Салон на улице Флерюс. Матисс, Пикассо и другие

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Салон на улице Флерюс. Матисс, Пикассо и другие

Коллекционировать картины Лео начал в 1903 году. Первым приобретением (не считая офортов и японской графики, купленных во время путешествия с двоюродным братом в 1900 году), стала картина маслом Вилсона Стира. Поняв, что месячного бюджета в 150 долларов не хватит на покупку желаемого, Лео переключился на современное искусство, в то время относительно дешевое, и приобрел работу художника-импрессиониста Гардье. Роясь в небольших художественных галереях, коих в Париже было более чем предостаточно, он обнаружил, что картины можно покупать по относительно невысокой цене. Лео тут же приступил к изучению художественного рынка. Экспрессивный по натуре, он, как гончая, рванулся в охоту за картинами.

По совету искусствоведа Беренсона он отправился в галерею Амбруаза Воллара, и оттуда все началось. В небольшом помещении кучами были навалены картины, многие неоконченные. Посему посетителю дозволялось приходить и часами там рыться. В конце концов, Лео купил одну картину Сезанна (Пейзаж с весенним домиком). Сезанн особенно пришелся по вкусу, и по совету того же Беренсона Лео отправился к другому коллекционеру, Чарльзу Лозеру, американцу, жившему во Флоренции. Лозер, сын владельца сети крупных магазинов Мейсиз, собирал все, что попадется — картины, бронзовые и фаянсовые изделия, рисунки, мебель и т. п. Лео не считал Лозера интеллектуалом[8]. Тот всякую новую картину с мадонной показывал своей кухарке Марии, считая ее лучшим экспертом по итальянскому искусству. И если Мария говорила «Si signore, это и есть мадонна», он знал, что так оно есть, и приобретал работу. Картины Сезанна, раннее увлечение Лозера, висели у него в спальне, и Лео с удовольствием провел там много часов, изучая живописную манеру художника. Тот год Лео назвал «Сезанновским разгулом». Но купил ли он картины у Лозера, Лео не сообщает.

Основными событиями для художников и коллекционеров являлись две выставки — весенний Салон Независимых и Осенний Салон. Там Лео имел возможность наблюдать и анализировать современные тенденции в искусстве. У него сложилось определенное понимание художников-современников, о чем он четко высказался в письме к приятельнице:

… если мое письмо окажется трактатом, то виной тому настоятельная потребность [изъясниться], которую я ощущаю необходимой, начиная с того времени, как посетил Осенний Салон… Художники, чьи картины мы купили: Ренуар, Сезанн, Гоген, Морис Дивуа; те, чьи картины мы не купили, но хотели бы: Мане, Дега, Вийяр, Боннар, Ван Гог, например; все принадлежат к L’Art Moderne (заметьте, не то же самое, что L’Art Nouveau)… Большая Четверка — Мане, Ренуар, Дега, Сезанн.

В январе 1904 года пополнилась семья Стайн в Париже — прибыл старший брат Майкл с женой и сыном. Поселились они на улице Мадам, недалеко от улицы Флерюс. Майкл решил, что во Франции его сын Аллан получит лучшее образование, а жена Салли сможет совершенствоваться — ведь она изучала музыку, искусство, интересовалась театром. Майкл успешно вложил деньги в Америке и мог себе позволить отойти от дел.

Все сложилось удобно, ведь Майкл был не только кровным родственником, но по-прежнему являлся распорядителем наследства, приносившего регулярный доход.

Своим энтузиазмом Лео сумел разжечь интерес к коллекционированию у вновь приехавших членов семьи. Впрочем, больших усилий и не потребовалось.

Майкл, как старший и ответственный за благополучие клана, выделял брату и сестре по 150 долларов ежемесячно. Жили они скромно, но, как впоследствии вспоминал Лео, квартирная плата и еда были недороги, а медицинские расходы невелики — все были молоды: Майклу в ту пору было 39 лет, Лео — 32, Гертруде — 30. Соединив бюджеты, можно было позволить себе нечто большее. Случалось, что Майкл выделял специальную дополнительную сумму, видимо, годовые дивиденды от ценных бумаг. Лео вспоминает, как однажды вся семья одноразово истратила 8 тысяч долларов, купив две работы Гогена, две фигурные композиции Сезанна, два полотна Ренуара и пр.

