Новые лица

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Новые лица

В середине 20-х годов здоровье Гертруды оставляло желать лучшего, хотя она перестала употреблять алкогольные напитки и курить. Сказывался возраст.

Излишний вес, вызванный перееданием, доставлял беспокойство. Она страдала несварением желудка и колитом. Вдобавок у нее обнаружили опухоль в животе. Доктор предложил операцию, но она считала себя знающей в медицинской области, и решила опухоль не удалять. Но совету сбросить вес последовала. С трудом и в недостаточной мере, но вес уменьшила. Для композитора Вирджила Томсона, впервые увидевшего Гертруду в 1926 году, она все еще выглядела монументальной, хотя и не такой, как на ранних фотографиях; следуя новой парижской моде, подрезала волосы, голова еще больше стала напоминать голову римского императора. Она регулярно и помногу ходила, рацион питания заметно изменился.

Работа по ночам почти прекратилась. Гертруда вставала позже, гостей до 4-х часов дня не принимала — то были часы писательского труда: «Писать и читать — для меня синонимы существования».

Элис уходила спать не позже 11 вечера, иногда оставляя Гертруду наедине с гостем, чего до войны не случалось. Соответственно и вставала рано, до прихода домработницы и протирала хрупкие вещицы сама. Кроме печатания рукописных материалов, на ней лежала и почтовая переписка. Многие письма подписаны Токлас.

Раз в неделю женщины отправлялись в Американскую библиотеку и нагружались книгами, особенно по истории Америки и детективами. Зимние месяцы принадлежали Парижу, летние — Италии.

Заметным событием в середине 20-х годов стало приглашение Стайн посетить Англию с чтением лекций. Приглашение последовало от Кембриджского университета и инициировано было поэтессой Дамой Эдит Ситвелл, дочерью угольного магната, эксцентричного сэра Джорджа Ситвелла, 4-го баронета Ренишо Холл. Ситвелл прочла книгу География и пьесы и поместила положительную рецензию в одном из журналов. Лично обе женщины познакомились в конце 1925 года и понравились друг другу.

Некоторые критики находили обеих дам похожими в своих литературных изысканиях; поэзию английской поэтессы многие считали вычурной, абстрактной, манерной, трудной для понимания.

Ситвелл развила кипучую деятельность, пропагандируя творчество новой знакомой. Получив приглашение от литературного общества при университете, Стайн первый раз отказалась — была не в настроении и вдобавок побаивалась чопорного английского общества.

Разочарованная Ситвелл отправила в Париж письмо: «Я все еще упорно работаю, пропагандируя Вас… Столь значительный писатель, как Вы, просто обязан победить <…> Я надеюсь, Вы не позволите испытаниям, выпадающим на долю каждого новатора, отвлечь Вас от огромной творческой работы. <…> Пожалуйста, если можете, пересмотрите решение и помогите тем неоценимым образом, каким умеете только Вы, в пропаганде [вашего творчества]». Под ‘испытаниями’ Ситвелл имела в виду негативизм к произведениям Гертруды со стороны некоторых британских писателей, в частности Вирджинии Вульф. После вторичного приглашения, столь убедительно изложенного, Гертруде, чтобы не потерять лицо, ничего не оставалось, как согласиться.

Гертруда засела за работу, решив рассказать о своем становлении как писателя и причинах, по которым она пришла к своему модернистскому стилю. Лекция получила название Композиция как объяснение.

В марте 1926 пришло второе предложение, на сей раз от университета в Оксфорде, с просьбой выступить перед местным литературным сообществом. Гертруда ответила положительно.

Чем ближе приближалась дата лекций, тем большее волнение, даже нервозность, охватывали Гертруду. Ситвелл писала о том, что приезд ожидается одними с большим интересом, другими — с озлоблением и грубостью, «но, в конце концов, на скучное, тупое воспаляться ведь люди не будут» — добавила она. Видимо, чтобы успокоить и вдохновить Гертруду.

Волновали всякие детали. Как вести себя во время лекции? В какой манере читать? Что одеть, в конце концов? Гертруда даже размышляла, не взять ли ей уроки красноречия в Сорбонне, но потом отказалась от этой идеи. Зато отныне каждому, приходящему в дом, надлежало выслушать чтение, и каждый давал ей советы, иногда самые противоположные.

Лекция в Кембридже прошла относительно успешно. ‘Относительно’ здесь вполне уместно, ибо сказалось отсутствие опыта, но в Оксфорде, спустя всего несколько дней, Гертруда ощутила себя примадонной. Аудитория ожидала увидеть эксцентричную особу, эдакую литературную мадам Блаватскую. Вживую они услышали, как выразился один из слушателей, «ектенью ацтекской жрицы… произнесенную дружеским американским голосом, что заставило каждого чувствовать себя как дома». Дискуссия продолжалась более часа, и Гертруда уверенно отбивала все попытки ‘подловить’ ее. Вечер отметился остроумием лектора. Когда, например, она произнесла фразу «все вещи одинаковы и в то же время различны», кое-где раздался смешок. Два юных джентльмена перебили ее, потребовав объяснения формулировки. В спокойной манере она ответила: «Да взгляните-ка, ребятки, друг на друга». «Туше?» — использовал борцовский термин один из них, признавая поражение.

Накануне лекций Эдит Ситвелл устроила прием-вечеринку с целью познакомить Гертруду со здешним литературным бомондом. Среди гостей была и Вирджиния Вульф, поделившаяся с другом, как и можно было предположить, малоприятными впечатлениями:

Прошлым вечером были на приеме у Эдит Ситвелл, натерпелись ужасно. Евреев — рой. Вечеринка устроена в честь мисс Гертруды Стайн, которую водрузили на сломанный диван (вся мебель у Эдит бросовая, она пытается компенсировать это драгоценностями, увешана ими как потонувшая русалка). Решительная старая леди нанесла большой урон всей молодежи. По мнению Дади[40], противоречит всему, чтобы вы ни говорили; настаивает, что не только наиболее доступна для понимания, но и самая популярная из живущих писателей; в особенности презирает все британское от рождения.

