Потерянный дворец

Потерянный дворец

Измученный месяцем странствий и подхваченной в Каппадокии простудой, я провел последний день в районе Султан Ахмет, где наша скромная гостиница пряталась в тени Айя-Софии и Голубой мечети. Время позволяло мне навестить церковь Святых Сергия и Вакха, одну из самых симпатичных построек Юстиниана в южной оконечности района, неподалеку от набережной. В настоящее время это мечеть; правда, она почти всегда закрыта, однако если подождать немного в тенистом садике, кто-нибудь непременно отопрет вам дверь. Внутренность представляет собой восьмиугольник, под небольшим углом вписанный в квадрат, но аркады между удерживающими купол восемью столбами – прямые и дугообразные попеременно – делают все пространство поразительно легким и светлым. Мозаики давно утрачены или скрыты под штукатуркой, зато мраморные колонны с изысканной резьбой капителей до сих пор поддерживают восхитительный антаблемент с длинной надписью, прославляющей дарителей храма: Юстиниана и Феодору. Прихотливое, гармоничное и вместе с тем исключительно человечное, это здание, кажется, так и противостоит любым предрассудкам. Если бы Вольтер увидел его, он наверняка изменил бы свое мнение о византийской культуре, которую презирал как «бесполезное собрание молитвословий и чудес».

Между церковью Святых Сергия и Вакха и Айя-Софией круто спускающиеся к Мраморному морю переулки района Султан Ахмет забиты крохотными гостиницами и османскими домами, но среди них то и дело возникают таинственные заброшенные сооружения из кирпича и камня: развалины бастионов, массивных фундаментов и террас – всего того, что осталось от Большого императорского дворца. Константинополь был величайшим городом средневековой Европы, и Большой дворец, являвшийся резиденцией наместника Бога на земле, единственного императора единственной законной империи, должен был быть самым большим и самым богатым из всех дворцов. Никак не меньше. С запада его ограничивал Ипподром (сохранившийся в виде длинного пыльного парка, утыканного обелисками), с севера – Айя-София, с востока и юга – море. Во времена своего расцвета в X веке он занимал территорию, не уступавшую территории многих современных ему городов. Сооружавшийся поэтапно на протяжении восьми столетий, Большой дворец был скоплением огромного количества дворцов и дворцовых комплексов – Дафны, Магнавры, Вуколеона и других. В него входили огромные залы, жилые помещения, храмы, а также множество таких сооружений, как казармы, жилища евнухов, кухни, бани и мастерские. Самый продолжительный в истории долгострой был начат Константином Великим, чей дворец был ограничен высокой террасой возле Ипподрома. Попасть в него можно было с севера через монументальные ворота Халки, носившие такое название по причине своих огромных медных дверей (медь по-гречески «халкос»). За воротами находился окруженный колоннами внутренний двор Дельфакс, а близ него главные государственные учреждения: казарма императорской гвардии, императорская сокровищница, Зал девятнадцати лож, где в позднейшие века выставляли перед погребением тела умерших императоров. Южнее, на месте нынешней Голубой мечети, находилась Дафна. Названная так в честь привезенной из Рима статуи нимфы, она включала в себя личные покои императора и сообщалась с императорской ложей на Ипподроме. На нижней площадке, к юго-востоку от Дафны, располагались личные покои императрицы, включая родильную комнату, знаменитую Багряную палату, от названия которой происходит термин «багрянородный». Дворец с самого начала имел собственную гавань с примыкающим к ней маяком, а неподалеку от нее находился Вуколеон (в дословном переводе «быколев»), названный так, поскольку ведущую к нему лестницу украшали статуи быков и львов.

Несколько церквей были возведены в V веке, следующий этап крупного строительства начался при Юстиниане I. Северная часть дворца пострадала от пожаров, бушевавших в Городе во время восстания Ника, но Юстиниан с лихвой возместил утраченное. Ворота Халки были переделаны в массивное купольное сооружение, украшенное мозаикой и скульптурой. Юстин II, племянник и наследник Юстиниана, внес самый важный и, можно сказать, уникальный вклад в сооружение дворца: он построил Хризотриклиний, или Золотой зал, превратившийся в главный центр придворных церемоний.

