выгодно зарекомендовавшего себя в качестве учителя в бесплатной Шлиссельбургской воскресной школе для детей рабочих. Помяловский, однако, дав несколько очень удачных пробных уроков в институте, отказался от штатного места преподавателя, не чувствуя в себе достаточно склонности к специальной педагогической деятельности.

Дружественным, единодушным кружком собрались преподаватели около Ушинского. Всех привлекали высокие умственные и нравственные качества даровитого, энергичного руководителя, державшегося, однако, вполне по-товарищески. Здесь все делалось сообща, подвергалось дружному, одушевленному обсуждению.

На весь Петербург славились педагогические четверги Ушинского. В маленький флигелек Смольного монастыря, находившегося в то время довольно далеко за городскою чертою, в небольшую, уютную квартиру Ушинского еженедельно собирались не только друзья его и помощники-сослуживцы по институту, но и все, кто живо интересовался педагогическими вопросами. Интересоваться же действительно было чем, – было чему учиться. Тут можно было узнать все, что есть нового и выдающегося в педагогической области по части взглядов, методов и систем преподавания. Тут же, в общей беседе и оживленных спорах, намечались, обсуждались, вырабатывались новые программы и планы преподавания, проектировались разные изменения и улучшения.

Эти четверги сплачивали петербургскую педагогическую семью и вдохновляли ее на живую, плодотворную работу. Не только для непосредственных помощников Ушинского по институту, но и для многих других, интересующихся делом воспитания и обучения, эти педагогические собрания имели значение педагогической школы, в некотором роде педагогиума. И у самого Ушинского, и у ближайших его друзей и сослуживцев, и у лиц посторонних, случайно попадавших сюда, зарождались идеи и созревали планы целых педагогических трудов. Именно на этих сборищах Ушинский подвергал обсуждению и программу, и исполнение “Детского мира”, задуманного еще в Гатчине, над обработкой которого он трудился теперь среди массы других многосложных своих обязанностей.

Благотворное влияние педагогических собраний Ушинского не ограничивалось замкнутым педагогическим кружком, но имело более широкое общественное значение. Трезвые педагогические взгляды и понятия разносились по всему Петербургу и, отражаясь в печати, распространялись с большею или меньшею полнотою по всей России.

После двухлетней работы под управлением Ушинского Смольный институт, нисколько не интересовавший прежде столичное общество, вызывавший только нелепейшие легенды, по причине своей замкнутости и рутины, вдруг стал предметом большого внимания со стороны всего интеллигентного Петербурга. О новой, разумной жизни этого учебного заведения, о происходящих и подготовляющихся там капитальных реформах громко говорила печать. Представители разных учреждений и ведомств, родители и родственники учениц, люди педагогической профессии массами стремились в институт, чтобы послушать уроки, о которых говорил весь город. И то, что они видели там, приводило их в изумление и восторг.

Ученицы обоих отделений Смольного института и всех классов, от старшего до самого младшего, не только не тяготились учением, не называли его “противным”, как это было прежде, а, напротив, с уважением относились к нему, были явно увлечены занятиями, обнаруживая большую любовь к труду. Между ученицами и наставниками были хорошие, простые, естественные отношения, основанные на взаимном уважении, доверии и доброжелательстве. Авторитет преподавателей, особенно же Ушинского, был очень велик в глазах учащихся. Родители и родственники, в глаза и за глаза, на словах и в письмах, иногда даже печатно, выражали Ушинскому горячую признательность, видя в ученицах не светских кукол, не кисейных барышень, а разумных, развитых девушек, со здравыми взглядами, понятиями и суждениями.

На всю Россию гремело имя К. Д. Ушинского как умного, энергичного, талантливого реформатора-педагога. Славе Ушинского особенно много способствовало увлекательное преподавание им педагогики и дидактики в обоих отделениях Смольного института. Вообще, талантливый преподаватель и блестящий оратор, он вкладывал всю свою душу в преподавание этого предмета, чтобы разъяснить своим ученицам, готовящимся вступить в жизнь, великое назначение женщины как матери, жены, разумного активного члена общества и всей государственной семьи.

Бывшие ученицы Ушинского, из которых многие имеют теперь в том же Смольном институте дочерей и даже внучек, с юношеским восторгом и слезами благодарности вспоминают об этих прекрасных уроках своего учителя. Они свидетельствуют, что великие заветы учителя освещали им жизненный путь, поддерживали их, руководили ими до преклонных лет.