Не зря Гертруда волновалась!

И лекцией и приемом Гертруда осталась весьма довольна. Ситвелл назвала визит триумфом. Две статьи в Оксфорд Джорнел весьма благоприятно оценили выступление Гертруды. В одной из них содержались следующие строки: «Миссис Стайн не кто иной, как обычный пионер в истории литературы. Она не пытается выдумать новый стиль и не настолько глупа. Она всего лишь стремится найти наиболее точные средства для выражения собственной позиции применительно к своему времени и социуму».

Поездка в Англию была заметным событием в несколько замедлившей бег жизни Гертруды. Встречи со старыми знакомыми стали редки. Фитцджеральд, Хемингуэй и Андерсон уехали в Америку, у Пикассо было достаточно своих забот, хотя его общение с Гертрудой и Элис не прекращалось.

Но с середины 20-х годов темп жизни постепенно опять набирает обороты.

Парижскую квартиру облюбовало много новой молодежи, точь-в-точь, как того требовала героиня ее рассказа Замечательная, как Меланкта: «Дайте мне новые лица, новые лица…». Как писал Вирджил Томсон, «художники были не те старые художники, а неоромантики… Были новые поэты». Поток посетителей стал нарастать, но лишь с немногими у Гертруды завязалась длительная дружба, а с некоторыми и сотрудничество.

Взяв на себя роль патронессы молодых дарований, будь то художники, композиторы, фотографы или поэты, Гертруда Стайн способствовала их продвижению обычным, проверенным способом: места на выставках и шоу, публикации в прессе, предисловия к каталогам, статьи в журналах. Молодежь благодарила по-своему. В 20-х годах заметно появление многих живописных портретов и фотографий Гертруды и Элис, а также литературных посвящений — то ли в порядке подхалимажа, то ли благодарности.

Среди ‘новичков’ выделялись французские поэты Рене Кревель и Жорж Унье, парижская корреспондентка журнала Нью-Йоркер Джанет Фланнер, композиторы Жорж Антейл и Вирджил Томпсон, художники, именовавшие себя неоромантиками — Кристиан Берар, Кристианс Тонни, братья Евгений (Эжен) и Леонид Берманы, Павел Челищев, писатель Брейвиг Имс и многие другие.

Появлялся там и композитор Аарон Копленд.

Престиж Гертруды был огромен, вспоминал Брейвиг Имс, ибо она, несомненно, была единственным человеком в Париже, поверившим в Пикассо при зарождении кубизма. Так же велик был ее авторитет и в литературе, хотя до сих пор она печаталась только в небольших периодических изданиях. Джанет Фланнер извещала американскую творческую интеллигенцию в 1926 году: «Ни один американский писатель не воспринимается французскими модернистами серьезнее, чем мисс Стайн».

Хозяйкам особенно понравился французский поэт Рене Кревель. Молодой и милый, хотя и буйный по натуре, Рене яростно митинговал: «Эти художники продают свои картины за несколько тысяч франков и еще похваляются при этом, тогда как мы, писатели, дважды превосходя их, обладая большей жизненной силой, не можем заработать на жизнь и должны умолять и хитрить, чтобы нас публиковали. Но придет время, и эти же художники обратятся к нам с просьбой поддержать их, но тогда уж мы отыграемся».

Рене стал желанным гостем на улице Флерюс. Он появлялся, и тут же возникало веселье, шутки, дразнилки на присутствующих. Остроумие и невероятное дружелюбие наделяло его иммунитетом против всяческих обид и ответной неприязни. Гертруда находила его шарм неотразимым. С 1926 года страдавший от туберкулеза и других болезней, Рене многие месяцы в году проводил на курортах Швейцарии и Италии, с трудом перенося одиночество. Гертруда и Элис принимали всяческое участие в его судьбе, поддерживали морально, как только могли. Дали писал о нем: «Никто так часто не ‘умирал’ и не ‘возрождался’ к жизни, как Рене Кревель. Его существование заключалось в постоянном пребывании в лечебницах, откуда он появлялся возрожденным, цветущим, обновленным, сияющим, полным эйфории, как ребенок. Но долго выздоровление не продолжалось».

В течение почти 10 лет Гертруда и Рене обменивались теплыми письмами, женщины время от времени посылали ему подарки. В письмах Рене, сознательно или нет, коверкал английские слова, в чем она его постоянно упрекала. Частенько он подражал Гертруде, используя повторения и игру слов. Из переписки очевидно желание обеих сторон сотрудничать. Рене собирался переводить Меланкту на французский язык, а Гертруда планировала через литературного агента Вильяма Брэдли представить Кревеля американскому читателю. Ни то, ни другое не осуществилось. Роман Кревеля Pieds dans le plat (Вступая в это ногой) для американского читателя отвергли предположительно из-за ярой памфлетности произведения.

Став коммунистом, Рене, после изгнания Троцкого, присоединился к сюрреалистам и Бретону. Вынужденный пристраститься к опиуму из-за частого обострения болезни, раздираемый идеологическими противоречиями, он покончил с собой 18 июня 1935 года. Одной из непосредственных причин самоубийства называют известный конфликт между сюрреалистами во главе с Бретоном и коммунистами. В частности, незадолго до открытия сталинистского Первого Международного Конгресса писателей в защиту культуры в 1935 году (21–25 июня) Эренбург в своей статье назвал сюрреалистов ‘педерастами’. Бретон, встретив Эренбурга на улице, надавал ему оплеух, в результате чего сюрреалистам закрыли дорогу на Конгресс. Кревель, пытавшийся примирить противоборствующие стороны, разочаровавшийся в коммунистических идеях, не выдержал нервного потрясения. Для Гертруды и особенно Токлас это было тяжелым ударом. «Из всех молодых людей — писала впоследствии Токлас, — Рене был единственным, кого я любила по-настоящему. Я обожала его».