Брат с сестрой экономили во всем, покупая картины и книги: «Мы презирали роскошь… и приобретали то, что хотели». На вопрос одного знакомого, откуда берутся средства на все это, Гертруда ответила: «Посмотрите, как я одета».

Коллекция картин пополнялась, одновременно расширялся и круг знакомых художников. Первым под патронаж Стайнов попал Анри Матисс. Тридцатишестилетний художник пребывал в бедственном положении. За последние три года он почти ничего не продал, подвергаясь критике как профессионалов, так и широкой публики. Матисс тогда считался лидером группы, получившей позже название Les Fauves (дикие звери), а само направление — фовизмом. Грубые, иногда кажущиеся случайно нанесенными мазки, тяготение к абстракции, пренебрежение композицией — попытка оторваться от импрессионистов, властвовавших в последней четверти XIX века. В какой-то момент на стенах Монпарнаса даже появились надписи мелом (в авторстве подозревали Утрилло): «Матисс сводит людей с ума» или «Матисс хуже абсента».

Обозревая Осенний Салон 1905 года, Гертруда обратила внимание на картину Матисса Женщина в шляпе. Появление этой картины вызвало бурю у негодующих посетителей. Подробно описывая то посещение, Гертруда заметила, как публика «умирала со смеху от картины и пыталась отковыривать краску». Понять такое Гертруда не могла, портрет казался ей совершенно естественным. Несмотря на явное неодобрение Лео (ему не понравились крупные мазки), решено было купить эту картину. Попытка сбить назначенную цену в 500 франков до 450 потерпела неудачу. Практически нищий Матисс, а точнее его жена, стояли на своем, и Стайны уступили. Последовало личное знакомство с художником, его женой и как следствие новые покупки. В течение нескольких лет семья Стайн, включая Майкла и Салли, стали не только близкими друзьями Матисса, но и практически его патронами, регулярно покупая его картины.

Время шло, стены постепенно увешивались работами различных художников, а Стайны приобретали известность в артистических кругах Парижа. Собрание стало одной из достопримечательностей города. Там подобралась удивительная коллекция картин: Гоген, Сезанн, включая портрет жены художника в голубом платье, несколько акварелей, пейзажи с купающимися и т. д.; небольшой Мане, Эль Греко; несколько Ренуаров, включая купальщиц в лучах солнца, два отличных Матисса; один Воллотон, кое-что из Мангена, Пюи, Пикассо и т. д.

Лео же превратился в страстного пропагандиста нового искусства. Желая поделиться своими наблюдениями, мыслями и анализом художественного богатства, скопившегося на улице Флерюс, они с сестрой устраивали субботние вечера. Приглашались друзья, начинающие и известные художники, писатели и поэты — одни и с подругами, знакомые американцы, и просто визитеры. Чай, иногда скромный ужин и разговоры без устали до глубокой ночи. Лео писал позднее: «Люди приходили, и я объяснял, потому что объяснять было моей натурой».

Собиравшаяся компания являла собой смешение творческих личностей, богемы, людей, чья профессия была далека от искусства. В разных углах салона можно было услышать с полдюжины, если не больше, европейских языков. Вскоре Лео и Гертруда, по примеру Натали Барни, хозяйки другого салона, упорядочили систему появления гостей. Близкие друзья приходили на пару часов раньше на обед. Все остальные появлялись к девяти вечера.

Почти все посещавшие вечера на улице Флерюс в своих воспоминаниях не могли пройти мимо полученных впечатлений, настолько интересными и насыщенными они были.

Нина Озиас, ставшая впоследствии женой Лео, описала посещение вечера (примерно в 1905 году) у Стайнов:

Студия была заполнена до отказа гостями, одетыми скверно, как и я. Ли [приятель Нины] начал беседу с Лео. Оба уселись на полу в углу большой комнаты, отделившись от толпы, и обсуждали нечто, о чем я и понятия не имела. Я застыла как жаворонок, очарованный сверкающим зеркалом, безмолвная, не в силах оторвать глаза от Лео…. Его сестра, мадмуазель Гертруда Стайн, чудная, энергичная женщина, подошла ко мне и любезно раскрыла передо мной большую папку рисунков. Ее замечательный голос, напоминающий тяжелый бархат, обратился ко мне, но бесполезно — я не разбиралась в том, что она говорила. А Лео говорил в течение двух часов… Когда мы вместе со всеми уходили, некоторые в холле вслух посмеивались и вовсю вышучивали те картины, которыми восхищались внутри. Те, кто приходили к Стайнам смеяться и полузло/полушутя хихикали, уйдя не ведали, что все равно в них произошли изменения благодаря знакомству с этими картинами.

