Становление американцев
Становление американцев
Старый Михаэль Штайн, живший в небольшой баварской деревушке Вейкерсгрюбен в Германии, не дождался мартовской революции 1848 года. Да и вряд ли она принесла бы облегчение его большому семейству.
А потому в 1841 году отправил он одного из сыновей, Мейера Штайна, в Америку. Страна, по слухам, представляла новоприбывшим большие возможности для бизнеса. Неизвестно, что убедило 18-летнего юношу в справедливости такого утверждения, но буквально через несколько месяцев после прибытия он призвал остальных членов семьи присоединиться к нему. Вскоре в Балтиморе появились его родители и четыре младших брата — Самуэль, Даниель, Леви и Соломон. Старшие дети Михаэля остались в Германии.
Все пятеро основали бизнес по продаже одежды, и довольно успешный.
В 1862 году Даниель и Соломон отделились от братьев, переехали в Питтсбург, где организовали собственный бизнес. Шла Гражданская война (1861–1865), требовалось обмундирование, требовался уголь. Промышленный Питтсбург, центр угледобывающей промышленности, расцветал, расцветала и торговля братьев одеждой. Став на ноги, готовясь обзавестись семейством, Даниель и Соломон выстроили двухсемейный дом в Алегейни, пригороде Питтсбурга.
В 1864 году Даниель женился на Амелии Кейзер, двадцатиоднолетней девушке из Балтимора. Молодые задались целью обзавестись пятью детьми, но для этого Амелии пришлось рожать семь раз — двое детей умерли при рождении. Первый сын, Майкл, родился в 1865 году, затем Саймон и Берта. Лео и его сестра Гертруда появились на свет соответственно в 1872 и 1874 (3 февраля) годах. Тот факт, что последние двое детей появились как замена’ умершим, казался Лео и Гертруде несколько странным, но дети никогда между собой не обсуждали эту странность, и в последующие годы были очень тесны друг с другом.
Примерно через год после рождения Гертруды произошел окончательный раскол между братьями Даниелем и Соломоном. Хотя Даниель обладал довольно экспрессивным характером, он вполне уживался с братом, но с появлением невесток — Полины, жены Соломона, и Амелии, взаимопонимание между семьями начало ухудшаться. Невестки перестали общаться друг с другом, пришла пора расставаться. Сказала свое слово и природа. В тот года в Алегейни разразился страшный пожар, затем наводнение. Городок опустел. Соломон с семьей перебрался в Нью-Йорк, а Даниеля инстинкт бизнесмена и желание дать детям хорошее образование потянули в Европу. Он отправился в Вену, и вскоре за ним последовала Амелия с пятью детьми и незамужней сестрой Рэчел (Рахилью). Письма Рэчел домой и небольшие записи, которые вела Амелия, достаточно полно воссоздают картину обстановки, в которой росла малышка Гертруда.
Вот характерный отрывок из письма Рэчел:
Майки [Майкл] не писал эту неделю, поскольку у него совсем нет времени; он занят учебой, а оставшееся свободное время посвящает катанию на коньках. Дважды в неделю учит французский язык. У Сайми [Саймона] нет большого рвения к учебе, он чересчур любит отдых и ничегонеделанье; предпочитает все время играть. Я думаю, Лео будет учиться хорошо. Он и малышка поют короткие приятные песенки, декламируют стихи. Берта в учебе скорее похожа на Сайми.
И еще:
Наша маленькая Герти — маленькая болтушка, говорит целый день и достаточно разборчиво. Она обойдет их всех, такой маленький колобок, ковыляет целый день и повторяет все, что говорят и делают.
Взглянем на семейную фотографию 1877 года. Вполне благополучное буржуазное семейство — учитель, гувернантка. Гертруда — крайняя слева, затем Берта, затем Саймон; справа от учителя — старший сын Майкл. А ведь были еще и няньки и кухарки; дети брали уроки танцев, музыки, катались на коньках. Не миновали их и прочие развлечения.
Гертруду выделяет и мать: «Малышка целый день разговаривает, в основном по-немецки… Ее самое большое удовольствие — играть камешками». С малолетства Гертруду отличала хорошая память, любопытство ко всему окружающему. Болтаясь по дому, она все запоминала и повторяла, все что видела.
В Автобиографии Гертруда вспоминает, что учитель иногда позволял ей сидеть с братьями во время уроков.
Похоже, будучи самой маленькой в семье и самой любимой, она вполне ощущала особое положение, о чем неоднократно упоминала позднее в своих произведениях:
Я была самой маленькой в семье и как таковая имела привилегии: привилегию быть обласканной, привилегию быть младшенькой. Если такое произошло с вами, остальная жизнь вовсе не потеряна; вы есть и это уже привилегия и никто не может ничего делать, как только заботиться о вас. Так было со мной раньше, так и сейчас. И тому, кто находится в таком же положении, как правило, оно нравится. Мне нравилось и нравится до сих пор.
Неугомонного Даниеля опять потянуло в Америку — позвали дела. Оставшись без мужа (уехала и Рэчел), Амелия начала вести дневник. Первая запись относится к 1-му января 1878 года. Отмечается болезнь Гертруды, отплытие Даниеля в Питтсбург. Амелия переживала отсутствие мужа, непрерывно писала ему. Решив, что в Париже будет интереснее и легче перенести одиночество, Амелия, уволив всю прислугу, переехала в Пасси, пригород Парижа. Даниель вернулся на несколько месяцев, и на время все вроде бы вошло в прежнее русло. Гертруда пошла в детский сад, старшие — в школу. Детей возили в Париж показать город, на Всемирную выставку, розыгрыш Национальной лотереи. Амелию и старшего сына отец брал в оперу и балет. Затем уехал в Штаты, а летом вернулся с продуманным решением: семья окончательно переезжает в Америку.
