Автобиография каждого
Автобиография каждого
Вернувшись во Францию, Гертруда нашла Париж изменившимся, хотя на самом деле изменилась она. Лето 1935 года как обычно провели в Билиньине. Но спокойная жизнь ушла в прошлое. Добавилась обширная переписка с новыми заокеанскими знакомыми. Признанная у себя на родине, она приобрела большое число новых адресатов — студентов, начинающих и достаточно известных писателей, артистов. Пошли запросы на публикацию других книг. Возросший авторитет и вес в литературе после поездки укрепил Гертруду в намерении сосредоточить весь свой интерес на систематической писательской работе.
Практически начиная с этого года, Стайн полностью переключается на литературное творчество, коллекционирование отходит на второй план. Вдохновленная выступлениями в Америке, успехом Автобиографии, она приступила к написанию очередной биографии.
Контакты с художниками становятся редкими. Хуан Грис умер, Челищев покинул Европу. Многие молодые художники, прежде нуждавшиеся в поддержке и патронаже, вышли на самостоятельный путь.
Пикассо, разведясь с Ольгой Хохловой, погрузился в свои личные дела. После Первой мировой войны Гертруда не приобрела ни одной его картины. К тому времени Пикассо стал знаменит, цены на его картины взлетели вверх. К тому ж, у нее уже собралось немало его работ. Начиная с середины 1930-х годов, Гертруда и Пабло почти не переписываются. Возможно, сказалось широкое распространение телефона, а с 1938 года и близость проживания. Разве что Пикабия, да верный Франсис Роуз оставались в сфере влияния Гертруды.
Гертруда и Элис вернулись в Европу, наполненную слухами о предстоящих переменах. Гертруда, казалось, ничего не замечала. Разве что приход к власти во Франции коалиционного правительства социалистов и коммунистов во главе с Леоном Блюмом привлек ее внимание. Опасаясь возможных волнений и прочих катаклизмов, Гертруда для сохранности постепенно переправляла рукописи Ван Вехтену. Токлас не отрывалась от машинки, перепечатывая их. Войны Гертруда не боялась и не верила в ее начало. А вот революций и возможных пертурбаций опасалась — вдруг восставший пролетариат реквизирует и картины и рукописи.
Одобряя некоторые реформы, проводимые Гитлером, она игнорировала (или старалась не замечать) антисемитские законы, введенные еще в 1933 году и оформленные официально в 1935-м — в том самом, когда состоялся американский тур. В том же году немецкие войска вторглись в Рейнскую область, а режим Муссолини оккупировал Эфиопию.
Майкл с семьей незамедлительно вернулся в Америку как раз после возвращения оттуда Гертруды. Вряд ли до нее дошел смысл его слов: «… я хочу разговаривать с почтальоном и садовником по-английски». Майкл ссылался на пошатнувшееся здоровье, но трудно представить себе, что одновременно он не видел, что случилось в соседней Германии и чем это кончится во Франции. Ведь поток немецких беженцев-евреев возрастал с каждым днем.
Но все происходившее, казалось, не касалось писательницы. Творческие планы переполняли ее. Она старалась смотреть на перемены в жизни оптимистически.
Градус известности по приезде из США зашкалил. Не оставляли в покое как старые друзья — Бернар Фей, Ван Вехтен, Вильям Роджерс, таки новые знакомые: писатель Торнтон Уайлдер, профессор литературы Сэмуэль Стюард, известный британский фотограф Сесиль Битон и др.
Первым из списка новых приятелей летом 1935 года появился Уайлдер. В течение 10-дневного пребывания в Билиньине у обоих было достаточно тем для обсуждения.
При близком знакомстве Стайн пришла в восторг. «Ужасно приятный, — отреагировала она в письме к Ван Вехтену, — полезный во многом». Гертруда в свою очередь произвела большое впечатление на Уайлдера, и они довольно быстро стали друзьями; завязавшаяся между ними постоянная переписка продолжалась 12 лет.
Неизвестно, каким образом Торнтон повлиял на стиль Гертруды и повлиял ли вообще. Но постоянные беседы с ним в Париже и Билиньине легли в основу ее книги Географическая история Америки или Соотношение человеческой натуры и человеческого ума.
Из бесед и собственных размышлений она определила два противоположных термина — индивидуальность, определяемая историей, памятью и личными интересами в определенный промежуток времени, и некую внутреннюю сущность, независимую от каких-либо условий.
Соответственно она различает человеческую натуру, привязанную к пространству и времени (индивидуальность), и человеческий ум, относящийся к сути существования и созидания.