В середине 20-х годов по Парижу пронеслись слухи о появлении музыкального гения Джорджа Антейла. Талантливый пианист, с успехом гастролировавший во многих европейских столицах, Джордж решил стать композитором. Стравинский, подружившийся с Антейлом, рекомендовал ему перебраться в Париж. Гертруда, прослышав о новом эксцентричном музыканте (Антейл, к примеру, носил с собой пистолет, а играя, клал его на пианино), пригласила музыканта (через Сильвию Бич) в гости. Знакомство произошло зимой 1925/1926 годов. Джордж «для интеллектуальной защиты» привел с собой приятеля Вирджила Томсона, композитора и давнего почитателя Гертруды. Томсона с некоторых пор привлекали сочинения Стайн, особенно Нежные почки («маленькая тоненькая книжица») и География и пьесы.

29-летний Вирджил, увлекавшийся модернистской музыкой, нашел подход к Гертруде, им было о чем поговорить. Томсон тоже оканчивал Гарвард, обоих интересовала история и результаты Первой мировой войны: «Мы дружески болтали, как пара знакомых по Гарварду». Нетрудно догадаться, что столь быстро возникшая фамильярность пришлась Токлас не по душе.

Когда молодые люди покидали гостеприимную хозяйку, она шепнула Вирджилу: «Мы еще свидимся». Стайн привлекала возможность взять под свое крыло и композиторов — стать Музой трех искусств.

Антейла удержать не удалось, а вот Вирджил в тот год несколько раз приходил на улицу Флерюс. Особенно запомнился Вирджилу рождественский вечер, устроенный на улице Флерюс в честь писателя Андерсона. Все было привычно: и елка, и рождественские песни, и обед, и торт со свечами. Томсон вспоминал: «Я увидел двух пожилых дам, сидящих у камина… и в моей голове неотвязно звучала строчка: „Will you come into my parlor? said the spider to the fly“»[41].

Он объяснял причину притягательности текстов Стайн следующим образом:

Я надеялся, переложив на музыку тексты Стайн, сломать, раскрыть и разрешить на все времена все ждавшее своего разрешения… касательно английской музыкальной фразировки (декламации). Моя теория заключалась в том, что если текст создан соответственно звучанию, то смысл появится сам по себе. И тексты Стайн, генерированные в этом направлении, явились манной. <…> Не было соблазна к тональной иллюстрации, скажем, воркования птиц у ручья или тяжких ударов моего сердца.

Его первой попыткой стала музыка к поэме Гертруды Сузи Асадо для голоса и фортепиано длительностью в полторы минуты. В поэме очевидны аллитерации букв с, n. Если ее читать несколько раз и быстро, то в ней совершенно очевидна ритмичность. По мнению Гертруды, поэма содержит «необычайную мелодию слов и мелодию эмоционального напряжения». Происхождение названия Гертруда не объяснила. Можно предположить, что Асадо заимствовано из испанской кухни. Что касается смысла, то читателю необходим всплеск воображения.

Томсон, решив сделать подарок Гертруде на Новый, 1927-ой год, занес ноты музыки на улицу Флерюс. Но хозяев не оказалось на месте, и он оставил ноты. Лишь позднее он получил письменную благодарность. Оказывается, обе дамы были дома, но, устав после рождественских приемов, просили никого не впускать.

Любому автору приятно, когда его произведения перекладывают на музыку. Стайн не исключение. Музыкальное образование ее, в отличие от Токлас, было минимальным, а потому восторг по поводу сочинения она проявила соответствующим образом — поместила ноты в рамку. Токлас же, получившей в музыкальное образование в колледже, сочинение Томсона понравилось, и она преодолела первоначальный негативизм к композитору.

С того времени Томсон зачастил на улицу Флерюс, и вскоре появилась музыка к другим произведениям Гертруды. И во всех текстах, им используемых, композитору пришлось дать волю воображению, так или иначе интерпретировать тексты Стайн. Например, зарисовка Capital Capitals (Главные столицы), написанная в 1923 году, у Томсона вызвала в памяти Прованс, его ландшафт, еду и людей, и как бы беседу между четырьмя городами — Экс, Арль, Авиньон и Ле Бо, обозначенными соответственно: столица 1,2,3,4. Произведение, по его мнению, отражает привязанность Гертруды к этому солнечному месту, которое она узнала, работая водителем Скорой помощи. Премьера состоялась в июне 1927 года в Париже на балу у герцогини Элизабет де Грамон и прошла с ошеломляющим успехом. «С того момента, — писал Томсон другу, — у моих дверей стоял поток визитеров». Там же, кстати говоря, состоялось и первое публичное чтение переведенного на французский язык рассказа Стайн Водяная труба.

Но еще до окончания Capital Capitals у Томсона созрела мысль создать оперу на либретто, написанное Гертрудой. Томсон предложил темой оперы жизнь артиста, т. е. жизнь, которой он и Гертруда жили. Он также предложил своеобразный дуализм, поскольку добро, по его мнению, существуют попарно: Джойс и Стайн, Пикассо и Брак, протестанты и католики и т. п. Такой подход позволил бы ему создать ведущие партии мужчины и женщины, вторые голоса и хоры. Попытки Гертруды построить оперу на основе столь любимой истории США (например, о Джордже Вашингтоне) отверглись по чисто прозаической причине — однообразии костюмов. В итоге сошлись на временном отрезке конца 15-го — начала 16-го веков с местом действия в Испании. Любовь к этой стране Гертруде удалось отстоять. Действующими лицами в итоге длительных дебатов оказались два испанских святых: Тереза Авильская и Игнатий Лойола. Каким образом возникло название Четверо святых в трех актах, неизвестно. В окончательном варианте святых оказалось около двух десятков. Томсон всячески предостерегал слушателей от восприятия темы оперы как причуды. Она «озвучивала нашу жизнь, которую мы вели, в которой святые артисты творили свое искусство, вынужденные приучить себя к тяжелой дисциплине соблюдения истины и непосредственности… не теряя при этом вдохновения». Гертруда начала писать либретто в конце марта 1927 года и летом того же года закончила. Текст, как и большинство ее произведений того времени, сделанный в привычной для Гертруды абстрактной манере, плохо учитывал специфику оперного либретто. Да и содержание было туманным — у либретто не было четкого сюжета, не указаны передвижения действующих лиц на сцене, неясно было, кому принадлежали редкие реплики.