Закупив одежду и все, что попадалось на глаза, включая микроскоп и полный комплект знаменитой французской Истории Зоологии, семья летом 1878 года отправляется в Лондон, а оттуда — на американский континент. Первая остановка — Нью-Йорк, попытка Даниеля навести мосты с братом Соломоном, успешным банкиром, и его женой Полиной. Однако тихая и робкая Амелия наотрез отказалась мириться, и семья отправилась в Балтимор к ее родственникам.
Почти четырехлетнее отсутствие в Америке привело к полному незнанию английского языка у малышки. Именно теперь девочка начинает становиться американкой. Сама Амелия с трудом говорила по-английски. Даниель с трехлетним школьным образованием владел им получше, но с акцентом и на низком уровне («Я никогда не видел, чтобы он читал книгу» — вспоминал сын Лео). Английский язык был для них не родным, вторым. Да и первые слова Герти тоже были на немецком языке.
Даниель вознамерился жить на западном побережье страны. Он попытался обосноваться в Лос-Анджелесе, затем в Сан-Хосе и в конечном итоге выбрал Окленд — город, отделенный от Сан-Франциско заливом. Там он устроился на хорошо оплачиваемую позицию в трамвайную компанию, и, забросив прежний бизнес по продаже одежды, переключился на торговлю ценными бумагами на Сан-Францисской бирже. Не шибко грамотный, он проявлял недюжинные менеджерские способности и стал вице-президентом Транспортной компании Омнибус. Был арендован большой дом, и семья после годового проживания в гостиницах обрела постоянное место жительства и привычный образ жизни. Вновь появились гувернантки и слуги, пианино и мебель, начались музыкальные уроки. Матери пришлось осваивать дополнительные навыки: уход за плодовыми деревьями и живностью. Амелия научилась водить машину — большая редкость в те годы — и часто отвозила Даниеля к железнодорожной станции.
Дом находился в эмигрантском районе, довольно бедном, и Стайны явно выделялись своим благополучием на фоне окружающей бедноты. Гертруда даже иногда стыдилась приводить школьных приятелей к себе. Семья Айседоры Дункан жила по соседству с ними, и гораздо позже, уже в Париже, Айседора рассказывала, как она с братом Раймондом лазила в сад к Стайнам за яблоками.
Вспоминая ранние годы, Гертруда обмолвилась, что самое большое удовольствие доставляли ей книги и еда («замечательные штуки»). Так оно было и в самом деле, и оба эти пристрастия она сохранила на всю жизнь.
Гертруда превосходно чувствовала себя, наслаждаясь благополучием и окружающей природой. Ощущения тех лет, особенно пленительных летних дней она описала в романе Становление американцев. Отрывок стоит того, чтобы процитировать:
Что за чудесная жизнь была у детей Херсланд в начале их жизни — раздолье на десяти акрах, где произрастали всякого рода растения, где у них было все, чего только пожелаешь, для беготни и радостного времяпровождения: дождь и ветер, охота, коровы, собаки и лошади, рубка дров, заготовка сена, мечтание, валяние под солнцем на пустыре.
В семье, однако, не все шло гладко. Мать, жена обеспеченного человека, хоть и отвечала за большое хозяйство, никак не являлась лидером или, по выражению Гертруды, «авторитетом». Несмотря на свою мягкость, Амелия, тем не менее, обладала редко проявляемым, но яростным темпераментом и упрямством. Гертруда унаследовала темперамент матери, но без присущей той мягкости.
У отца характер был куда сложнее. С одной стороны, он прилагал немало усилий по воспитанию детей, настраивал их на учебу, на самостоятельность в действиях и мышлении, но делал это с изрядной долей авторитаризма. К тому же, у него наблюдались причуды, которые дети никак не могли воспринять, и стыдились их проявления на людях. Настроение отца, как и его вкусы, частенько менялись, он бывал раздражителен, угрюм, дети старались к нему приспособиться. Гертруда нигде в воспоминаниях не выказывает особой любви к нему, но признает и уважает его оригинальность, самобытность.
В 1885 году у Амелии обнаруживают рак, она оказывается прикованной к постели, на Даниеля полностью ложатся семейные заботы, и необходимость уделять время по уходу за больной женой. Тут уж раздражительность и вспыльчивость отца стали проявляться все чаще. Майкл уезжает на учебу в университет Джонса Гопкинса; Саймона, не проявившего никаких элементарных способностей к учебе, пристроили на малоквалифицированную работу: переводить стрелки на трамвайной линии. Берта помогала матери, вынужденной отныне регулярно и часто посещать врача.
Немудрено, что в таких условиях младшим детям была предоставлена большая свобода действий, и сопровождалась она явным недостатком любви со стороны вечно раздраженного отца и больной, умирающей матери.
Настоящим другом Гертруде в это время стал Лео, старше ее на два года. Саймон, по уверениям Гертруды, был толст и глуп, Берта — скучна.
Интересно, что младшие брат и сестра были в какой-то степени интровертами, не имели друзей и, возможно, потому и сложился их союз на долгие годы. У них был общий интерес к книгам, к природе. Им не составляло труда иногда загружать маленькую тележку провизией и отправляться на продолжительное время на окрестные холмы. Оба отличались любознательностью и сообразительностью, они все делали вместе, хотя главенствовал, конечно, Лео. И не только из-за разницы в возрасте. Он был врожденным и активным лидером. Вместе в раннем возрасте они читали Марка Твена, Жюля Верна, увлекались исторической и научно-популярной литературой, копались в энциклопедиях. Уже в восемь лет Гертруда поглощала Шекспира, а став старше, перешла и к английским романистам — Смоллетту, Харлоу, Фильдингу. Девочка даже боялась, что сможет все перечитать и остаться без книг. Изобретательный Лео всегда служил источником всякого рода игр и приключений.