К моменту их встречи Торнтон около восьми лет не писал ничего заслуживающего внимания, превратившись фактически в ‘летающего’ по всей стране лектора. Встреча с Гертрудой расшевелила его. Она рекомендовала уйти от определенной ограниченности, свойственной лектору, специализировавшемуся на одной и той же тематике. Она уговорила Торнтона дать волю воображению, вернуться к писательской деятельности, прекратить работать на других: «Ну почему, почему вы — общественный деятель?»
Гертруда также заметила в беседе, что жизнь каждого — ее и его включая — полна историй. Они, хотя привлекательны, но сами по себе не так уж интересны. На самом деле интересно, как каждый рассказывает свои истории. Уайлдер посчитал эту встречу, откровенные разговоры в течение многих часов и влияние ее идей и принципов «великой удачей». Позднее он признался: «Насколько я помню, она прочитала всего лишь одну мою книгу… Тем не менее, она взяла на себя труд превратить меня в писателя. В произведениях, написанных мной впоследствии, ее влияние, возможно, и не видно на поверхности, но куда важнее: оно заложено внутри».
В результате частых общений (Торнтон подолгу бывал в Европе и гостил неделями у Стайн) Торнтон решил написать трехактную пьесу Наш городок из жизни городка в штате Нью-Гемпшир. В письме к Гертруде он сообщает: «… третий акт основан на ваших идеях как основополагающих. И сознаете ли Вы или нет <…> Вы уже глубоко завязли в сотрудничестве».
Неудивительно, что обеим сторонам (Токлас особенно боготворила Уайлдера) не терпелось узнать результаты премьеры: «Мой дорогой Торнтон, где, о, где та телеграмма, как прошло представление, как все прошло, мы встречаем каждое утро словами, почему от Торнтона нет ни слова…»
Волноваться никому не следовало, пьеса прошла с успехом и выдержала 338 представлений.
В 1942 году состоялась премьера другой пьесы Уайлдера На волосок от гибели. Критики немедленно заметили схожесть пьесы с романом Джойса Поминки по Финнегану. Но еще до премьеры, зная, что критика, несмотря на военное время, дойдет до Франции, драматург счел необходимым немедленно исповедаться: «Там много пассажей, написанных под знаком Гертруды <…> Сейчас я вижу, где Фрейд и Джойс ошибались. И отбрасывая свою неверность, припадаю к Вашим дорогим ногам и никогда не буду больше блуждать при лунном свете». Письмо, датированное 25-м марта 1942 года, дошло до Билиньина.
Дневник, который вел Торнтон Уайлдер в течение 1939–1961 годов, содержит неоднократные ссылки на Гертруду Стайн.
Ну, а интерес Стайн к Уайлдеру? Прагматический, несомненно, во всяком случае, первоначально. Такая удача! Человек с престижем в литературных кругах, знакомый с множеством издателей в разных концах страны. Да тут и литературный агент не нужен. И действительно, вскоре Торнтон Уайлдер полностью погрузился в издательские дела Гертруды, рассылая ее рукописи, уговаривая издателей и вербуя читателей самого высокого ранга. И года не прошло после их первой встречи, как он с гордостью сообщал: «Я превратил многих в энтузиастов [творчества Стайн]».
В результате дружбы Уайлдера и Стайн родился замечательный проект, инициатором которого стал Торнтон. Благодаря его идее, усилиям и положению удалось уговорить Йельский университет стать хранилищем рукописей, писем и других документов, составляющих ныне драгоценный литературный архив писательницы. В 1937 году, предвидя войну в Европе, он рекомендовал Гертруде заняться сбором и пересылкой имеющихся документов в Нью-Хейвен. У Гертруды возражений не было — такой проект приносил ей бессмертие![65]
Хотя Стайн предварительно намечала Торнтона быть душеприказчиком ее литературного наследства, но годы войны их разлучили, и им стал Ван Вехтен.
Тем же летом 1935 года Билиньин посетили английские знакомые, весьма влиятельные баронет и баронесса Эбди и пригласили Гертруду дать лекции в Оксфордском и Кембриджском университетах. Уже приобретшая солидный опыт таких выступлений, писательница с энтузиазмом согласилась. Колебаний, подобных тем, какие сопровождали поездку десятилетие назад, не было и в помине. В январе 1936 года она отправилась в Англию с лекцией Что такое шедевры и почему их так мало. Гертруда отметила присутствие в аудитории многих американцев в обоих университетах. В Кембридже почти все слушатели были американцами.
