Просьба американцев

Просьба американцев

Июнь. Вашингтон. Рузвельт читает шифровку от Черчилля, который сообщает с тихо-уютного североафриканского побережья: «Купание приносит мне огромную пользу…»

В это время немцы готовили на Курском направлении к наступлению 50 дивизий. Гитлер надиктовывал приказ (подпишет его в канун операции): «Вы начинаете великое наступательное сражение, которое может оказать решающее влияние на исход войны в целом. С вашей победой сильнее, чем прежде, во всем мире укрепится убеждение в тщетности любого сопротивления немецким вооруженным силам…»

Рузвельт в ответе Черчиллю сообщает о телеграмме Сталина — советский лидер разочарован позицией западных союзников и требует открыть второй фронт; Россия изнемогает, сражаясь в одиночку. Премьер, взбодренный пляжами, морем и солнцем, в новом письме президенту согласовывает с ним совместное послание в ответ на «суровое порицание дядюшки Джо» (так называли Сталина. — В. О.). Предлагает сказать Сталину об опасности поражения союзников, «если бы бросили сотни тысяч человек через Канал (Ла-манш. — В. О.) в гибельное наступление… Это могло бы вызвать у нас в стране крайне дурные настроения». Предложил Рузвельту включить в письмо Сталину следующую строчку: «Лучший путь нашей помощи Вам — это мы сделаем в Тунисе…»

В эти дни Шолохов был отозван с фронта — ему сообщили, что надо встретиться с представителями ВОКСа. Эта организация все более набирает авторитет во влиянии на зарубежную общественность.

Был радушен и приветлив на встрече, спокойно попыхивал табачным дымком. Но вдруг взорвался — когда ему передали просьбу Американского общества помощи России написать письмо американцам в связи с приближающейся годовщиной войны. Таким его еще никто не видел:

— Что писать? И для чего? Вчера я встретился с одним американцем и в разговоре он сказал мне, что если в моем романе будут рассуждать о необходимости более активного участия союзников в войне, чем оказание материальной помощи, то это может обидеть американцев…

Не смог утаить чувств:

— Я могу допустить, что американец… живущий несколько в стороне от больших мировых событий, может не понять, что его судьба и судьба Америки зависят прежде всего от разгрома гитлеровской Германии и что эту судьбу русский народ решает пока один… я полностью отдаю себе отчет о значении американской помощи России. Я с благодарностью вспоминаю об этом всякий раз, когда по фронтовым дорогам проезжают «додж» или «форд»; когда беседуешь с летчиком, сошедшим с американского истребителя, или с больным в госпитале, где благодаря применению американских медикаментов… возвращаются к жизни… раненые советские бойцы… но настоящая боевая дружба между двумя бойцами не может быть основана на том, что один сражается и идет в смертельный бой, а другой, подбрасывая ему патроны, хлопает в ладоши и кричит: «Браво, ты хорошо дерешься!»

Он рассказал, на каких фронтах побывал, вспомнил гибель матери. И снова не удержался от страстного монолога:

— Трудно требовать от человека, у которого враг еще не отнял жизнь его родных, друзей, чтобы он так же яростно ненавидел гитлеровцев, как ненавидим мы их… если я призываю американцев вступить в бой и открыть второй фронт в Европе, то не только ненависть к врагам диктует мне это. Мы, русские, слишком уверены в силах своего народа, чтобы истерически кричать на весь мир: «Бей гитлеровцев!» Мы и так их убьем.

Подытожил уже спокойно и весомо:

— Я убежден, что жизнь миллионов молодых американцев, свобода и независимость каждого из них прежде всего зависят от разгрома гитлеровской Германии, и я призываю американский народ вступить в бой вместе с нами…

И, будто победа уже на пороге, завершил так:

— И на основе этой солдатской дружбы создать прочный и справедливый послевоенный мир.

«Письмо американским друзьям» все-таки появилось. Уговорили. В нем было немало добрых и уважительных слов об Америке, но закончилось оно без обиняков: «Нельзя из этой войны выйти, не запачкав рук. Она требует пота и крови. Иначе она возьмет их втрое больше. Последствия колебаний могут быть непоправимы. Вы еще не видели крови ваших близких на пороге вашего дома. Я видел это, и потому я имею право говорить с вами так прямо».