Лео терпеливо, вечер за вечером, преодолевая инерцию гостей, истолковывал, поучал, объяснял — всегда пропагандируя необходимость экспрессии в искусстве. Разговор вертелся вокруг вопросов литературы и искусства, хотя некоторые, как заметил один из посетителей, «едва ли оставляли напитки». Хозяева приветливо переходили от группы к группе, поддерживая дружественный настрой вечера.

Американский писатель и журналист Хатчинс Хапгуд отмечал приятную и привлекательную атмосферу — простую, человеческую, без претензий. От спокойной Гертруды, обычно молчаливой, веяло теплом, выражавшимся в особом всплеске рук и сердечном смехе[9].

В 1905 году Лео в поисках произведений нового искусства набрел на Пикассо т. н. розового периода. Приобретя небольшую картину, Лео захотел показать сестре и другие работы художника, для чего оба отправились к галерейщику Саго, бывшему клоуну. Вот как описывает процесс покупки известной картины Пикассо Девочка с цветами сама Стайн:

Гертруде Стайн картина не понравилась тем, как были написаны ступни и ноги, ей виделось что-то жуткое, что пугало и отталкивало ее. Они с братом чуть не поссорились из-за этой картины. Ему картина нравилась, а она даже видеть ее в доме не хотела. Саго, поймавший обрывок спора, сказал: «Да в чем проблема, если вам не нравятся ступни и ноги, давайте ее гильотинируем и все дела, оставим одну голову». Нет, не пойдет, согласились все, но так ничего и не решили.

Лео, в конце концов, картину купил, и, когда сообщил о покупке сестре, та, обедая, выронила нож с вилкой: «Ну, вот, ты испортил мне аппетит. Я ненавижу эту картину с ногами, как у обезьяны». Но впоследствии не захотела расставаться с ней.

Тем не менее и Лео и Гертруда решили поближе познакомиться с художником.

Обратимся к Фернанде Оливье, сверстнице и подруге Пикассо, прожившей бок о бок с художником с осени 1905 года до мая 1911. Она оставила работу модели, перебралась к нему и разделяла с ним нищенскую жизнь в муравейнике Бато Лавуар, а чуть позже благополучную жизнь в квартире буржуазного бульвара Клиши. Как утверждал биограф Ричардсон, несмотря на долгое совместное проживание, Пикассо не захотел сделать Фернанду женой, поскольку «она была чересчур склонной к выкидышам, чтобы стать матерью, чересчур праздной, чтобы стать хорошей домохозяйкой, и чересчур независимой, чтобы подчиниться его тирании»[10]. Фернанда оставила такую запись в дневнике после появления в их квартире Стайнов:

У нас в студии неожиданные посетители. Два американца, брат и сестра — Лео и Гертруда Стайн. Он выглядит как профессор — лыс, в очках с позолоченной оправой, с длинной рыжекрасной бородой и с проницательным взглядом. Его высокая, негибкая фигура принимает какие-то странные позы, а сам он производит резкие, нервные движения — типичный немецко-американский еврей. Она — толстая, невысокая, массивная, с красивой, крепко посаженной головой с изящными, ярко выраженными, правильными чертами и умными глазами. У нее понимающий взгляд, она сообразительна и обладает ясным и здравым умом. Ее голос, как, впрочем, и вся внешность типично мужские.

Обе стороны обсудили современное искусство, его артистическую ценность и влияние в будущем на развитие всех направлений живописи. Обе женщины понравились друг другу. Брат и сестра покинули студию, унося работ на 800 франков. Для сравнения: в то время месячный бюджет Пабло и Фернанды составлял примерно 40 франков. Частенько еда и иные необходимые вещи покупались в кредит и оплачивались позднее после удачной продажи работ.

Лео и Гертруда пригласили новых знакомых посетить их субботний салон. Пикассо пришел в восторг. В Автобиографии Пикассо представлен как молодой «красивый чистильщик сапог». Он был худощав, смугловат, энергичен, с большими, как озёра, глазами; вспыльчив, но не груб. За ужином он сидел рядом с Гертрудой, и она взяла его кусок хлеба. «Это — заметил Пикассо, настойчиво выхватывая его назад, — это мой хлеб. Она засмеялась, а он пришел в смятение. То было началом их дружбы».