Поездка родила новый проект. Композитор лорд Джеральд Бернерс, у которого гостьи останавливались, предложил написать музыку к пьесе Стайн Они должны быть женаты. На их жене. Согласие последовало незамедлительно и вскоре Фредерик Эштон, используя музыку Бернерса и текст Стайн, поставил балет Свадебный букет. Балет повествует о французской провинциальной свадьбе начала 20-го века. Главная героиня, несколько ‘тронутая’ девушка Юлия, когда-то отдалась распутнику-жениху, у которого ныне другая невеста. Брошенная Юлия, теперь донимает его на свадьбе своими притязаниями. Свадебное веселье заканчивается, безутешная девушка остается одна, собачка — ее единственное утешение. Странноватый балет сопровождался хором и рассказчиком. Премьера состоялась весной 1937 года. Гертруда и Элис присутствовали на премьере (по иным сведениям, на генеральной репетиции). Особого впечатления на них постановка балета не произвела, но все равно Гертруда осталась довольна: аудитория несколько раз вызывала на сцену создателей спектакля. Ее сопровождала столь любимая Gloire: «Затем мы отправились куда-то, перезнакомились со всеми, а ведь мне всегда нравится быть львицей. Мне это постоянно нравилось, и это такое умиротворение, когда добиваешься успеха».
Летом 1936 года Беннет Серф навестил Билиньин. Речь зашла об издании антологии напечатанных произведений[66].
Осенью Гертруда давала лекцию в местном университете, а в конце года закончила рукопись Стансы в размышлениях.
И, наконец, в 1937 году подошла к концу работа над очередной автобиографией под названием — Автобиография каждого.
«Элис Б. Токлас выполнила свою работу, а теперь каждый сделает свою», — таким предложением начинается вторая автобиография, как бы продолжение первой. Литературный пейзаж меняется, Стайн уже главенствует, продолжает встречаться со знаменитыми и интересными людьми. В повествование вплетено достаточное количество сведений из ее прошлой жизни, но главный упор делается на собственный успех, достигнутый во время американского тура. «Кто такой гений? — спрашивает она, — Пикассо и я часто обсуждали это». У читателя не должно остаться сомнений в ответе на этот вопрос.
Стайн продолжает сагу своей жизни, на сей раз за более короткий период, намереваясь развить коммерческий успех, вызванный первой автобиографией. Книга эта подходом и стилем напоминает первую, но дополнена рассуждениями, наблюдениями, выводами. Названием автор как бы отождествляет себя с остальным человечеством, пытаясь соединить личное и общее. Многие критики расценили книгу как «дополнение» к Автобиографии, кто-то назвал ее необычным путеводителем. Упреки касались и нарочитого упоминания, к месту и нет, имени многих знаменитостей, что, по мысли автора, должно было придать соответствующий статус и ей самой. Особенно характерен эпизод с чтением стихов Пикассо. Влюбившись в Мари-Терез, Пикассо перестал рисовать и стал сочинять стихи на французском и испанском языках. И попросил Гертруду выказать свое мнение. Во время чтения Гертруда следила за текстом по тетрадке и повторяла que c?est beau (это, это замечательно).
Ни Гертруда, ни Уайлдер, бывший там же, обменявшись мнениями, не одобрили усилия Пикассо. Спустя некоторое время у Гертруды появился Сальвадор Дали и после длительной болтовни спросил, что она думает о поэзии Пикассо. Гертруда выложила все, зная наверняка, что Дали доложит Пикассо. Так и произошло. При следующей встрече Пабло поинтересовался, почему Гертруда доверилась Дали, а не ему. Ответ был готов: «Ты прекрасно знаешь, что умному человеку объяснять не надо, объясняют обычно глупому».
В наступившем споре между Пикассо, Браком и Гертрудой о том, могут ли художники сочинять поэзию, Гертруда предстает во всем своем величии. Она как бы походя ‘побивает’ и Пикассо и Брака (оба уже весьма знамениты в середине 30-х) и менторски наставляет (оригинальный текст представлен в виде диалога):
Гертруда: Ага, но ты способный в определенных пределах, а твои пределы в данном случае [в поэзии] тоже необычные [малы]. Ты это знаешь, так же, как и я. Ты все делаешь, чтобы избежать порядком надоевших тебе проблем. Ладно, ладно, продолжай делать, что делаешь, но не пытайся убедить меня, что все это поэзия.
Пикассо: Допустим, я все это знаю. Что же мне делать?
Гертруда (целуя его): Что тебе делать? Продолжай в том же духе, пока твое настроение не улучшится, а затем…
Пикассо: Что затем?
Гертруда: А затем ты создашь замечательную картину и не одну. (Целует его опять).