Мой брат и я всегда были вместе… Гораздо лучше быть младшей в семье и иметь брата на два года старше себя, потому что он делает все, чтобы доставить тебе удовольствие: вы ходите, куда хотите, и делаете все, что хотите, а он делает все для вас и за вас; так удобно и приятно получать предназначенное тебе жизнью.
Гертруда упоминает, что однажды, охваченные энтузиазмом, оба решили сочинить пьесу. Лео написал некую подделку под Марлоу. Гертруда же дальше списка действующих лиц не продвинулась (замысел — историческая драма в духе Шекспира). Оба мечтали о будущей славе.
Гертруда полна добрых воспоминаний о ранних школьных годах. Лео же с годами признался, что чувствовал себя парией из-за того, что был единственным евреем в классе.
Сохранилось мало сведений о религиозном воспитании детей. Первое поколение приехавших Стайнов, безусловно, было религиозным. Гертруда упоминает о своем деде с материнской стороны как о набожном человеке, из династии знаменитых раввинов. Мать описывает в дневнике еврейские праздники, посещение детьми еврейской школы по субботам. Там-то девочка и получила начальные познания в иудаизме. Ей было 8 лет, когда она с удивлением обнаружила, что в Ветхом Завете ничего не говорилось о вечной, загробной жизни.
Воспитатели и наставники в семье Даниеля религии не касались. И не удивительно, что говоря о юношеских годах, ни Лео, ни она не упоминают о каком бы то не было религиозном образовании или соблюдении религиозных правил.
В школе Гертруда была средней ученицей, ничем не примечательной, хотя довольно продвинутой для своего возраста. Предметы, которые вызывали или должны были вызывать интерес учеников, казались ей скучными. Единственным привлекательным занятием она находила грамматический разбор и построение предложений. Некоторые черты и привязанности, отмеченные в школе, удивительным образом проявились и во взрослые годы. Например, почерк был и остался никудышным. Однажды ее сочинение выиграло первое место, но для демонстрации в школе его переписала другая ученица. Впоследствии все свои литературные записи Гертруда делала на листочках ужасным почерком, и их приходилось переписывать.
Со смертью матери в доме все переменилось. Четырнадцатилетняя девочка уже начала понимать, что внешне проигрывает сверстницам — невысокая, плотно сложенная, с заметно избыточным весом, что с тревогой отметила в дневнике еще мать. Детство кончилось. Гертруда претерпела трансформацию, непосредственно ощутив связь с внешним миром. Свои 15 лет она посчитала переломным возрастом: «Пятнадцать лет действительно как средневековые годы: все открываешь впервые — ничего ясного ничего определенного ничего безопасного ничего не приходит и ничего не уходит; но все может произойти».
Майкл, получив степень бакалавра, возвращается назад и начинает работать у отца в компании. Отец полностью поглощен банковскими операциями. Хозяйство переходит в руки Берты и более-менее налаженная жизнь расстраивается. Никакой системы или порядка. Каждый ест, что хочет и когда хочет. Лео и Гертруда могли использовать время, как им заблагорассудится — могли пойти в оперу, гулять ночью, охотиться (Лео умел стрелять из ружья), а днем высыпаться и т. п.
В 1891 умирает отец. И как ни странно, его смерть лично Гертруде приносит облегчение: «Однажды утром мы не смогли разбудить нашего отца. Лео пролез в окно и оттуда выкрикнул, что отец лежит в кровати и он мертв; и мертв он был. Тогда-то наша жизнь, без отца, превратилась в приятную». В последние годы отец стал особо нервным, раздражительным, пытался устанавливать какие-то странные порядки в доме, на улице вел себя крайне эксцентрично. Противостояние его и детей выражалось в беспрерывных скандалах. В записных книжках, не предназначенных для чужих глаз, Гертруда упоминает несколько еще более тревожных фактов. Однажды отец попросил старшую дочь Берту лечь к нему в кровать для согревания. Она отмечает нечто подобное, случившееся с ней и братом отца Солом.
Гертруда не находит добрых слов об отце; по всей видимости, и он ощущал некоторую неприязнь к ней. В его глазах она была не той дочерью, какую хотелось бы видеть.
Извещая о смерти отца в письме к дяде Мейеру, первопроходцу, дипломатичный Майкл, теперь двадцатишестилетний, сор из избы не стал выносить:
Какой потерей стала смерть дорогого отца для нас, особенно для меня, ибо он был не только отцом, но и другом. Он оставил собственноручное завещание, назначив Мейера Эрмана… и меня душеприказчиком по Калифорнии, а вашего сына Майкла — душеприказчиком, без бондов, с правом продавать любую собственность без суда. Завещание сейчас в суде на утверждении… Дети все совершеннолетние, за исключением Лео и Гертруды; я назначен их опекуном.
В самое ближайшее время мы переедем в Сан-Франциско, где я проживал с марта месяца и работал в должности первого помощника суперинтенданта Омнибус Кейбл Компани, входившей в корпорацию, где вице-президентом был дорогой Па…
В наследство Даниель оставил 480 акров земли, акции нескольких компаний… и долги, с которыми Майклу пришлось разобраться. С этим Майкл справился, продав небольшую компанию, которой отец владел.
Жизнь при Майкле потекла в совсем ином русле. Он установил теплые отношения со всей четверкой. Берта вела хозяйство, меньшим выдавались деньги на карманные расходы. Растратив их (на книги, обычно), они обращались к брату за помощью; тот «всегда вздыхал, но любил бывать с нами и брал нас на обед [в ресторан], но перед этим мы должны были сидеть и выслушивать его наставления».