Появление Пикассо в доме Стайнов радикально изменило характер субботних вечеров. Он привел с собой кучу друзей — художников, поэтов, арткритиков. И, разумеется, их подруг, которые разбавляли несколько чопорную атмосферу дома. Долгое время на встречах две фигуры — Матисса и Пикассо — притягивали внимание собравшихся.

Матисс, в расцвете сил, вдохновенно защищал свой метод против осторожного натиска начинающего Пикассо. Матисс всегда разговаривал спокойно, доходчиво и демонстрировал непоколебимую решимость убедить слушателей в своей правоте. Пикассо, наоборот, редко занимался подобными разговорами. Он почти всегда был язвителен к тем, кто не готов был понять и принять его.

Гертруда и Лео не пришли к единому мнению, кто ‘открыл’ Пикассо. Не так уж это и важно. Даже если довериться деталям, подтверждающим ‘приоритет’ Лео, Гертруда оказалась тем человеком, кто с самого начала поддерживал и восхищался Пикассо. Лео, увы, кубизм не принял.

По словам Фернанды, Пабло так привлекла физическая внешность мадмуазель Стайн, что он предложил нарисовать ее портрет, даже не ожидая, пока познакомится с ней поближе. Обстоятельства предложения неизвестны, но точно известно, что Гертруда портрет не заказывала и не платила за него — то был подарок художника. Скорее всего, Пикассо понимал, что новые знакомые не только финансово обеспеченные покупатели, но и, что еще важнее, убежденные сторонники и пропагандисты современного искусства.

Если в отношении Лео Пикассо ошибся, то Гертруда оказалась его верной и пылкой сторонницей до конца жизни. Она постоянно поддерживала дружбу с Пикассо, приобретала его работы, и как могла, продвигала его имя.

Уже в том же 1905 году знакомые Гертруды по Балтимору, ставшие позднее известными коллекционерами, сестры Коун приобрели по ее совету несколько работ художника. А весной 1906 года другой коллекционер и галерейщик, Воллар, также поддался ‘пропаганде’ модернизма на субботних вечерах и купил 20 работ на сумму 2800 франков. На радостях от такого успеха Пабло и Фернанда уехали в Испанию навестить его родителей и друзей.

Знаменитый портрет Гертруды создавался довольно странно. Начав его в 1905 году, Пикассо оставил его неоконченным и уехал в Испанию. Гертруда замечает: «Однажды внезапно он закрасил всю голову. Когда я смотрю на тебя, — сказал он раздраженно, — я больше тебя не вижу». Закончил же картину по памяти осенью 1906 года, как только вернулся из поездки в Испанию.

«Как ни странно, — утверждается в Автобиографии, — никто из них не помнит, как выглядела эта голова». Зато довольно хорошо разобрались позднее искусствоведы, просветив, уже в наше время, картину и обнаружив несколько вариантов положения головы и другие изменения в портрете. Отметив необычное количество понадобившихся сеансов (якобы порядка 90), многие критики пришли к выводу, что Пикассо переживал период неуверенности. Его т. н. розовый период подходил к концу, и художник искал новые возможности и перспективы развития своего творчества. Можно, конечно, подвергать сомнению утверждение Гертруды о 80–90 сеансах (добираться пешком, да еще около 5 км только в одну сторону!)[11] за несколько месяцев (Фернанда о таком событии, несомненно упомянула бы), но то, что картина далась Пикассо с трудом, не вызывает сомнения. В любом случае, Пикассо сумел передать внутреннее напряженное состояние Гертруды, ее интеллект. Очевидна монументальность модели. Оба остались довольны портретом. Отвечая на критику, что внешнее сходство не очень заметно, Пикассо выразился просто: «Неважно, потом она станет похожа». Гертруда писала о портрете: «Для меня — это я, и это единственное изображение, которое для меня всегда останется таковым». А для художника это полотно стало поворотным пунктом в творчестве, и вскоре появилась радикальная работа Авиньонские девушки (Les demoiselles d?Avignon).

Лео (в самом начале) и Гертруда безоговорочно приняли сторону Пикассо.