Пикассо: Ну да.
Бедный Пикассо! Что делал бы маститый художник без наставлений и поцелуев Гертруды (если они и в самом деле наличествовали)!
Первое издание вышло тиражом в количестве 3000 экземпляров. Однако повторить успех предыдущей автобиографии не удалось.
В 1938 году одно из американских издательств обратилось к Стейнбеку, Хемингуэю, Стайн и другим писателям с просьбой написать книгу для детей. Отозвалась лишь Стайн, поскольку рукопись уже упоминавшейся книжки Мир круглый была готова. Первоначальный американский тираж в 350 экземпляров вышел в футляре с автографами художника Харда и Гертруды. В середине 30-х Гертруда написала новеллу Миссис Рейнольдс, изданную после войны.
В целом годы 1935–1939 предстают плодотворными и полными спокойствия. В Билиньине Гертруда стала весомой фигурой. В деревушке все обращались к ней за советами, будь то болезни, рождения, смерти, разводы или что иное. Один из посетителей заметил: «Гертруда правила курятником».
Вильям Роджерс, предпринявший в 1937 году вместе с женой и обеими женщинами повторное путешествие по Южной Франции, писал спустя 10 лет: «Спокойствие, с которым мисс Стайн управлялась в этом мире и в этой жизни, нарушалось только событиями, относящимися к ее собакам». Отдадим должное Роджерсу: воспоминания были написаны сразу же после смерти Гертруды, и очевидно его желание воздерживаться от всякого негатива касательно поведения Гертруды. Тем не менее, все 27 страниц, посвященных путешествию, переполнены описанием, весьма осторожным, постоянных стычек и конфликтов. А разногласия в поездке касались всего: когда отправляться в путь, какую выбирать дорогу и т. п. Подытоживая поездку и знакомство с бытом обеих женщин, Вильям Роджерс прокомментировал:
Их партнерство было непобедимым, если оно противостояло внешнему миру; каждая женщина была неуступчивой, когда они противостояли друг другу. Следовало только наблюдать за этими двумя, чтобы понять, что происходит, когда необоримая сила наталкивается на неподвижный объект. Иногда одна уступала, иногда другая, но искры летели во все стороны.
Совсем не та картина, которую нарисовал Хемингуэй в своем романе. Феноменальный успех поездки в Америку и новые творческие достижения (не приносящие, впрочем, заметных дивидендов) привели к перемене в характере Гертруды. Рост самоуверенности, самонадеянности, категоричности суждений Гертруды заметили многие, не только Роджерс.
Незадолго до войны всемогущий американский литературный критик и радиокомментатор Александр Вуллкотт попросил встречи с Гертрудой Стайн. В беседе Стайн иногда прерывала гостя, и он заметил: «Люди обычно не спорят с Вуллкоттом». Собеседница отреагировала без задержки: «Я не ‘люди’, я — Гертруда Стайн».
* * *
Сэм Стюард едва ли не последним из близких друзей-американцев навестил Билиньин непосредственно перед началом войны. Он дважды побывал там (в 1937 и 1939 годах), оба раза по нескольку недель. Профессор словесности и начинающий писатель настолько пришелся по душе обеим женщинам, что они сразу привечали его как сына и иначе как Сэмми не звали. Гертруда постаралась познакомить его с влиятельными людьми в Париже, включая Пикассо. Она также ходатайствовала о предоставлении Стюарду стипендии Гуггенхайма для работы над очередной книгой[67].
В июне 1939 года нанес очередной визит Уайлдер. В конце августа, как раз перед началом Второй Мировой войны, в Билиньине в гостях оказались сразу трое приятелей: Сэмюэль Стюард, Сесиль Битон и Франсис Роуз. Сесиль Битон нашел дом в идеальном порядке, обитатели жили все в том же размеренном режиме. Элис вставала в пять утра, собирала свежие овощи с огорода, планировала еду на день, ухаживала за цветами. К 9 часам утра все вазы напоминали загадочные натюрморты. Война? «Она [Гертруда] даже и слышать не хочет о войне. Упоминание о предстоящих мрачных событиях и ужасной перспективе — почти нарушение этикета», — записал в дневнике Битон. «О, нет, нет. Война нелогична, никто не хочет войны», — заключила Гертруда. И только после звонка мясника с сообщением, что все мясо реквизировали для армии и он не сможет выполнить заказ, в доме запаниковали.
Битон однако не упоминает об одном эпизоде, свидетельствующем о том, как самоотверженно заботилась Гертруда о благополучии своих гостей и подопечных. И не упоминает в первую очередь потому, что именно он доставил Гертруде бессонную ночь и уйму неприятностей. Стюард же, скрупулезно и каждодневно записывая увиденное за день, оставил подробное описание одного инцидента.