Задуманный с небывалым размахом и завершенный только при наследниках Юстина, Хризотриклиний имел форму купольного восьмиугольника с апсидами, расходящимися, подобно лепесткам роз, в разные стороны. Вход в него был с западной стороны через двери из литого серебра. На стенах и потолках располагались мозаичные изображения цветов. В восточной апсиде стоял императорский трон, а в полукуполе над ним находилась мозаика с изображением восседавшего на таком же троне Христа. В апсидах к северу и югу стояли золотые орг?аны, украшенные драгоценными камнями. Хризотриклиний был полностью уничтожен, но представить себе, как он выглядел, можно по сохранившейся церкви Святых Сергия и Вакха и храму Сан-Витале в Равенне. Оба здания, датируемые VI веком, – купольные восьмиугольники с множеством апсид; в последнем сохранились мозаичные императорские портреты, подобные тем, что в изобилии имелись в покоях Большого дворца.

Юстин II вступил на трон, намереваясь посвятить себя восстановлению римских добродетелей, но, помимо возведения стен Хризотриклиния, запомнился в основном приступами жестокой психической болезни, спровоцированной известиями о военных поражениях. В VII–VIII веках императорам, как правило, было не до того, чтобы возводить грандиозные сооружения: у них просто не было для этого ни времени, ни ресурсов. Исключение составлял лишь Юстиниан II, чье царствование началось в 685 году: император, которому исполнилось всего шестнадцать лет, был полон честолюбивых планов. Подтвердив свою доблесть разгромом славян, Юстиниан приступил к сооружению монументов, призванных навеки возвеличить его имя. Так на свет появились два огромных покрытых мозаиками зала, уважительно названных Лавсаиком Юстиниана и Триклинием Юстиниана.

Через сто тридцать лет столь же юный Феофил украсил Триклиний Юстиниана новыми мозаиками, а к югу от него на крутом склоне между Хризотриклинием и Дафной начал возводить комплекс зданий, который привел в изумление даже самых искушенных придворных. Павильоны Жемчужина, Камилас и Карианос были расположены симметрично между двумя соединенными залами, называвшимися Сигма и Триконхос. Первый имел форму буквы «С», его крыша покоилась на пятнадцати мраморных колоннах. Концы Сигмы обнимали внутренний двор. Там стоял золотой трон, по обеим сторонам которого бронзовые львы испускали из пастей струи воды в полукруглый бассейн. Там же располагались изысканная арка, воздвигнутая на подмостках, и второй фонтан в виде золоченой шишки, возвышавшейся из бронзового, отделанного серебром бассейна. Всей обстановке сознательно придали театральный характер, тем более что она служила фоном для постановок саксимодексимума – своеобразной разновидности балета с участием лошадей, в ходе которой из шишки фонтана выбрасывались струи вина. Из двора можно было пройти сквозь Сигму и, миновав серебряные двери, попасть в Триконхос, имевший, как видно из названия, три апсиды, или конхи, лучами отходящие от центрального купола на порфировых колоннах. Потолок этого зала был покрыт золотом. В целом комплекс представлял собой попытку воскресить поздний античный стиль, господствовавший в IV–V столетиях. Такое восстановление или, правильнее сказать, возвращение к более ранним формам, вероятно, было призвано обозначить новый период процветания и величия, в который вступила империя.

Сын Феофила Михаил III мало интересовался искусством и архитектурой, зато его наследник и убийца Василий I, хотя и слыл неграмотным крестьянским сыном, привел дворец на вершину его величия и славы. Вновь были восстановлены ворота Халки, однако главный вклад Василия – строительство храма к востоку от Хризотриклиния. В пределах дворца находилось несколько церквей, но возведенная Василием Неа-Экклесиа (Новая церковь) превзошла их все и стала образцом для последующих императорских построек. Строительству церкви на крутом склоне предшествовало возведение высокой террасы. Чтобы попасть в церковь, необходимо было пройти через атриум с двумя мраморными фонтанами; крестообразная в плане, она имела пять куполов, покрытых полированной бронзой. В центральном куполе располагался мозаичный образ Христа Вседержителя, в восточной апсиде Богородица простирала свой покров над императором и его империей. Полы были устланы разноцветным полированным мрамором, уложенным в виде прихотливого орнамента, а изготовленный из позолоченного серебра иконостас сверкал драгоценными камнями. Здесь впервые во всей полноте проявил себя классический стиль средневизантийского периода: и архитектура, и иконы производили ошеломляющий эффект роскоши и изящества: могучая симфония цветов, камней и драгоценных металлов воспевала таинство воплощения Христа. На протяжении пяти с половиной столетий существования империи Неа-Экклесиа оставалась одним из главных чудес столицы, однако Василию и этого показалось мало. Он построил Циканистерий (двор для игры в мяч), новые триклинии с колоннами из зеленого мрамора и красного оникса и жилые помещения, украшенные мозаикой с изображением павлинов.