В эти же дни Шолохов отправил еще одно письмо — на свою Донщину другу-райкомовцу Петру Луговому: «Напиши о соседях, как из неразберихи выбрались базковцы, боковцы? Как выглядят правобережные хутора? Где сейчас Петро Чикидь?..» Одновременно и боль: «Ребята, что осталось и осталось ли? — от моей библиотеки? Нельзя ли собрать хоть что-либо, ведь немцев в Вёшках не было, неужели свои растащили?» И как же замечательно закончил: «Много пришлось повидать мне порушенных мест, но когда — Родина, во сто крат больнее… Ну, да ничего! Были бы живы, а все остальное наладится, трава и на погорелом месте растет!..»

Август. Шолохов вдруг заглянул в Вёшки — возвращался из Камышина, куда вернул семью из Казахстана. В станице пока негде было жить — дом не восстановлен.

Да что свой дом! Пришел в полное уныние, когда узнал, что к Дону подкрадывается голод. Не быть никакому урожаю, ибо нечем вести сев озимых. Нет семян по недороду, нет и техники из-за разора от войны. Пришла мысль просить о помощи ЦК. И Шолохов от имени всех первых секретарей райкомов Верхнего Дона подписывает письмо секретарю ЦК Андрееву, он же и нарком земледелия.

Из Вёшек поехал в Новочеркасск. Его появление осталось в памяти одного казака-виноградаря: «На виноградниках работали пленные немцы. Работали молча, старательно, как бы заглаживая свою вину. Относились мы к ним неплохо, но, понятно, без особой теплоты. В какой-то день приехал Шолохов. Долго наблюдал за работой немцев. Смотрел, как тщательно перекапывают они сухую, рыжеватую землю, как выступает на их давно не стиранных, слинялых рубахах едкий, соленый пот. Не знаю, о чем подумал Шолохов, но отлично помню, как печальнее и печальнее становились его глаза. Потом решительной походкой направился к нам и попросил винодела Степана Митрофановича угостить пленных вином. Он возвратился из погреба с деревянным ведром-консовкой и поднес стакан немцу. Потом второму, третьему… Немцам назвали фамилию писателя. Были потрясены… „Шлихт, простой…“»

В Новочеркасске пробыл всего один день. Осталась фотография — писатель с несколькими офицерами 31-й армии и командармом. Как не заприметить — у тех, кто без шинели, видны награды, а на гимнастерке Шолохова — ни единой, а ведь имел орден Ленина еще с довоенного времени и недавнюю медаль «За оборону Сталинграда».

Сентябрь. Шолохова разыскивают и сообщают — в Москве пройдет Общее собрание Академии наук. Давно не собирались лучшие из лучших. Но нашел ли академик Шолохов время на этот сбор, да и было ли желание? Неизвестно. Он и до войны редкий здесь гость.

…Все чаще приходят добрые вести. В октябре 1943-го — бегством немцев завершилась битва за Кавказ; почти что родные для Шолохова места. В ноябре был освобожден Киев — подала голос украинская кровиночка от матери. 1 декабря завершилась Тегеранская конференция глав трех союзных держав — СССР, США и Великобритании. Союзники наконец-то приняли решение об открытии второго фронта в Европе не позднее 1 мая 1944-го. Американский президент заметил: «Если дела в России пойдут и дальше так, возможно, что будущей весной второй фронт и не понадобится».

Шолохов уже убедился: Сталин — единственная фигура во главе страны, кто способен обеспечить своими невероятнейшими волей и решительностью победу и без всякой жалости обойтись с теми, кто мешает победе.

Дополнение. Война еще сильнее подогрела интерес к Шолохову за рубежом. США и Англия издали «Тихий Дон». Главы из романа «Они сражались за родину» — в нетерпении — передавались в Америку по телеграфу.

В феврале Шолохов прочитал в «Правде» сообщение из Нью-Йорка: «В ближайшее время состоится премьера оперы Дзержинского „Тихий Дон“». В июле появилась еще одна заметка: «Огромными тиражами издаются в Англии, США и других демократических странах книги русских классиков и советских писателей: Горького, Алексея Толстого, Шолохова и других».

В Москве «Тихий Дон» во время войны не выходил.