По ряду обстоятельств Томсон приступил к сочинению музыки в начале ноября. К тому времени у него появилась патронесса, регулярно посылавшая ему ежемесячный чек в 125 долларов в течение последующих трех лет. Вирджил снял небольшую квартиру на набережной Вольтера, в которой жил вплоть до окончательного возвращения в Америку в 1940 году.

При работе над музыкой Томсону пришлось проанализировать либретто, разбить его на некие смысловые (весьма приблизительно) части, создать арии и дуэты. Он ввел две новые роли — ведущих Компере и Коммере (себя и Стайн). Практически содержание свелось к изображению сцен и видений из жизни святых Терезы и Игнатия.

Опера была закончена (без оркестровки) в июле 1928 года. Но многое должно было произойти — визиты Томсона в Америку, десятки исполнений музыки в фортепианном переложении для потенциальных спонсоров, разработка сценария Морисом Гроссером — прежде чем текст обогатился некоторым действием и смыслом, а опера, спустя почти 6 лет, была представлена зрителю.

А пока все оставшееся время и Томсон и Гертруда пытались изыскать деньги для воплощения в жизнь их детища.

Совместная работа, как известно, сближает обе стороны. Томсон многое сделал, помогая переводить произведения Гертруды на французский язык и продвигая их в печать через своих знакомых. Вирджил отмечал, что все 20 лет дружбы, вплоть до смерти писательницы, отмечены их тесным сотрудничеством.

Вирджил Томсон привел к Гертруде юного французского поэта Жоржа Унье. Унье, несмотря на молодость, уже имел собственный издательский бизнес Эдисьон де ля Монтень. Жоржа очаровало звучание текстов писательницы и их смысл. Ну, а Стайн рассчитывала на публикацию некоторых своих произведений. Томсон и Унье перевели отрывки из Становления американцев на французский язык, изданные затем в Эдисьон де ля Монтень. Унье издал и другую работу Стайн, Десять портретов (Dix Portraits), как на английском, так и на французском языках. Словесные портреты посвящены Пикассо, Гийому Аполлинеру, модному в то время композитору Эрику Сати, Павлу Челищеву, Вирджилу Томсону, Кристиану Берару, Бернару Фею, Кристиансу Тонни, Жоржу Унье, Жене Берману. Сборник иллюстрирован самими художниками, героями книги.

Унье написал цикл стихов, посвященных Гертруде Стайн — Колыбель Гертруды Стайн, или Мистерия улицы Флерюс. Музыку к ним сочинил, само собой, Вирджил Томсон.

Дружба Унье и Гертруды достигла апогея благодаря намерению осуществить совместный проект. Летом 1930 года Унье написал цикл стихотворений под общим название Enfances — Зарождение. Гертруда взялась его перевести на английский язык. Творческий союз с Унье давал ей возможность открыть новую область для применения своих способностей — лирическую поэзию. Она послал перевод Унье, сопроводив письмом, полным комплиментов с выражением дружбы, доверия и радости сотрудничества. Поэт и сам пришел в восторг, ответив, что перевод представляет собой нечто другое, скорее размышление, и это даже лучше: «Это нечто другое, это лучше… Я восхищен. Вы вернули мне увеличенное во сто крат то удовольствие, которое я был способен предложить вам». Как выяснилось позже, Унье следовало бы быть осторожнее с похвалой. Обе стороны согласились опубликовать Enfances в двух вариантах с иллюстрациями Пикассо, Челищева и др. в бостонском издательстве. Стайн получила анонс о выходе книги и… началась драма. В проспекте, в первой строчке большими буквами значилось имя Унье. Под ним название книги Зарождение. Еще ниже маленьким шрифтом упоминался параллельный английский текст в переводе Стайн. Гертруда пришла в ярость, ведь авторы вроде согласились, что английский текст явился не просто переводом; лирическая поэзия Унье вызвала к жизни ее лирику. Жорж отстаивал свое авторство, предлагая формулировку ‘вольный перевод Стайн’ и привлекая на свою сторону сторонников. Стайн отозвала перевод.

Жорж и Гертруда призвали Томсона выступить посредником в улаживании конфликта — обе стороны уже прервали всякие прямые контакты. Гертруда согласилась на любой вариант, в котором их имена будут набраны одинаковым шрифтом, а слово ‘перевод’ исчезнет из заглавия. Томсон предложил следующее решение:

                              Georges Hugnet

                                    1929

                                 Enfances

                              Gertrude Stein,

                                     1930

В заключительном аккорде драмы приняла непосредственное участие Элис. До сих пор она оставалась в тени, исподволь пытаясь охладить чересчур горячие, по ее мнению, отношения Гертруды с юным поэтом. В письме к Томсону она добавила пару пунктов-условий. Во-первых, приведенное заглавие должно оставаться единственным на все времена, безо всяких добавлений и изменений в будущем. Во-вторых, предложение о принятой форме должно исходить от Жоржа Унье. Унье написал всего два слова на титульном листе: я согласен. С этим документом Томсон отправился на переговоры к другой стороне. Гертруда согласилась, но Токлас едко заметила, что это не совсем то, что требовалось. Больше к вопросу об авторстве в тот вечер не обращались.