Салли, по-прежнему влюбленная в живопись Матисса, собираясь стать профессиональной художницей, уговорила его организовать школу, где могли бы обучаться живописи все желающие. Майкл пришел на помощь, школа была создана и просуществовала 4 года. Инициатива Салли привела к разделению общих знакомых на два лагеря — приверженцев Матисса и сторонников Пикассо. Майкл полностью доверился вкусу жены. Салли даже организовала собственный салон по образцу салона на улице Флерюс, увешанный полотнами Матисса. Посетители, загипнотизированные Салли, покидали ее квартиру, готовые чуть ли не тут же купить Матисса[12].

Салли и Майкл Стайн стали обладателями крупнейшего собрания работ Матисса, а Салли — его ученицей, пылкой сторонницей и ярым пропагандистом его искусства[13].

Знакомство Пикассо и Гертруды довольно быстро переросло в длительную дружбу, хотя временами с некоторым охлаждением. Их многое сближало: оба — иностранцы — французский язык оставался долгое время чужим для обоих, оба были достаточно жесткими людьми в принятии решений, оба целенаправленно стремились к славе. И оба служили друг другу средством к ее достижению. Сама Гертруда не имела, в отличие от брата, каких-либо художественных критериев для оценки уровня того или иного художника или картины. Разве что особую симпатию питала к картинам, нарисованным маслом, что неоднократно подчеркивала. Она сама признавалась: «Коль скоро картина написана масляными красками, написана на плоской поверхности, написана всяким, кому это нравится, или кого специально наняли или кому-то просто интересно рисовать, обучен он этому или нет, я всегда посмотрю на нее, и она всегда привлечет мое внимание».

Несомненно, острый глаз («глаз художника», по выражению Франсиса Роуза) и интуиция у нее были, т. е. она видела картину точно так же, как видел ее сам художник. Это — большой дар, и она воспользовалась им в полной мере.

Открытие и продвижение Пикассо следует признать ее заслугой. «Я была единственной в то время, кто понимал его, возможно потому, что выражала в литературе то же самое, потому еще, что была американкой, и как уже говорила, у испанцев и американцев довольно похожий подход к пониманию вещей». Хотя такое утверждение достаточно спорно, следует признать, что Гертруда в деятельности коллекционера и патрона искусства отдавала предпочтение испанцам. Кроме Пикассо, можно назвать Хуана Гриса, Пикабия; да и Франсис Роуз — потомок старинного испанского рода. Если же разыскивать общность в их художественном методе, то тут объективного исследователя может постичь неудача.

Росла дружба Гертруды и Пабло, и ее слово в вопросе приобретения картин Пикассо становилось все тверже и весомее. Уже Пикассо, прежде чем выставлять картины на вернисажах и галереях, приглашал брата с сестрой к себе в студию — им отдавалось предпочтение.

В 1908, году после посещения художником Испании, в его палитре появились первые кубистские элементы. По мнению Гертруды, кубизм мог быть открыт только испанцем, ибо он проистекал от испанских пейзажей, испанской земли, испанских городов. И хотя брат с сестрой приобрели большое количество картин Пикассо, именно тогда и наметилось расхождение их вкусов, которое впоследствии, в совокупности с иными обстоятельствами, привело к их взаимному отчуждению.

Тут надо отметить следующее. Гертруда отличалась громадной начитанностью, любовью к музыке и ко всему артистическому. Посещение выставок, постоянное общение с братом и художниками сформировали определенное восприятие живописи, но специального художественного образования у нее не было. В отличие от сестры, Лео же не только буквально пропадал в художественных галереях, не только прошел профессиональную подготовку как художник, но много рисовал сам и довольно неплохо. В своей книге-эссе Appreciation он убедительно и со знанием дела излагает свою жизненную философию и свой взгляд на развитие искусства. Он начал с увлечения искусством Ренессанса, в конечном итоге к нему и вернулся. Признавая многогранный талант Пикассо, он тем не менее отверг кубизм, считая, что такое направление в живописи нарушает принципы искусства, обрывает связь между картиной и зрителем.

Гертруда, возможно, потому и приняла кубизм, что не была привязана ни к каким особым концепциям изобразительного искусства, а была просто вдумчивым, интеллектуальным любителем, интересующимся искусством и прекрасно ориентировавшимся в нем. Именно такой она и предстает в своих эссе о Пикассо и других художниках. Лео же никак не мог простить сестре ее приверженности кубизму, объяснив расхождение во взглядах близнецовым соперничеством, «необходимостью исключить меня».