Незадолго до обеда обнаружилось исчезновение Битона. Зная его склонность к пьянству, можно было ожидать, что Сесиль запил. Гертруда и Стюард немедленно отправились в Белли. Там она отдала распоряжение Стюарду оставаться в городке и обследовать все бистро, одно за другим. А сама подняла на ноги жандармерию, мэра и когда те не помогли, примчалась в казарму, где размещался полк сенегальских солдат. Гертруда приложила невообразимую силу убеждения и уговорила командира выслать на поиски Сесиля грузовик сенегальцев с фонариками. Солдаты отправились на поиски, балагуря на своем наречии и получая удовольствие от прогулки, хоть и в непогоду. А вскоре обнаружился и сам Сесиль в компании двух верзил-сенегальцев, бредущих по дороге к дому: все трое в стельку пьяные. Оказывается, Битон с полудня сидел в казарме, где устроил с солдатами попойку.
И вся казарма об этом знала.
После войны Сэмюэль Стюард поддерживал регулярный контакт с Элис Токлас, навещал ее в Париже. В 1993 году, незадолго до смерти, Стюард, много и часто публиковавшийся под различными псевдонимами, дал интервью, в котором тепло отозвался о Гертруде Стайн: «Я обожал ее… В литературе она была гигантом… Я ощущал ее тепло, ко мне она относилась почти по-матерински».
Встречи встречами, гости гостями, но повседневные заботы не оставляли женщин. В конце 1937 года истек контракт на аренду квартиры на улице Флерюс, и хозяин попросил их выехать. Квартира понадобилась его сыну, собиравшемуся жениться. Не желавшие переезжать женщины упорствовали, но вынуждены были отступить. «Думаю, 27 уйдет в историю. Она [квартира] просто не могла нас долго выдержать», — сообщала Стайн в письме к Андерсону. Приятель помог найти другое жилье на небольшой улочке Кристин между рю Дофин и рю де Гранз-Огюстен около Дворца Правосудия. Площади в новой квартире оказалось гораздо меньше, и места на стенах нашлось только для 99 картин из 131. Большую часть стен украшали работы Пикассо, Пикабия, Гриса и Франсиса Роуза. Остальные пришлось упрятать в чулан.
Вскоре после переезда умер Баскет. Потерю любимца обе женщины перенесли особенно тяжело: «просто рыдали, рыдали и рыдали». Ветеринар посоветовал приобрести другую собаку, похожую на прежнюю, но Пикассо отговаривал их. По его мнению, второй Баскет только принесет мучительные воспоминания. «Представьте, — приводил довод Пикассо, — я умру, а Гертруда заведет другого Пабло».
Все-таки они последовали совету ветеринара; другой пудель, похожий на своего предшественника, получил ту же кличку — Баскет.
Затем пришло известие из Америки — умер ее старший брат Майкл. И трудно сказать, по ком Гертруда горевала больше — по брату или собаке.
В Париже во всех разговорах превалировала одна тема — Германия и агрессивные планы Гитлера. «Гитлер, — продолжала уверять Гертруда молодого журналиста Эрика Севарейда, — никогда не начнет войну. Он — романтик. Ему нужна иллюзия победы и власти, славы и блеска…; он не выносит крови, а война предполагает ее. Но Муссолини, вот кто опасен, он итальянский реалист. Его ничто не остановит».
И с приходом весны, как обычно, они переехали в Билиньин.
В 1939 году только слепой мог не видеть, что Европа на грани войны, пока европейской. Однако, ни аншлюс Австрии, ни временное умиротворение Гитлера сдачей Чехословакии (Мюнхенский сговор), ни призывы посольства США к американским гражданам покинуть Европу, ни массовый исход евреев из Германии, в первую очередь во Францию (на постоянное житье или используя страну как транзитный пункт) не убедили Гертруду. Безуспешными оказались и попытки американских друзей (Ван Вехтена, Роджерса, Уайлдера и др.) уговорить женщин переехать в Америку. В апреле 1939 года Гертруда писала Роджерсу:
Я не верю, что на европейском континенте существует хоть одно человеческое существо, желающее всеобщей европейской войны, даже армия и флот любой европейской страны, и поскольку никто из них войны не хочет, шансы таковы, что ее и не будет. Конечно, стычки могут случиться, и щепки могут лететь…, но это убеждение позволило сохранять спокойствие во время Мюнхена и позволяет сохранить его и теперь.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.