К моменту смерти Василия в 886 году дворец более всего напоминал огромную сцену для представления бесконечных дворцовых церемоний. Хотя его строительство велось поэтапно, планировка дворца была отнюдь не хаотичной: тронные залы, подобно храмам, ориентировались по линии восток-запад, что свидетельствовало о сакральном характере императорской резиденции; другие сооружения строились сообразно направлению движения процессий. Один из главных путей начинался от ворот Скилакс, ведущих во дворец прямо с Ипподрома. К востоку от ворот находился двор, откуда проход шел в восточном направлении – под золотыми потолками и в окружении мозаичных стен Триклиния и Лавсаика Юстиниана. За Лавсаиком находился огромный вестибюль Трипетон, серебряные двери в дальнем конце которого открывались в Хризотриклиний. При приближении процессии двери распахивались настежь, а органы исполняли торжественную музыку.

Императоры X–XI веков мало что добавили к Большому дворцу, но вовсе не из-за недостатка рвения: по общему мнению, строительство дворца было к этому времени завершено. С годами некоторые части, естественно, приходили в запустение, но слух о том, что императоры династии Комнинов покинули его ради Влахернского дворца, неверен. Оставить престол и символ императорской власти можно было разве что в порыве отчаяния, а Комнины не склонны были к подобным эмоциям. Влахерны, окруженные открытым пространством, стали их любимой резиденцией, однако старый дворец оставался средоточием официальной жизни: делопроизводства и всевозможных церемониалов. Из «Алексиады» видно, что Большой дворец продолжали использовать в последние годы царствования Алексея I и что его внук Мануил I, немало сил отдавший украшению Влахерн, не обходил вниманием и старые сооружения. В сложной совокупности своих архитектурных начинаний, несомненно имевших некий символический смысл, он восстановил и вновь украсил Лавсаик Юстиниана, а неподалеку от него возвел знаменитый зал в сельджукском стиле, так называемый Персидский дом, или Мухрутас. Восстанавливая здания пятисотлетней давности, Мануил давал тем самым понять, что намерен восстановить империю; а возведение Персидского дома с потолком в стиле «мукарнас» свидетельствовало о готовности императора установить добрососедские отношения с турками, не зря ведь над его сооружением трудились турецкие и иные мусульманские мастера.

От Мухрутаса не осталось и следа, но во дворце Зиза в окрестностях Палермо можно найти его отголоски. Построенный в 1162 году для норманнского короля Гильома I Сицилийского, дворец Зиза – почти современник Мухрутаса. Оба названия происходят от арабских корней, оба здания соединяют в себе мусульманский и византийский стили. В примечательном среднем зале Зизы сталактиты и соты нависают над мозаичными медальонами с лучниками, стреляющими в птиц, и павлинами, клюющими финики, а пол покрыт многоцветным мрамором. Новая палата, построенная Мануилом, вряд ли уступает залу Зизы величием и красотой.

Мануил стал последним императором, затеявшим серьезное строительство в пределах Большого дворца, который оставался в целом нетронутым вплоть до 1204 года. Но и в это страшное время он избежал худшего, поскольку во дворце расположились предводители Четвертого Крестового похода. Они были ошеломлены: хронист Робер де Клари насчитал «не менее пяти сотен залов, связанных между собой и покрытых золотой мозаикой», причем даже дверные петли здесь были сделаны из серебра, а не из железа. Когда византийцы вновь вернулись в город в 1261 году, дворец пребывал в довольно приличном состоянии и мог выполнять свои церемониальные функции, но был полностью разграблен и лишился практически всего имущества, а его сооружения серьезно пострадали от небрежного отношения завоевателей. Императоры династии Палеологов не имели средств для масштабной реставрации, в которой дворец так нуждался, в результате чего в самом средоточии «возрожденной» империи находилась неумолимо разрушающаяся масса строений, былой символ ее могущества и славы. Когда турки взяли город, дворец лежал в руинах, бродя среди которых победивший султан, как пишут, припомнил персидские стихи о превратностях судьбы: «Ныне паук плетет паутину в царском дворце».