* * *

Атмосфера квартиры на улице Флерюс, кроме разговоров об искусстве, наполнялась временами и дебатами о Фрейде и Вейнингере. Заводилой всех разговоров являлся Лео, усиленно заинтересовавшийся в ту пору психоанализом.

Предположительно в 1906 году он приобрел английский перевод книги Вейнингера Пол и характер и обсуждал ее со своими друзьями и знакомыми.

Пол и характер — единственное произведение двадцатитрехлетнего гения Отто Вейнингера, только что окончившего колледж. Спустя несколько месяцев после выхода книги он покончил с собой — демонстративно, в том же отеле и в той же комнате, где жил Бетховен.

Книга вызвала огромный резонанс в мире, ее перевели на многие языки, и до сих пор она считается одной из важнейших в психологии, сексологии, искусстве и иных смежных науках, вызывая постоянные дискуссии, а порой и осуждение.

Вейнингер утверждал, что различие людей по половому признаку никогда (или почти никогда) не бывает полным. В каждой особи он полагает наличие как мужского, так и женского начала и по их соотношению определяет степень ‘маскулинности’ и ‘фемининности’. Его закон гласит, что в половом соединении всегда сходятся, или должны сходиться, идеальный мужчина и идеальная женщина. И если в паре у мужчины недостает доли ‘маскулинности’, он должен для сильного полового сродства ‘добирать’ нехватающую ему часть у партнера. То же самое справедливо и относительно женщины. Вейнингер вообще считал, что гомосексуальная любовь гораздо более возвышает женщину, чем гетеросексуальная.

Лео на заре увлечения психоанализом, видимо, во многом соглашался с Вейнингером. Одна свидетельница приводит услышанное от Лео: «Если отвлечь ум женщин от их лона, им можно помочь в интеллектуальном развитии».

Многие элементы теории Вейнингера точно вписались в мировоззрение Гертруды, дав ей отныне теоретическую основу. В ответном письме университетской подруги Вокер находим: «В свободное время прочла книгу по вопросам пола [Пол и характер], которая, как ты сказала, точно выражает твои взгляды — ту, которую написал венский лунатик. В твоем письме меня поразила твоя ошибка — очевидно, что книга написана после того, как он рехнулся, а не прежде».

Несколько положений в книге определенно должны были привлечь внимание и симпатию Гертруды. Прежде всего, вывод о том, что люди по природе своей в подавляющем числе бисексуальны. Вот и оправдание происшедшего с ней в Балтиморе. В записных книжках Гертруды имеется такая фраза: «Пабло и Матисс обладают маскулинностью, характерной для гениев. Moi aussi[14], возможно».

Низводя женщину на психологический, умственный и физический уровень гораздо ниже мужчины и потому отказывая ей в эмансипации, Вейнингер делает исключение для тех ‘биологических’ женщин, которые в психологическом отношении являются ‘мужчинами’. Стремление женщины к эмансипации находится в прямой пропорции от количества ‘маскулинности’ в ней:

Все те [женщины], кто стремится к эмансипации, те, кто воистину знамениты и умственно одарены, с первого же профессионального взгляда демонстрируют анатомические особенности мужчин…

Отсюда легко прослеживается и позднейшее утверждение Гертруды о собственной гениальности.

И как же было Гертруде не довериться Вейнингеру при прочтении этих строк, если сам автор ссылается на ее ментора по университету Гопкинса как одного из умнейших психологов-эмпириков последнего времени. Гертруда считала себя экспертом по распознаванию характеров. Не это ли было ее увлечением и специализацией (если так можно выразиться) в колледже? И разве не сам Вильям Джеймс признавал ее выдающиеся способности!

Гертруда чуть ли не буквально последовала классификации характеров по Вейнингеру, разделившего женщин на два класса — матерей и ‘проституток’. По его мысли, принадлежность к той или другой группе не зависит от социальной структуры общества, в котором они обретаются, а коренится в их натуре. Разумеется, Вейнингер не имел в виду проституцию в прямом значении этого слова, а как предрасположенность женщины к связи с мужчиной: «Предрасположенность к проституции настолько же органична для женщины, как и материнство».