Майкл быстро сделал карьеру, став менеджером отделения крупной компании. Кроме того, он искусно вложил деньги в различные проекты, включая покупку многоквартирных доходных домов.
В 1892 году большая семья распалась. Майкл и Саймон остались в Сан-Франциско, Лео, учившийся тогда в Беркли, переехал в Гарвард продолжать учебу, а Берта и Гертруда отправились в Балтимор к родственникам матери.
Маловероятно, чтобы Гертруда после окончания школы испытывала сомнения или колебания относительно ближайшего будущего — ее друг и наставник, Лео, уже год как уехал в Гарвардский университет, Кембридж. Брат сумел убедить сестру присоединиться к нему. И мало того, увлек философией. С какой стороны не подходи, и он и сестра по характеру и интересам юности были гуманитариями — чтение книг, посещение выставок и интерес к музыке тому прямое свидетельство. А уж знание иностранных языков — немецкого плюс какие-то основы французского (у Лео, разумеется, заметно лучше) во все времена считались настоятельной потребностью гуманитария. Остается добавить, что немецкая философская школа — колыбель философии.
При Гарварде существовало женское отделение, переименованное позднее в Радклифф. Туда Гертруда и направилась в 1893 году. Поскольку в школе она училась с перерывами, получив существенную порцию знаний от домашних учителей, формального документа об окончании школы она не имела. Но написала блестящее письмо-эссе руководству колледжа, и ее не только приняли, но и приписали к посещению особенно продвинутых курсов.
Гертруда сразу же окунулась в оживленную атмосферу колледжа, укомплектованного талантливыми студентами и выдающимися преподавателями-учеными. К примеру, Джордж Сантаяна, разносторонний ученый-философ, эссеист и писатель, материалист, не без идеалистических устремлений, представитель критического реализма. С другой стороны, Джосайя Ройс, воспитанный на философии Гегеля, являлся твердым сторонником немецкого классического идеализма. Он также по праву считается основателем гарвардской школы логики.
Два человека оказали решающее влияние на формирование Гертруды как личности. Одним был Хьюго Мюнстерберг, немецкий профессор, перебравшийся в Штаты, чтобы возглавить новую психологическую лабораторию, оборудованную современными приборами для проведения опытов, другим — профессор Вильям Джеймс.
С психологии Гертруда и начала. По совету Мюнстерберга она провела серию интересных экспериментов, зарегистрировавших тот факт, что обычный человек под влиянием определенных условий в состоянии осуществить совершенно для него нехарактерные поступки, не думая о них. Иными словами, то были эксперименты, относившиеся к подсознательному.
Партнером по этим экспериментам был земляк Гертруды, в будущем блестящий молодой ученый Соломонс, рано умерший (1900 год). Он оставил несомненный след в ее жизни.
Оба студента не только проводили эксперименты, но и сами являлись их участниками. Один энергично писал первые пришедшие на ум слова, тогда как другой одновременно читал рассказ, обязательно вслух, как бы отвлекая первого. Результаты исследования были опубликованы в полновесном журнале Психологическое Обозрение под названием Автоматизм нормальной моторной деятельности. В дальнейшем (уже без Соломонса) она расширила эксперимент, для чего привлекла около сотни участников. По ее просьбе испытуемые с закрытыми глазами пытались рисовать геометрические симметричные фигуры, которые им до того несколько раз демонстрировали, водя рукой участника по деревянному планшету. При проведении опыта присутствовал и отвлекающий внимание фактор — замечания экспериментатора. И эта работа была опубликована в 1898 году под названием Исследование культивированного автоматизма моторной деятельности; Изучение характера и его связь с вниманием.
Наиболее способных к обучению Гертруда разделила на два типа, а типы в свою очередь на группы и подгруппы. Каждому подразделению она дала подробнейшую психологическую характеристику, что свидетельствует о глубокой и разносторонней подготовке Гертруды. Приведем для примера лишь разделение на первом уровне (речь идет о студентах).
Тип I. Состоит в основном из женщин, специализирующихся в литературе, и мужчин — в юриспруденции — нервического склада, высокочувствительных, одаренных воображением, со способностью легко возбуждаться и быть предельно заинтересованными.
Тип II. Результаты более разбросаны и интересны. В основном индивидуалисты, часто светловолосые и бледнолицые, отчетливо флегматичны. Легко внушаемы. Тип близок к истерическому.
И еще один интересный вывод следует привести.
Большое число моих подопечных были жители Новой Англии. Их отличительная черта — привычка подавлять свои желания, высокая степень самосознания, болезненный страх опуститься’ — были постоянным препятствием [в эксперименте].
Научные результаты работы, в общем-то, были не так уж важными и не привели к дальнейшему развитию. Но интерес к психологическому исследованию личности человека сохранился у Гертруды на всю жизнь и послужил руководящим принципом в ее писательском творчестве.
Мюнстерберг настолько восхитился инициативностью, умом и способностями юной студентки, что к концу второго года обучения письменно поблагодарил ее:
Сверх всего, благодарю Вас за образцово выполненную работу в моей лаборатории… И хотя я встречал [в Кембридже] разную аудиторию, вы были для меня идеальной студенткой!
Ее способности были отмечены и студентами, избравшими Гертруду секретарем философского общества. В такой должности ей приходилось общаться с такими фигурами, как профессор Ройс и профессор Сантаяна, и согласовывать с ними тематику их выступлений. Казалось бы, дорога к плодотворной и интересной профессии и карьере открыта.