История имела самое неожиданное продолжение. Томсон простудился, еще тяжелее заболела и его старая приятельница и патронесса, мадам Ланглуа, о которой он постоянно заботился. К тому же Вирджил ушел с головой в подготовку предстоящего концерта, в который включены были и песни на тексты Гертруды. Не имея от него никаких вестей, Гертруда решила, что Томсон занял сторону Унье. Такое проявление нелояльности считалось высшим оскорблением. Ведь совсем недавно, стараясь поддержать композитора, она выделила огромную сумму по тем временам ($800) на издание нот музыки Томсона. Пусть публикация книги в конечном счете сорвалась, но сам факт налицо!

В середине июня, более-менее приведя дела и здоровье в порядок, Вирджил отправился на улицу Флерюс. Гертруда, открыв дверь, холодно ответила: «Мы сейчас очень заняты». Недоумевающий Томсон, придя домой, отправил ей программу концерта. В ответ пришла открытка: «Мисс Гертруда Стайн отказывается от дальнейшего знакомства с мистером Томсоном». Не чувствуя себя виноватым ни в чем, Вирджил не стал допытываться о причинах возникшего напряжения, строя всякие предположения. Их сотрудничество прервалось на два с лишним года.

Окончание же безотчетной и радостной одно время дружбы между Гертрудой и Жоржем носило вполне комический характер. Вместе два произведения появились на противоположных страницах зимнего выпуска журнала Пагани. К тому времени ссора между обоими авторами была в полном разгаре, и Стайн решила изменить название. То ли телеграф тому виной, то ли сознательное искажение названия Гертрудой (так, например, полагает биограф Д. Сазерленд) только перевод ее носил искаженное заглавие[42]. В 1931 перевод/сочинение Стайн вышло отдельным изданием под названием Прежде чем увядают цветы дружбы, увядает сама дружба.

А вся история изложена в рассказе Left to Right (Слева направо)[43], в котором писательница представила свою версию случившегося, выведя всех под вымышленными именами. Излагая события всей драмы достаточно объективно, Гертруда винит Вирджила Томсона, Унье и их приятеля Брейвига Имса в сговоре против нее. Элис в рассказе не фигурирует.

* * *

Но еще до того, как произошел описанный инцидент, Томсон познакомил Гертруду с целой плеядой молодых художников. С тех пор как кубизм перестал развиваться, она интересовалась самобытными начинающими художниками, способными создать новое направление. Она искала нового ‘Пикассо’, честь открытия которого стало бы бесспорной заслугой именно ее. Абстракционизм не привлекал, сюрреализм тоже. Мысли Гертруды по искусству были глубокими, лаконичными, запоминающимися и полными житейского смысла. Например: «Молодые художники не нуждаются в критике. Они нуждаются в похвале. Они вполне осознают недостатки в своем творчестве. Но не знают, что в их картинах хорошо».

Побывав благодаря Томсону на выставке неоромантиков в галерее Дрюэ, она познакомилась с некоторыми ее участниками — Кристианом Бераром (Бебе), Павлом Челищевым, братьями Берман, Кристиансом Тонни — и приобрела несколько картин этих художников.

Характеризуя упомянутую группу, Франсис Роуз писал:

Челищев, Берар и Берманы выставляли картины с доминирующим голубым цветом. Они все время спорили, кто первым открыл голубой цвет. В первое время это заметно развлекало Гертруду… Но позднее ей стали надоедать постоянные разговоры о голубом цвете, бесконечных яйцевидных формах на картинах Челищева. Еще больше надоедали бесконечные измышления, были ли Павел или Бебе слащавыми романтическими подражателями Боттичелли.

О Бераре она так и не составила определенного мнения. Вирджил Томсон пытался привлечь художника к работе над оперой и обсуждал эту кандидатуру с Гертрудой. Леонид Берман ее не заинтересовал, а вот его брата Евгения (Женю) Бермана обе женщины посетили в студии, приобрели несколько картин, и, поскольку на следующий день уезжали на отдых, пригласили поехать с ними. Женя Берман согласился, но всего через несколько дней его форменным образом выставили за дверь — по словам приятеля Мориса Гроссера, в обычной для Гертруды манере — сообщив расписание ближайшего поезда в Париж. Позднее Элис объяснила причину: не дозвавшись служанки и не найдя ее в своей спальне, они обнаружили Терезу (так звали девушку) в комнате Бермана. Несколько по-иному описывает случай Элис 30 лет спустя. Ни она, ни Гертруда не верили, что «Тереза была в постели с Женей — определенно». Размолвка довольно быстро сгладилась. Сохранилось благодарственное письмо Жени Бермана, в котором среди прочего, говорится об огромном впечатлении, произведенном на него словами Гертруды о «смеси правды и лжи, о необходимости различать их, сосредотачивая для этого каждое усилие». В Автобиографии Гертруда упоминает, что Берман хоть и был сильный художник, но слишком слаб, «чтобы стать творцом идеи».

Кристианса Тонни, самого молодого из них, она поддерживала довольно долго и даже пыталась через знакомых в Америке продавать там его картины. В письме к Ван Вехтену (в ноябре 1928) она писала: «… сегодня утром Тонни принес свои рисунки, и мы отобрали 18; он пришлет тебе названия и цену. Ты крайне добр, пытаясь помочь моей молодежи, они достаточно хороши, я думаю; во всяком случае, ты подаешь им надежду».

Но особым расположением пользовался Павел, или как все его звали, Павлик (с ударением на последнем слоге) Челищев.

Павел Федорович Челищев родился 21 сентября 1898 года в Калуге, в аристократической семье. Его окружали няньки и гувернантки, в семье говорили по-французски, по-немецки и по-английски. Впоследствии знание этих языков оказало неоценимую услугу юному художнику, когда он волею революции оказался за границей. Шура, сводная сестра Челищева, вспоминала, что Павлик с детства проявлял интерес к искусству, особенно балету, что в семье всячески поощрялось.