Не могла Гертруда не обратить внимание и на следующий постулат Вейнингера: «Служанкой рождаются, а не становятся, и существует множество женщин… ‘прирожденных служанок’». И еще: «женщина, которая привлекает к себе мужчин и желанна женщинам, есть наполовину мужчина».

Гертруда считала Вейнингера единственным, по-настоящему современным ученым, чья теория тверда, логична и лишена противоречий.

Откуда известно о таком поклонении Гертруды Вейнингеру? Письмо подруги уже приведено выше. Другим доказательством служит почти детективная история, автором которой стал молодой ученый-филолог Леон Катц. Ученый обнаружил личные записи Гертруды, никоим образом не предназначенные для публики. Записи, сделанные в блокнотах, на отдельных листочках, на обрывках бумаги содержат планы касательно нового романа, замечания, комментарии, цитаты и пр. Стайн хранила каждую бумажку. По свидетельству Катца, перед Второй мировой войной Гертруда решила для сохранности передать рукописные материалы в Йельский университет. Материалы эти сваливались в спешке, в одну кучу вместе со счетами и прочими квитанциями. «Никогда нельзя сказать, не окажется ли лист из прачечной самым важным документом» — приговаривала Стайн. Два пакета бумаг, завернутых в коричневую бумагу, лежали вместе с рукописями книги Становление американцев. Они не предполагались для хранения, но случайно были вывезены вместе с рукописями. Свертки открыли и там обнаружили гору миниатюрных записных книжек и несколько школьных блокнотов. Когда все обрывки, блокноты и тетради были собраны, они представили «поразительную целостность дискурса, который (в сочетании с письмами того периода) может рассматриваться единственным оставшимся не опубликованным произведением Стайн под названием Записные книжки»[15].

Вот записные книжки Гертруды тех лет и содержат характеристики многих окружавших ее лиц, которых она расклассифицировала, прибегнув к Вейнингеровским признакам. И составила диаграммы относительного соответствия качеств своих героев. Токлас в интервью в 1952 году отмечала, что составление диаграмм было страстью Гертруды: «То были диаграммы характера. Связь самой глубинной природы одного человека к другому; сравнение, различие и схожесть». Нет сомнения, что книга Вейнингера подтолкнула ее к такому подходу. Разработанная ею типология легла в основу фундаментального произведения — романа Становление американцев.

Работа над семейной сагой была начата примерно в 1905–1906 годах и предположительно развернулась летом 1906 года, во время отдыха в Италии, в Фьезоле. Там она днем гуляла и обдумывала содержание и развитие романа, а по ночам упорно трудилась над текстом.

Так же повелось и в Париже — вечер отводился визитерам, а ночь — работе. Сон продолжался до полудня. Писала она на обрывках бумаги карандашом, затем переписывала в тетради чернилом. Почерк ее со студенческих времен никак не улучшился.

Ей потребовался помощник, умеющий печатать. Небольшая портативная машинка у нее была, но печатать она не умела. Выручила старая подружка из Балтимора. Этта Коун, проводившая время в Париже, предложила свои услуги и «дотошнейшим образом перепечатала рукопись, буква за буквой». Стоило ли приезжать из американского Балтимора в Париж, чтобы проводить время за пишущей машинкой? И тут, косвенно, не обошлось без Лео Стайна и взаимной симпатии молодых женщин.

Частые визиты Лео в Европу и его полные восхищения рассказы о путешествиях разожгли у Этты желание посетить далекий край. И в течение нескольких лет, начиная с 1901 года, Этта регулярно приезжала летом в Европу, проводя время частично в Италии, частично в Париже. В Париже девушка присоединялась к Гертруде, и они вместе совершали походы по памятным местам, магазинам и музеям. Несомненно, Гертруда постаралась втянуть новую знакомую в сферу психологических изысканий. Запись в дневнике Этты от 15 сентября 1901 года: «разговаривала с Гертрудой о ее любимом предмете — взаимоотношении полов».

Так уж вышло, что в том же году Этта и Гертруда вернулись в Америку на том же корабле. Похоже, что именно там они достигли еще большей интимности: «Необыкновенно прекрасный день; я его провела в основном внизу, в прекрасном настроении, день, который выявил самые совершенные качества Гертруды. Мое тщеславие…». Эта запись, необъяснимо оборванная, в дневнике особенно контрастирует с двумя предыдущими, содержащими жалобы на дурное настроение и самочувствие.