Но вмешался’ другой профессор — философ Вильям Джеймс, врач по образованию, в начале карьеры экспериментировавший с веществами, влияющими на умственную способность человека. В порядке эксперимента почтенный профессор, надышавшись веселящим газом, писал, например, такие фразы: «There are no differences but differences of degree between different degrees of difference and no difference» Приблизительный перевод звучит так: «Не существует различий, кроме различий степени между различными степенями различия и неразличия». Фразу эту Гертруда запомнила основательно — многие из ее литературных опытов используют похожий процесс повторения. Для Гертруды же важным фактором, склонившим ее к сотрудничеству с Джеймсом, стало направление его научной деятельности, выражавшееся в использовании языка в необычных условиях. Джеймс, автор т. н. прагматической теории истины, рассматривал привычку как физиологический элемент. Повторение определенных действий создает пути разгрузки мозга. Привычки воспитывают скорость, искусство и быстроту принятия решения. При определенных недостатках, утверждал он, чем больше факторов нашей ежедневной жизни мы передадим не требующему больших усилий автоматизму, тем в большей степени наш ум займется свойственной ему работой.
Профессор Джеймс представлял собой почти идеального учителя — энергичный, открытый ко всякого рода идеям, он требовал того же от студентов. Из всего времени, проведенного в Радклиффе, содружество с профессором оказало самое сильное и продолжительное влияние на Гертруду. В апреле 1896 года она писала: «Он — настоящий человек среди остальных людей… ученый огромной силы и самобытности, воплотивший в себе самом невероятной мощности и ценности исследовательский ум».
В свою очередь и Джеймс восхищался умом студентки, ее страстной преданностью работе, искренностью высказываний, нередко сопровождаемых эмоциональными вспышками.
Похоже, что в тот момент Гертруда определилась с будущим направлением своей профессии: «Стоит ли жить? Да, тысячу раз да, пока на земле существуют такие умы, как профессор Джеймс». На экзамене же произошло труднообъяснимое. Она уставилась на экзаменационную тему и, вместо ответа, на первой странице написала: «Дорогой профессор Джеймс! Прошу прощения, но я и вправду чувствую себя сегодня не в своей тарелке, чтобы подготовить экзаменационную работу по философии». И покинула аудиторию.
Профессор Джеймс, верный принципам индивидуальной свободы, не будучи формалистом, прислал Гертруде почтовую открытку: «Дорогая мисс Стайн! Я прекрасно понимаю ваше состояние. Я и сам частенько чувствую себя подобным образом».
А в конце записки стояла самая высокая оценка на курсе.
В течение всего времени пребывания в колледже психология и физиология оставались ее излюбленными предметами. Удивительно, но по французскому языку и английской литературе у нее были низкие оценки. Преподаватель языка и литературы нашел содержание ее сочинений интересными, но отметил крайне неудовлетворительную грамматику и построение предложений. И не он один. Уже упомянутый Леон Соломонс написал по поводу одного из ее отчетов: «Тебе должно быть стыдно за небрежную манеру, в которой ты его подготовила». Именно небрежность! Впечатление таково, что ее интересовало содержание, но никак не форма. До писательства было еще далеко.
Годы в Радклиффе прошли вполне благополучно для девушки — пара любимых предметов, шумная и интересная студенческая жизнь в Гарварде. Вылазки к океану, велосипедные прогулки, участие в студенческих капустниках и театрализованных представлениях, регулярное посещение оперы — на все хватало времени. Внешне она все-таки выделялась среди женской части студенческой аудитории: «крупная, нескладная молодая женщина, внешне мужеподобная» — по воспоминаниям одного соученика, «ничего из обычных девичьих увлечений… проводила большую часть времени за чтением французских психологов» — пишет другой. Однако ее талант и лидерство были признаны.
Уже в те годы ей хотелось стать значительной личностью, «отметиться» в истории человечества, она чувствовала себя готовой к тому по способностям и таланту.
Только вот где?
Незадолго до окончания колледжа она обсудила проблему своего будущего с Вильямом Джеймсом. Джеймс придерживался уже сложившегося мнения — ей надо совершенствоваться либо в философии, либо в психологии. Для философии Джеймс, как специалист в области логики, рекомендовал заняться высшей математикой. Для психологии следовало получить медицинское образование. Тем более, что Гертруда показывала явные успехи и интерес к биологии и химии.
Выбора фактически не было, так как математика не привлекала молодую девушку. Не было альтернативы и в выборе университета. Конечно, университет Джонса Гопкинса в Балтиморе! Нетрудно догадаться, что туда еще раньше подался Лео. Дружба с братом за последние годы только укрепилась, они жили рядом и проводили каникулы, особенно летние, вместе — либо навещая старшего брата Майкла, либо наезжая в Европу. И, наконец, в Балтиморе проживали родственники матери. Материальное благополучие обеспечил Майкл, успешно распорядившийся наследством отца, да и сам проявивший замечательные деловые способности, работая в компании.
Программу в Радклиффе Гертруда окончила успешно, но формального диплома бакалавра не получила из-за несданного латинского языка.
Осенью 1897 года Гертруда поступает в университет Джонса Гопкинса, видимо, условно. Диплом бакалавра ей вручили лишь весной 1898 года.
Для сдачи экзамена по латинскому языку ей пришлось нанять частного учителя и платить из своего кармана, то есть из выделяемых ей денег. Потратив однажды месячную норму на развлечения, она не смогла оплатить очередной урок и получила наставление от репетитора, двоюродной сестры: «Ты получаешь деньги, не задумываясь… но, видишь ли, у тех, кто их зарабатывает, коли денег нет, то нет». Случай этот Гертруда запомнила на всю жизнь.