Благодаря именно нравственному обаянию личности Ушинского голос его пользовался большим авторитетом и в самых высших сферах. Ему, например, поручено было письменно изложить свое мнение о воспитании наследника престола.

В эту пору наибольшего расцвета педагогического дарования и деятельности Ушинского вышла в свет его книга – “Детский мир”, сразу принесшая ему общерусскую известность. С большими сомнениями и колебаниями относился Ушинский к этому своему труду, отнявшему у него около трех лет. Строгий к другим, он был беспощадно суров к самому себе. Так как книга эта не удовлетворяла тем замыслам, которые созрели уже у него в это время относительно последующих педагогических работ, вскоре выполненных им, то он и не решался издавать свой “Детский мир”. И только уступая настоятельным советам и просьбам друзей, или правильнее – кружка помощников по институту, он решился выпустить эту книгу в количестве 3600 экземпляров. Но “Детский мир” сразу же сделался классною книгою во всевозможных учебных заведениях, так что в первый же год после выхода его потребовалось два новых издания.

К концу третьего года пребывания Ушинского в Смольном институте, т. е. к исходу 1861 года, слава его, значение и влияние его как передового русского педагога достигли своего апогея. Но апогея достигла также и зависть к Ушинскому. Та тысячеглавая гидра, которая смотрит на педагогическое дело как на ремесло и средство к выслуге, с тревогой и ненавистью следила за возвышением Ушинского, за возрастанием общественного его влияния – и клеветала на него. И чем больше разрасталась слава Ушинского, тем более ширилась клевета его завистников.

Такое громадное дело, как создание совсем новой у нас системы женского образования и оживление вообще всего педагогического дела в России, было достигнуто Ушинским только благодаря личной энергии и таланту и при содействии ближайших его помощников, безусловно, сочувствовавших ему во всем и шедших на помощь во всех его разумных начинаниях. А среди остальных окружавших его и так или иначе причастных делу приходилось встречать закоренелых, безнадежных приверженцев отжившей рутины. Из многочисленного, например, женского персонала института, за исключением лишь двух инспектрис: Е. Н. Обручевой и А. К. Сент-Илер, остальные не только не сочувствовали преобразовательной деятельности Ушинского, но, тайно или явно, стояли даже на стороне его врагов.

Короче говоря, в преобразовании института, или иначе – в созидании нового у нас типа среднего образования женщин, приходилось идти напролом, каждый шаг брать с бою. Это была беспрерывная, продолжавшаяся почти ежеминутно борьба новых разумных начал воспитания и обучения с заскорузлой рутиной. Ввиду этого блестящая, по-видимому, роль Ушинского в качестве преобразователя института, в сущности, была тяжким бременем, переполнявшим его жизнь беспрерывными тревогами, волнениями, неприятностями и разного рода столкновениями, крупными и мелкими, то с властными мира сего, то с подчиненными. От него как главы и руководителя дела, помимо гигантской энергии, требовалось, можно сказать, полное самозабвение, даже самопожертвование за высшие духовные интересы тех сотен русских девушек, образование и воспитание которых было вверено ему.

Труд Ушинского по институту – труд самоотверженный в полном смысле слова. Потому-то он и успел сделать так много в трехлетний срок, что сотрудники его видели в нем самозабвение, готовность на самопожертвование во имя великой идеи – насаждения рационального среднего образования женщин в России. Всем было ясно, как много Ушинский берет на себя, предпринимая разные нововведения исключительно на свой страх и риск. Обыкновенно делалось так, что сначала производилось само улучшение и потом уж поступала окончательная санкция на проведение его. Этого крайне неудобного и рискованного порядка по необходимости приходилось держаться ввиду новизны дела, чтобы не пугать ширью и смелостью нововведений. Вера Ушинского в свое дело, беззаветная преданность ему заражала, электризовала окружавший его педагогический персонал, – и новое дело ширилось, росло, преуспевало – наперекор мертвой рутине.

Но зато росли также зависть, ненависть, вражда к Ушинскому со стороны слепых приверженцев старины. Можно сказать, что почти одновременно с появлением Ушинского в институте начались беспрерывные доносы на него. Этого бескорыстного человека, безупречной честности, убежденно верующего, патриота в самом возвышенном смысле слова, обвиняли во всевозможных неблаговидных поступках, даже в неблагонадежности. В числе этих клеветников-доносчиков были, между прочим, и лица, стоявшие у того же дела и долженствовавшие иметь своим девизом любовь к ближнему и самое высокое христианское смирение.