Этта и Гертруда еще несколько раз встречались в Европе и проводили долгие часы и дни вместе. Вот некоторые записи тех лет: «Гертруда и я лежали на кровати, курили» или «Гертруда проявила себя в лучшем виде, и мы были счастливы».

В 1905 году Этта сняла небольшую квартирку в том же доме, где проживал Майкл Стайн. К тому времени мучительный балтиморский треугольник распался. Гертруда почти успокоилась и ввела Этту в свое окружение.

Не удивительно, что при сложившейся ситуации Этта с готовностью села за пишущую машинку, чтобы помочь подруге. Этта вернулась в Балтимор в 1907 году, и в перерыве между последующими наездами в Европу постоянно поддерживала переписку с Гертрудой: «На всей земле у тебя нет лучшего и более признательного друга» (из письма, август 1909 год). Забегая вперед (придется это делать не один раз), можно сказать, что отношения между Гертрудой и Эттой заметно пошли на спад, когда у Гертруды появилась в Париже новая любовь. И окончательно испортились, когда сестры Коун занялись приобретением картин на том же поле, где хозяйничала семья Стайнов (Пикассо, Матисс и т. п.).

Вернемся к роману Становление американцев. Стайн называла его истинным началом модернизма в своих сочинениях. По ее признанию, это не просто самый обычный роман с фабулой и диалогами для развлечения, а запись становления достойной семьи.

Сюжет ее не был продуман с самого начала, постоянно расширялся; Гертруда вкладывала в произведение все новые наблюдения и размышления. В завершенном произведении повествуется о двух эмигрантских семьях — Денингах и Херсландах, по отдельности прибывших в страну, но поселившихся в одном и том же городе. Спустя годы семьи разъехались. Херсланды переехали жить в Госсоль (так Гертруда назвала Окленд), а Денинги остались в Бриджпойнте (Балтимор). Впоследствии жизнь обеих семей переплелась, поскольку Джулия, дочь Денингов, и сын Херсландов Альфред влюбились друг в друга. Отец Джулии предостерегал ее против брака с Альфредом, но Джулия настояла на своём. Союз молодых, в конце концов, распался.

В романе едва прощупывается фабула, ее элементы вкраплены в длинные рассуждения. В какой-то момент исчезает рассказ о становлении семей, и сравнительно конвенционный нарратив под влиянием идей Вейнингера приобретает черты психологического исследования, классификации «всякого, кто жил, живет и будет жить». Автор целиком ударяется в анализ человеческих типов (Вейнингер, Вейнингер!). Один из разделов так и начинается: «Я пишу для себя и незнакомых мне людей <…> Никто из тех, кого я знаю, не захочет прочитать это». Чуть дальше: «Я наблюдаю, сравниваю и классифицирую их». Стайн как бы предупреждает, что в дальнейшем вся характерология коснется окружающих ее людей.

Проводя впоследствии сравнение со сборочными конвейерами, Стайн говорила: «В Становлении американцев я творила продолжающееся настоящее, продолжающееся начало снова и снова, как делают автомобили или что-нибудь еще, каждый раз с начала».

Роман вышел длинным, 925 страниц. Немного найдется людей, даже специализирующихся в изучении прозы Стайн, прочитавших его до конца. Журналистка Катрин Анн Портер образно сравнила Становление американцев с Улиссом — чтение и того и другого представляет собой постоянную работу. Попытка Стайн описать характеристику всевозможных характеров повергла даже ее сторонников в смятение. Авторитетнейший американский литературный критик Эдмунд Вилсон, восхищавшийся первыми творениями Стайн, разочарованно написал, что не смог прочесть книгу до конца и не думает, что это можно сделать[16].

Роман писался вплоть до 1911 года, регулярно пополняясь новыми характеристиками — в жизни Гертруды Стайн появилось за те годы достаточно много объектов для наблюдения и анализа.

Одновременно Гертруда работала и над книгой со странным названием A Long Gay Book (Длинная веселая книга)[17]. В ней, судя по заметкам в рукописи, Стайн намеревалась добраться до «истинной природы женщин», анализируя Сару и ее ближайшее окружение.

К полному удовольствию писательницы, в этом окружении вскоре оказались интереснейшие типы — прибывшие из Калифорнии Аннетт Розеншайн, Элис Токлас и Гарриет Леви.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.