Соединившись, брат и сестра арендовали дом и наняли служанку, которая явилась впоследствии прототипом рассказа Спокойная Анна (как и две собаки, которых та привела с собой).
Профессия врача в конце 19-го века была прерогативой мужчин. Для женщины, чтобы осилить такую сложную программу, требовались не только знания и упорство, но сверх того, надо было быть иммунной против неизбежных проявлений мужского шовинизма. Для подавляющего числа женщин того времени степень бакалавра была более чем достаточным вознаграждением за годы, потраченные на учебу. Дальнейшее продолжение учебы ставило под сомнение возможность создания семьи, радости материнства. Получив профессию врача, Гертруда намеревалась приобрести независимость, стать равноправным членом общества.
Многие подруги и сокурсницы по Радклиффу отговаривали Гертруду от замысла.
Из письма соученицы Маргарет Снайдер: «Домашняя жизнь, домашние заботы материнства и вера — это все, чего я желаю для себя, тебя и большинства женщин… Когда ты, возможно, начнешь колебаться в своем намерении быть полезным членом общества’, в тех терминах, которые для себя определила, то, возможно, вспомнишь мой опыт и мой совет, данный тебе от всей души».
Пыталась отсоветовать, хоть и не напрямую, Сара (Салли), жена Майкла, к тому времени мать двухлетнего ребенка. Использовала Сара те же аргументы. Безуспешно — уж коль Гертруда решила продолжать учебу, так тому и быть. Непреклонная решимость и уверенность в себе остались в девушке на всю жизнь.
Медицинское отделение в университете Джонса Гопкинса было создано за 9 лет до поступления Гертруды, благодаря усилиям и финансовой помощи четырех женщин. Оргкомитет оговорил условие: женщин обязаны были принимать и обучать на тех же условиях, что и мужчин. То были взошедшие ростки феминизма и суфражистского движения. Оставалось еще чуть меньше 20 лет до предоставления женщинам избирательных прав. Любопытно замечание одного из хирургов-преподавателей: «Мисс Стайн восприняла условия совершенно буквально, настаивая на участии в процедурах, не подходящих женщинам. Это смущало нас».
Гертруда с большим интересом погрузилась в учебу. Фотография показывает увлеченную Гертруду среди горы книг, увенчанных черепом. Особенно привлекали ее лабораторные работы — новизна материала, совершенно незнакомый мир биологии и микробиологии. Она ощущала себя пионером в новой для женщин области знаний и профессии. Успехи в анатомии, патологии, бактериологии, фармакологии и токсикологии были отмечены оценками 1 и 2[2]. Особенно удачный контакт наладился с доктором Моллом, для которого она выполняла вскрытие и препарирование мозга животных для сравнения их структур.
Диплом врача и интересная работа поджидали способную студентку. Вот фотографии 1901 года: выпускники медицинского факультета на крыльце больницы — 43 студентов-мужчин и 7 женщин, прошедших напряженные годы учебы. Из двенадцати поступивших женщин пятеро отсеялись раньше. А одна из них — наша героиня — стоит чуть спрятавшись. Выражения лица не различить, но, видимо, и не очень веселое. Надпись под фотографией, сделанная чьей-то рукой, гласит: «Присутствующая на фотографии, но не закончившая — Г. Стайн».
Что же произошло в последние годы учебы?
Начиная с третьего курса жизненные дороги 26-летней молодой женщины свились в клубок, нити которого распутать толком ей не удалось.
Нить первая — учеба. На третьем году обучения лабораторная направленность занятий сменилась серьезными клиническими процедурами. Гертруда стала испытывать проявления шовинизма со стороны некоторых профессоров. Ее натура не могла оставить подобного рода наскоки без ответа и столкнулась с необходимостью с этим бороться. Наибольшего накала достиг конфликт с профессором Джоном Вильямсом, преподавателем акушерства и гинекологии. Его постоянные скабрезные шутки в присутствии женщин были особенно оскорбительны.
Когда же Стайн попыталась обратить его внимание на недопустимость высказываний подобного рода, профессор ответствовал, что его курс включен в программу, а потому он обладает правом вести его по своему усмотрению. Присутствие Гертруды на лекциях обязательно; в противном случае он попросит ее оставить университет. Профессор Вильямс не одобрял появление женщин в медицине. Один из бывших студентов вспоминал: «Он часто заявлял, что женщине не следует надеяться на экономическое равенство с мужчинами потому хотя бы, что четыре раза в месяц она пребывает в состоянии ниже обычного — умственно и физически». Добавим, что, по рассказам другого соученика, Вильямс с трудом переносил евреев: «Он был аристократом и снобом, — писала соученица Менденхолл — который не выносил ее [Стайн] ярко выраженные еврейские черты, неряшливую работу и непримиримость». Увы, сама Гертруда в последние два года совсем пренебрегала учебой, потеряв к ней всяческий интерес. Занятия наскучили, сковывали воображение, требовали следовать определенным канонам. Вместо лабораторной работы — практические медицинские процедуры, общение с пациентами; необходимость принимать роды вызвало у девушки отторжение. Оценки стали резко ухудшаться. Преподаватели удивились перемене, происшедшей с блестящей и одаренной студенткой.
Следует отметить, что и среди соучеников по курсу она встречала мало симпатии. А как же иначе — небрежно одетая, всегда содержавшая свое рабочее место в лаборатории в беспорядке, самоуверенная, любящая спорить.
Одна из подруг, Эмма Лутц, имея в виду нежелание Гертруды придерживаться принятых правил поведения и одежды в университете, образно заметила: «Конечно, она не получила его [диплом врача]. Вы думаете, я получила бы, если бы не носила свою лучшую шляпку? И на ней были розы!»