Окончив гимназию, Павел намеревался поступать в Московский университет, чтобы стать художником или даже танцором. Отец же настаивал на изучении точных наук. Павлу пришлось подчиниться, но ему удалось включить в перечень изучаемых предметов несколько дисциплин, представлявших для него особый интерес — макроскопическая анатомия, астрология. Втайне от отца юноша брал уроки балета и рисования у частных преподавателей (например, основы балета у известного артиста и преподавателя Михаила Мордкина). Расходы взяла на себя симпатизирующая Павлу тетушка.

Незадолго до революции Челищев показал Коровину, тогдашнему главному художнику Большого театра, эскизы декораций к балету Дон Кихот. Коровин пригласил Челищева участвовать в оформлении оперы Снегурочка Римского-Корсакова. Не получив от Коровина должного, по мнению юноши, признания, Челищев от дальнейшего сотрудничества отказался. Впрочем, трудно сказать, как поступил бы Челищев, но с приходом революции все имущество его родителей конфисковали новые власти. Семья с трудом, передвигаясь вместе с Белой Армией, добралась до Киева. Там Павел, работая бок о бок с Малевичем и Эль-Лисицким, познакомился с идеями конструктивизма и абстракционизма, которые, впрочем, не принял. Одновременно продолжал учиться театральному искусству у сценографа и художницы Александры Экстер, ученицы Леже. Спасаясь от Красной Армии, Челищев бежал в Одессу, затем через Константинополь и Софию пробрался в Берлин. Там существовал Русский романтический театр, выросший из прежней Дягилевской труппы, которую после ухода Дягилева возглавил Борис Романов. Для этого театра Челищев выполнил ряд оформительских работ. Но настоящего успеха Челищев добился, создав декорации для оперы Золотой петушок, поставленной в Берлинской Государственной Опере.

С работами молодого художника познакомился и Дягилев (видимо, по совету своего личного секретаря Бориса Кохно). Дягилев ничего сразу же не предложил, тем не менее, выразился обнадеживающе: «Почему вы не едете в Париж? Именно там ваше место».

Павел в действительности вскоре перебрался в Париж, но тому способствовали и иные обстоятельства.

В Берлине он познакомился с Алленом Таннером, талантливым американским пианистом, появившемся в Германии в декабре 1922 года. Аллен стал помощником, другом и любовником Челищева на последующие десять лет.

В Париже, куда они перебрались в июне 1923 года, Павел воссоединился с сестрой Шурой.

Осенний Салон 1925 года дал толчок карьере художника. Картина Челищева Корзина с клубникой привлекла внимание Гертруды и Элис. В Автобиографии Стайн писала:

Этот молодой русский был довольно интересен. Он писал, по его же словам, цвет, который не был цветом, рисовал голубые картины, три головы в одной. Пикассо уже рисовал три головы в одной. Вскоре русский рисовал три фигуры в одной… Работы русского Челищева были самыми энергичными из всей группы, наиболее зрелыми и интересными…

Спустя несколько дней после выставки Гертруда в компании с Элис появилась в квартире Челищева на Монпарнасе. Павел отсутствовал, и им пришлось иметь дело с Алленом. Аллен попытался отделаться от гостей, умоляя придти в другой раз, ссылаясь на то, что рисунки и холсты заперты в шкафу, в спальне. Ключа у него не было, но Гертруда не сдалась. В машине имелся набор инструментов, с помощью которых, несмотря на протесты Аллена, и был взломан шкаф.

В течение часа женщины осматривали карандашные наброски и рисунки и остались вполне довольны. Не обошлось и без курьеза. Аллен пытался скрыть одно из полотен с изображением обнаженного моряка, на курчавой голове которого красовался алый помпончик. Но Стайн настояла на своем — обнаженная фигура ее никак не смущала.

Удовлетворенные ‘налетом’, обе женщины отбыли, оставив приглашение посетить их. Павел Челищев с Алленом стали завсегдатаями в доме Стайн. Последовали обычные в таких случаях приглашения на чай с длительными беседами и советами. И, конечно, приобретение работ — основная обязанность патрона (патронессы). Какие именно, точно неизвестно. В ее коллекции числился портрет Три головы, Виноград и ряд рисунков. Дружба с Гертрудой заметно укрепила самоуважение Челищева. Отныне он не считал себя обязанным следовать строгим цветам Пикассо и Гриса, кубизму и конструктивизму с его прямыми линиями. «Павлик, — увещевала его Гертруда, — не делай того, что делал Пикассо. Не разрушай объект, не будь разрушителем горшков». Художник вспоминал об этом в одном из писем в 1951 году:

«Я называю Пикассо разрушителем горшков. Всегда помню предсказание Гертруды Стайн — если сознательно разбиваешь предмет (все равно, что убиваешь человека)… тебя всю жизнь преследует желание восстановить все, как было прежде. Что ж, маэстро, хотя и не осознает, разбил не одну тысячу горшков [at Vallauris][44], соревнуясь с мексиканскими мастерами гончарного искусства».

По свидетельству одного из биографов Челищева (Кирстейн), Гертруда выдала своему новому протеже многое из секретов ее прежних любимцев[45].

Челищев долго не задержался в сфере притяжения Гертруды Стайн, а его работы — на стене квартиры на улице Флерюс. Манил Дягилев, хотелось заняться тем, к чему тянуло с детства — балет, и к чему сама Гертруда была равнодушна. Оказавшись благодаря ей в ‘высшем свете’, он вспомнил о своем аристократическом происхождении, завел новые знакомства, желая раздобыть и себе место под парижским светским солнцем. Типичная картина для бедного художника, пытавшегося упрочить финансовое и артистическое положение. Конфронтация с Гертрудой в таком случае представлялась неизбежной. Именно такое впечатление сложилось у Томсона. Гертруде надоели также развязность, бесцеремонность Павла, его склонность к скандалам, подозрительность. Один из инцидентов подобного рода, случившийся на квартире Стайн в октябре 1927 года, послужил источником разрыва.