Настойчиво, энергично добиваясь определенной цели, не поступаясь ни в чем своими убеждениями, не имея обыкновения ладить с дрянными самолюбцами и обходить их, Ушинский в конце концов создал себе к началу 1862 года такую массу сильных врагов, что не только вынужден был оставить инспекторство, но даже и оправдываться из-за клеветнических доносов на него.

Словно громом пораженный в самое сердце, Ушинского в течение нескольких суток, почти не вставая с места, писал свое оправдание. Ему нисколько не страшно было, конечно, что гнусная клевета-донос сплела на него целый ряд самых тяжких обвинений, грозивших даже гибелью ему и его семье; но ему нестерпимо больно и обидно было то, что, несмотря на высокое положение и доверие, приходится отписываться в том, чего он не только никогда не делал, но даже и не мог делать по своему образованию, убеждениям, общественному положению и открыто проповедуемым взглядам.

Отписка Ушинского, в сущности, была не оправданием, а криком негодования, воплем, протестом против нелепости взводимых на него обвинений, – против наглого посягательства на его честь и доброе имя. Он в пух и прах разбил клеветнические изветы своих доносчиков, унизил, опозорил их; но вместе с тем разбил также и свое здоровье. Нервный, раздражительный, он слишком горячо принял к сердцу нанесенное ему оскорбление. Садясь за отписку бодрым и здоровым, он встал из-за нее поседевшим и начал харкать кровью…

Вероятно, на это, главным образом, и был рассчитан низкий клеветнический донос, так как все безупречное прошлое Ушинского, шедшего всегда прямо, открыто, имевшего обыкновение говорить всем, что он думает, действительно не поддавалось тайным доносам.

Императрица Мария Александровна, лично знавшая Ушинского с самой безупречной стороны и очень ценившая его как человека даровитого, выдающегося, с негодованием отвергла казуистические подходы клеветников, приняв знаменитого русского педагога под свое высокое покровительство. По разным соображениям чисто формального свойства, признано было неудобным продолжать Ушинскому инспекторскую деятельность. Он был причислен к IV Отделению собственной Его Величества канцелярии, с оставлением прежнего содержания, и получил заграничную командировку.

Так неожиданно пресеклась беспримерно плодотворная у нас официальная педагогическая деятельность Ушинского в пору полного расцвета и апогея ее. А как много добра и пользы сулили юному, только что слагавшемуся русскому педагогическому делу дальнейшие труды Ушинского на прежнем месте!..

Своей чуткой душой он предугадывал стремление русских женщин к высшему образованию. Вслед за сделанными уже преобразованиями он мечтал о том, чтобы поставить общеобразовательный курс средних женских учебных заведений на одном уровне с мужским. Положив начало специальному педагогическому образованию женщин, он подумывал и о других средствах, чтобы облегчить образованным русским женщинам переход к иным родам трудовой деятельности. Эти смелые, широкие замыслы, с которыми Ушинский подходил к делу более 30 лет тому назад, остаются проблематичными и в наши дни.

Враги Ушинского торжествовали победу, но преждевременно. Правда, со сцены сошел реформатор, но не погибла сама реформа. Все нововведения Ушинского не только были сохранены в Смольном институте, но и получили распространение в других женских институтах империи. Именно по мысли Ушинского, хотя уже и после его ухода (12 апреля 1862 года), было разрешено отпускать воспитанниц институтов к родным на каникулы и большие праздники. Это в значительной мере нейтрализовало прежнюю оторванность институток от родного дома и окончательно уничтожило крайне вредную институтскую замкнутость и изолированность, порождавшую совершенно превратные, фантастические представления о реальной жизни.

Короче говоря, длинный ряд поколений русских женщин, прошедших через институты с начала 60-х годов, исключительно Ушинскому обязан лучшими условиями образования и воспитания, направленными главным образом к уничтожению физического и нравственного порабощения женщин, на которое обрекала большинство из них прежняя институтская система воспитания.

Велика заслуга Ушинского в этом отношении, но велика же и жертва с его стороны. Дорого заплатил он за такой успех дела: он купил его почти ценою собственной жизни!..