По интеллекту Гертруда, несомненно, была выше всех в классе, но ничего не умела делать своими руками[3], была неопрятной в работе; раздражало, с каким высокомерием она демонстрировала свое умственное превосходство.
Озабоченный Лео, до которого дошли слухи о проблемах сестры, попытался сыграть на ее самолюбии. В письме от 3-го февраля 1901 года он писал: «Будет крайне печально, если единственный человек в семье, который достиг уровня, позволяющего получить образование на все случаи жизни, повернет вспять. Я полагаю, ты так не поступишь, особенно, если учесть отсутствие альтернативы».
В конце 4-го года обучения (1901 год) Гертруда не получила проходной оценки по одному из незначительных курсов. Руководству факультета не оставалось ничего другого, как отказать нерадивой студентке в дипломе. Ей, правда, предоставили шанс заниматься летом и сдать незачтенные предметы. Долго Гертруда не размышляла: на медицине, как и на работе врача, она поставила крест. И даже поблагодарила одного профессора за неудовлетворительную оценку ее знаний по своему предмету. Именно он невольно предотвратил сдачу остальных экзаменов и тем самым вовремя спас от необходимости заниматься всю жизнь деятельностью, абсолютно ей неинтересной и скучной.
Одна из женщин, финансовых доноров, была в ярости: она посчитала, что Гертруда не только потратила выделенные на учебу деньги впустую, но, не выдержав тяжести учебы, опозорила женский род. Мариан Вокер, близкая подруга еще по Радклиффу, увещевала ее: «Гертруда, Гертруда, помни о борьбе за права женщин». «А ты знаешь, что такое скука» — с вызовом ответила Гертруда.
Гертруда нашла поддержку у другого профессора, невропатолога Левлиса Баркера, предложившего ей проект, который обеспечил бы получение диплома. Предложенный проект она хоть и выполнила, но неудачно, и статью с итогами исследований не рекомендовали к публикации. Стайн, по-видимому, уже задумала побег из Балтимора осенью последнего года, когда вернулась из Европы от находившегося там Лео.
Объяснение, данное самой Гертрудой в Автобиографии, можно принять лишь частично:
С приближением выпускных экзаменов некоторые преподаватели начали на нее злиться. Светила вроде Холстеда Ослера и иже с ними, наслышанные о ее склонности к самостоятельному научному мышлению, свели экзамены по медицинским дисциплинам к чистой формальности и ставили ей проходные баллы. Гертруда Стайн постоянно смеялась, и проблем от этого меньше не становилось. Ей задавали вопросы, хотя, как она говорила друзьям, с их стороны было глупо спрашивать именно ее, когда кругом столько желающих дать правильный ответ. И все-таки время от времени ей задавали вопросы и по ее собственным словам, что тут поделаешь, ответов она не знала, а они не верили, что она не знает, им казалось, что она не отвечает потому, что не считает преподавателей достойными ее ответов. Положение было безнадежное, по ее словам, извиняться и объяснять им, что ей настолько все это надоело, что она не в состоянии запомнить элементарнейших вещей, которых даже самый тупой студент не может не знать, было никак невозможно. Один преподаватель сказал, пускай все светила науки ей потворствуют, он считает, что ей необходимо преподать урок, и не поставил ей проходного балла, и она не смогла получить степень.
Нить вторая — сестры Коун. В начале учебы в университете Гертруда близко подружилась с сестрами Коун — Кларибель и Эттой, которых знавала еще раньше по Балтимору, до учебы в Радклиффе.
Семейство Коун жило в Балтиморе, где обосновались и Кейзеры, родственники Стайнов по материнской линии. Обе семьи принадлежали к одному социальному слою. Неудивительно, что когда Гертруда и Лео вернулись в Балтимор для учебы в университете, они быстро и близко сошлись с сестрами Коун. Кларибель играла по отношению к младшей такую же роль, как Лео — к Гертруде. Тогда как старшая сестра обладала блестящим умом, была независимой и упорной, Этта отличалась усердием и серьезностью. Кларибель одной из первых и против желания семьи закончила медицинский колледж, прошла интернатуру, сама преподавала и вела исследования в университете Джонса Гопкинса.
У Кларибель Гертруда училась независимости взглядов, самостоятельности и энергии, но поверяла свои тайны сестре младшей.
Каждое утро Гертруда и Кларибель вместе добирались до университета — часть пути троллейбусом и часть пешком. Бывший директор Музея Искусств в Балтиморе назвала их «парой женщин, известных как отчаянные и отважные индивидуалистки в общественных кругах Балтимора».
В 1899 году Кларибель Коун пригласила свою молодую подругу выступить с обращением к группе балтиморских женщин на тему «Значимость колледжевского образования для женщин». Гертруда произвела фурор, заявив в обращении, что экономическая зависимость женщины привела к тому, что она превратилась в сексуальный объект, приспосабливаясь к ненормальному сексуальному желанию мужчин, пребывая сначала и до конца только женщиной, вместо того, чтобы стать прежде всего самостоятельной личностью, со своими индивидуальными интересами.
Обращаясь к собравшимся, она призывала получать образование, настаивала на том, что такой путь, в конечном счете, ведет и к раскрепощению личности. Образование, провозглашала она, не отстраняет женщин от секса, а, наоборот, ставит их в равное положение с мужчинами.
Увы, сама Гертруда своим советам не последовала, а поиски независимости и самостоятельности, вдохновляемые Кларибель, привели ее к неожиданному результату, изменившему всю дальнейшую жизнь. Эти поиски особенно усилились после отъезда Лео в Европу.