В тот вечер в гостях появился Томсон, а затем Павел с сестрой. В разговоре Томсон упомянул одну певицу, которая пожелала у него брать уроки. Но, появившись единожды, исчезла. Павел при этих словах пришел в негодование, поскольку у этой женщины аккомпаниатором уже был Аллен Таннер, и сказанное интерпретировал, как попытку переманить ученицу. Гертруда спросила, как Томсон познакомился с певицей, и тот неосторожно ответил: «Благодаря другу, который переспал с ней». Ни Челищеву, ни женщинам такая скабрезность не понравилась.

Челищев с сестрой отбыли в явно взведенном состоянии.

После выяснения деталей Стайн приняла сторону Вирджила, хотя попеняла ему, указывая на материальные затруднения семьи Павла. Небольшая стычка Томсона с женщинами была замята, а у Челищева только началась. Как заметил Томсон, «Гертруда посчитала неприемлемым, что Павлик вначале подозревал меня в интриге, а затем сам инициировал интригу, предложив Гертруде выбирать между нами».

Остается верить Томсону, но следует признать, что он находился в выгодной позиции — шла усиленная работа над оперой Четверо святых — важнейшей вершиной в карьере Стайн…

Все-таки первоначальным ‘виновником’ расхождения явилась упомянутая выше Дама Эдит Ситвелл.

Как и положено патронессе, Гертруда решила познакомить Эдит с Челищевым, рекомендуя его как хорошего портретиста. В январе 1927 года в одно из посещений Парижа поэтесса отправилась на премьеру спектакля Триумф Нептуна в труппе Дягилева, поставленный на либретто ее брата Сачеверелла в хореографии Баланчина. В антракте она обратила внимание на «высокого, стройного юношу, охваченного явным беспокойством… Он уставился на меня как на привидение, ходил кругами, не произнося ни слова». Спустя 3 дня Ситвелл сидела меж обеих хозяек на улице Флерюс, как внезапно появился тот самый стройный молодой человек с тем же самым отчаянием на лице. «Вы, должно быть, русская» — выпалил он с порога, глядя на Эдит. «Нет, я — англичанка» — последовал ответ. «Но вы должны быть русской!». Челищев, по свидетельству Эдит, был изумлен ее сходством с портретом старца Амросия из Киевско-Печерской Лавры. Старец некогда был духовным пастырем отца Челищева, и поговаривали, что Достоевский списал с Амросия отца Зосиму.

Был Павел изумлен или нет, остается гадать. Наверняка, Гертруда сознательно пригласила его к себе в тот вечер, и трудно поверить, что ему неизвестно было имя этой дамы высшего света.

Эдит Ситвелл сопровождала нелестная репутация. Еще в детстве, подозревая деформацию позвоночника, девочку долгое время держали в железном корсете. Дочь выросла эксцентричной, со смесью агрессивности и податливости. Чувствительная к страданиям, она сама была способна их нанести, особенно в тех случаях, когда речь шла о соперницах по любви. Томсон, хорошо ее знавший, выразился так: «Если вы заполучили Эдит Ситвелл, вам не захочется видеть ее каждый день». «Я представлю Павлика, — предупредила Гертруда, — но под вашу ответственность, ибо не отвечаю за его характер». Расчет Гертруды был прост. Эдит и сама закажет портрет, и найдет ему других заказчиков.

Гертруда посвятила художнику несколько словесных портретов. Один из них включен в сборник Dix Portraits, вышедший на французском языке, другой — в сочинении Портреты и пьесы (1934). К моменту выхода последней книги Павел Челищев уже перебирался в Америку, и возможно поэтому, она вывела его в англоязычном произведении под именем Адриана Артура. Не совсем внятный в деталях, но в целом объяснимый негативизм по отношению к прежнему фавориту вряд ли мог навредить художнику.

Челищев написал портреты как Гертруды, так и Элис; оба выполнены сепией, как и многие другие работы художника. Гертруда изображена сидящей в кресле как императрица, правая рука покоится на круглом предмете, напоминающем земной шар. Изображение головы смазано и не удалось художнику. Видимо поэтому в левом нижнем углу картины он расположил ее отдельно, как бы дополнительно, и выполнил ее в реалистической манере. Возможно, голову, как отдельную деталь, он пририсовал позднее, и потому многие относят эту работу к 1929 году, хотя художник поставил дату — 1931 год.

С Павлом встречи были прекращены резко и безапелляционно. Как-то Челищев с приятелем оказались у дверей дома на Флерюс и постучались в дверь. Вышедшая на стук служанка объявила, что отныне они — нежеланные гости. Конкретная причина конфликта неизвестна. Впрочем, обе стороны иногда обменивались письмами.

С Ситвелл у Челищева контакт установился немедленно. С первого же сеанса позирования художник и модель пришлись по душе друг другу. Челищев не поскупился на комплименты: «Вы выглядите, как королева Елизавета».

Первый портрет Эдит (всего их было шесть), сделанный Павлом, понравился и ей самой и Стайн. И еще несколько портретов Ситвелл, а также бюст из проволоки, явное подражание Пикассо, сделал художник. Долгие сеансы позирования не прошли бесследно: Эдит, отпрыск из рода Тюдоров и Плантагенетов, по уши влюбилась в бедного эмигранта Челищева, на 11 лет ее моложе. Любовь, увы, оказалась односторонней, Павел все свои амурные чувства направлял на Аллена, а затем на другого любовника (примерно с 1933 года) Чарльза Форда. Эдит постоянно страдала из-за отсутствия мужского внимания к себе со стороны Павла, посвятив не одно стихотворение предмету своего обожания. Она же способствовала устройству первой персональной выставки Челищева в 1928 году в Англии. Общий знакомый Челищева и Гертруды, намекая на Ситвелл, но не упоминая ее, сообщал: «Англия вторгается во Францию и заполняет студию мистера Челищева. Кажется, его гений особенно пришелся кстати английскому уму, и, если Рамзей Макдональд не развалит Англию в ближайшие 6 месяцев… Мистер Челищев разбогатеет».

Впоследствии Ситвелл писала: «Челищев, его милая чудесная сестра Шура… и я стали большими друзьями. Это, однако, не спасало от скандалов невиданной жестокости». То ли уступая требованию своего нового любовника, то ли спасаясь от притязаний Эдит, художник в 1934 году уезжает в Америку.

В 1938–1939 годах Челищев, увлекавшийся шоу-выставками разного рода странностей (freakish show), создал одну из самых известных своих картин — полотно-гротеск под названием Феномен, населенное большим количество персонажей (около 80), с которыми он сталкивался в жизни. Все они изображены в странном, искаженном виде. Среди них легко распознаваемы Гертруда и Элис, устроившихся на кучах картин. Гертруда изображена как сидящий Бык — историческая личность, предводитель индейского племени Сяу, выступавший против правительства США, а Элис представлена маниакальной Вязальщицей.

К тому времени Челищев уже проживал в США, где пережил подъем и спад своей артистической карьеры.

Как бывает довольно часто, признание к нему пришло после смерти. Картины его приобрели многие крупные музеи мира. Самое знаменитое полотно Игра в прятки находится в Музее Современного искусства (МОМА) в Нью-Йорке.

Искусствовед Виктор Кошкин-Юрицын писал в каталоге выставки Челищева (университет Оклахомы) в 2002: «Один из самых блестящих мастеров рисунка, художник огромного диапазона, оригинальный и мощный, глубокий мыслитель-мистик, постоянно ищущий единство человека, природы и космоса».

По свидетельству одного из друзей, Челищев сожалел о своей огромной ошибке, позволив ей [Эдит] взять верх в соревновании двух женщин из-за него: «По его [Челищева] словам, Стайн тоже любила пророчествовать, но то, что она говорила, не было только комплиментарным, а имело ценность само по себе… И он начинал вспоминать всю мудрость, которую она выплескивала ему на пользу». Нечто подобное говорил Челищев и Рене Кревелю, с которым дружил: «Гертруда знает секреты цвета, формы и картины».

Сколько бы ни вспоминали и ни выдумывали знакомые Челищева о его стычках с Гертрудой, сам художник выразился предельно ясно в лекции, произнесенной им в 1951 году в Йельском университете и посвященной Стайн. Он начал ее так:

Леди и джентльмены!

Я чрезвычайно рад возможности рассказать вам о Гертруде Стайн. Она была моим большим другом; фактически, я обязан ей всем переменам, происшедшим со мной с момента нашей встречи. Из весьма незаметной личности я внезапно превратился в молодого художника, оказавшегося на виду.

Далее он отметил, как Гертруда обучала его автоматическому рисованию, которое он использовал многократно в сороковых годах; как учила настойчивости, пониманию психологии и многому другому. Закончил речь Челищев отрывком из поэмы своего друга Чарльза Форда, посвященной Бодлеру:

Бескрылый конь однажды

услышал рассказ о крылатом коне

и улетел.

* * *

Среди молодежи, кучковавшейся на улице Флерюс в конце 20-х, особое положение занимал Брейвиг Имс, начинающий литератор. Он был не то неофициальным старостой, не то секретарем, короче говоря, персоной, особо приближенной к ‘императору’. В архиве писательницы имеется письмо, в котором он в подробностях сообщает о драке в ресторане, после серьезного подпития, между Бераром, Кохно, Унье и др.

Брейвиг Имс, отучившийся два года в Дартмутском колледже, решил стать писателем и отправился в 1925 году на грузовом корабле во Францию. В Париже после нескольких недель проживания он оказался в среде таких же молодых людей, пытавшихся утвердиться в своих творческих устремлениях. Познакомившись с Челищевым, Томсоном, братьями Берман, Унье и др., он немедленно выяснил, что все они группируются вокруг Гертруды и, если он хочет добиться успеха, без ее помощи не обойтись. Придя в гости, Брейвиг произвел отличное впечатление на женщин и получил приглашение на ужин. Но не меньшее, если не большее впечатление произвела на него хозяйка, да и вся обстановка в квартире. Брейвиг Имс стал одним из самых приближенных к Стайн молодых людей, вызвав неудовольствие Челищева, решившего, что его оттирают на вторые роли. Опекали начинающего писателя довольно долго: «Мы полюбили Брейвига Имса, хотя Гертруда сказала, что его цель — льстить». Гертруда буквально ‘висела’ над ним, пытаясь выработать в нем привычку к регулярной писательской работе. Как только отцовской финансовой поддержки стало не хватать, Брейвиг начал подрабатывать, но ни на одной работе закрепиться не мог — у юноши были иные планы и увлечения, которые окончились женитьбой во время путешествия по Прибалтике. Ничего не изменилось в его поведении и после женитьбы. Реакция Гертруды не требует объяснения и демонстрирует столь обычную степень ответственности и озабоченности за судьбу молодых людей, доверившихся ее менторству:

Мой дорогой, в последний раз скажу, что я думаю. Ты и Валеска [жена] ведете себя, как дети в лесу, в ожидании, что их накормят. Я весьма разочаровалась, узнав, что ты не закончил своего Чаттертона или что-нибудь другое. Становится совсем неинтересно, если ты собираешься стать тем писателем, который сидит и ждет аванса. В любом случае у тебя было достаточно денег в этом месяце, что давало тебе возможность сделать что-нибудь, а ты не сделал. Ты знаешь, что никакая толпа не приемлет вас обоих, пока вы не придете к ней сами. Добиться успеха своим собственным путем — невеселое право, но это единственный путь для каждого.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.