Нить третья — Лео. Лео блестяще учился, окончил университет и работал над диссертацией по биологии. Но его пытливый и ищущий ум не знал покоя. В период летних отпусков Лео зачастил в Европу, объездил, обошел, изучил все итальянские музеи, его просто покорила Италия. Неизменная спутница в летние месяцы — сестра. Его новой и всепоглощающей страстью стало изобразительное искусство: «Вскоре я понял, что мне не место в лаборатории, и однажды ко мне пришла грандиозная идея, касающаяся эстетики — нечто похожее на то, что позднее опубликовал [Бенедетто] Кроче; я забросил биологию и решил отправиться на несколько лет во Флоренцию». Благо финансовая ситуация представляла такую возможность. Кардинальный поворот в жизни Лео, вне сомнения, самым решительным образом повлиял на сестру.
Оставшись одна, без брата, Гертруда по инерции еще пыталась продолжать учебу. Она пригласила к себе жить упоминавшуюся выше сокурсницу Эмму Лутц. Эмма спустя более полувека (1955) вспоминала:
У меня комната была внизу, а Гертруда снимала более просторную наверху. Если на прежнем месте хозяйничал Лео, то теперь хозяином стала Гертруда. Ее финансовые возможности превышали мои, и все было обставлено в соответствии с пожеланиями Гертруды. Однажды Гертруда решила, что у нее проблемы со здоровьем, и она наняла боксера, спарринг-партнера. Люстра в моей комнате ходила ходуном, а дом оглашали крики: «Теперь бей в челюсть. Теперь — в почки».
Гертруда наняла домработницу, в доме все заблестело («наша бронза натиралась до блеска»).
Эмма заменой Лео стать не смогла, да и не намеревалась, и Гертруда все чаще поглядывала в сторону брата, через океан, тем более что личная жизнь накренилась в совершенно неожиданную сторону.
Нить четвертая. Балтиморский треугольник.
Отъезд Лео создал вакуум в ежедневной жизни Гертруды. Требовалась его заполнить, и вскоре благодаря Эмме и ее подругам Гертруда вошла в круг балтиморских девушек, отличавшихся особым вольнодумством. Эти девушки, в основном из привилегированных семей, открыто и вызывающе демонстрировали недовольство существовавшими канонами поведения и морали, устраивали сборища и вечеринки, куда мужчины не приглашались.
Хотя Гертруда и раньше флиртовала с подругами (один такой намек содержится в ее записных книжках), сексуальные отношения между людьми одного и того же пола были для нее полной загадкой. Лишь на вечеринках и чаепитиях, устраиваемых в зажиточных домах студентками из престижных колледжей, Гертруда стала постигать суть их бесед. Ведь все ее новые подруги во время учебы жили в общежитиях, в длительном отрыве от семьи, и в свободное время были предоставлены самим себе. Лесбийские игры в той или иной форме являлись частью их ежедневного быта и, соответственно, бесед и сплетен.
В конце 19-го — начале 20-го века в английский язык вошел термин ‘Бостонское супружество’. Возникновение термина относят к книге Генри Джеймса Бостонцы, в деталях описывающей отношения двух женщин, живущих как бы в браке. Их называли новые женщины. Многие феминистки того времени теоретизировали, что разделение людей по половому признаку условно, и их поведение зависит от социального признания, опыта и поведения.
В такую группу новых женщин Гертруда и попала. Возглавляла ее сокурсница по университету Мейбл Хейнс. Поначалу новенькая никак не могла вписаться в те замысловатые разговоры, которые велись за чаем на таких вечеринках, и отличить искренние заявления от скрытой игры и выдумки. Гертруда оказалась лицом к лицу с опытными либертарианками, искусными спорщиками, где ей, неискушенной, было нелегко разобраться.
И Гертруда Стайн влюбилась, ввязавшись в мучительный женский треугольник. Ее любовь — Мэй Букстейвер, бывшая студентка колледжа Брин Мор, дочь верховного судьи штата Нью-Йорк, уже подрабатывала репетиторством и была активисткой суфражистского движения. Лишь позднее Гертруда поняла, что у Мэй в полном разгаре были романтические, скажем так, игры с Мейбл Хейнс. Гертруда попала в любовный водоворот.
Пытаясь завоевать любовь и отлучить Мэй от Мейбл, неопытная Гертруда окончательно запуталась. Отчаявшись, она униженно попросила у Мэй совета, продемонстрировав полнейшую неопытность. Мэй в ответ на ее невинность разразилась смехом. Стайн на долгое время запомнила шок от насмешки. Тот случай послужил начальным и существенным шагом на пути к настоящей зрелости. Откровение и признание своего неведения привело к многим неделям непрерывного сомнения и моральному замешательству, но не к решению.
В октябре 1901 года, после очередного вояжа в Европу, Гертруда возвращается и всю зиму живет во все запутывающемся любовном узле. Мучительная агония продолжалась с перерывами в 1901–1903 годах. Перерывы были вызваны отъездом Гертруды в Европу на весенне-летний период. И тогда в обе стороны шел поток писем. Столь много энергии она отдала своей любовной трагедии, что ни сил, ни желания на учебу уже не осталось.
Летом 1903 года вся троица — Мэй, Мейбл и Гертруда, — встретилась в Риме, в последний раз.
Развязка любовной трагедии известна из переписки Эммы Лутц, ставшей к тому времени Эммой Ирвинг, и Гертруды. Точнее, из писем Эммы, ибо письма Гертруды не сохранились. Выйдя замуж и переехав в Бостон, Эмма близко сошлась с Мейбл Хейнс и послужила источником информации, до которой все время допытывалась из Европы Гертруда. В конечном счете, Эмме надоело разбираться и отвечать на вопросы подруги. Одно из писем, довольно официального тона, содержит следующие строки:
Данный текст является ознакомительным фрагментом.