Иногда приходится слышать мнение, что, поскольку византийской цивилизации был присущ исключительно религиозный характер, утрата такого светского памятника, как Большой дворец, является для потомков не слишком большой потерей. На это можно возразить следующее: чем дальше продвигается изучение Византии, тем больше мы узнаем о ее гражданских искусствах и архитектуре и тем менее религиозными они предстают. Страшно подумать, насколько бы обеднело наше представление о французской культуре, лишись мы Версаля, Фонтенбло и других великих дворцов, если бы вдруг время разрушило их и оставило нам одни голые стены и пилястры. Большой дворец был сердцевиной византийского мира, сокровищницей его светского искусства, и исчезновение этого исторического памятника является огромной трагедией. Нет ни малейшего основания полагать, что многочисленные сцены триумфов и охоты, изображения птиц, зверей и цветов, описанные в разных письменных источниках, были исполнены с меньшим мастерством, чем дошедшие до нас композиции Рождества и Распятия.

Все, что осталось сегодня, это мозаики полов, спрятанные под новым рынком позади Голубой мечети. Считается, что они относятся к VI веку, но с точки зрения стиля – это абсолютная классика. О мозаиках нет упоминаний ни в одном источнике, и по этой причине их можно было бы счесть заурядными, однако качество и техника их исполнения достигают высочайшего уровня. Сцены охоты и битвы между животными выполнены с пугающим натурализмом (когти раздирают плоть, раны зияют и кровоточат), пейзажи и городские виды излучают мягкое, в духе идиллий Феокрита, очарование, как и некоторые жанровые сценки: двое мальчиков едут на верблюде; жеребенок сосет кобылу… Византия не могла избавиться от влияния Азии, но ее интерес к классическому прошлому никогда не исчезал, о чем свидетельствуют мозаики Хоры. Начиная с эпохи Юстиниана, ориентализм и классика – павлины и кентавры – сосуществовали и смешивались между собой с неизменным успехом. Один и тот же император мог возводить дворцы в позднеримском и в арабском стиле; один и тот же стеклянный сосуд украшали изображения греческих эфебов и ободок из узоров, заимствованных в арабском алфавите.

До наших дней дошел всего лишь один важный фрагмент, позволяющий представить себе, как выглядел Большой дворец в эпоху своего расцвета. Иногда это сооружение называют домом Юстиниана, хотя правильнее считать его частью Вуколеона. Чтобы добраться до него, необходимо пройти по лабиринту узких улочек, где теснятся старые деревянные дома. Некоторые из них давно заброшены, другие обитаемы, но настолько скособочились и вросли в землю, что выглядят покорными данниками времени и законов гравитации. Их верхние этажи нависают над улицами на манер старых византийских гелиаконов, линии рассохшихся окон подчеркнуты аккуратными рядами цветочных горшков.

Миновав эти улочки, нужно перейти железную дорогу, затем пройти через пролом в стене, обращенной к морю, а дальше двигаться вдоль широкой автомагистрали, проложенной у берега Мраморного моря. Вскоре взгляду откроется низкая арка водяных ворот с узорами из переплетающихся гроздьев винограда, ее проем забит мусором и опален пожарами. Чуть дальше находится массивный защитный бастион, за которым расположен полуразрушенный, но все еще прекрасный фасад здания – конечная цель нашей прогулки. Высоко над головой, увенчанные кирпичными арками, видны три мраморных оконных проема благородных пропорций, которые некогда открывались на балконы, глядевшие на широкий песчаный берег и море. На старинных фотографиях берег изобилует вытянутыми на него рыбацкими лодками и покосившимися лачугами.

Когда Гильом Тирский посетил в XII веке Константинополь, он был восхищен морскими подступами к Большому дворцу и описал «мраморные ступени, спускающиеся к кромке воды, изваяния львов и колонны из мрамора, с царским великолепием украшающие окрестности». Ныне чудом сохранившийся фасад Вуколеона свисает, как изъеденный молью занавес, между автострадой и железной дорогой и смотрит на мир глазницами своих окон, забитых остатками растерзанных деревянных рам. И тем не менее влюбленные парочки сидят вечерами на скамейках небольшого парка, разбитого перед ним, и солнце, устремляющееся над водами Мраморного моря к закату, окрашивает старые стены густым розовым цветом. В октябре длинные пряди вьющихся растений опутывают все здание, словно гигантская рыжая копна волос, которых никогда не касался гребень. Еще немного, и с последними лучами солнца появляются летучие мыши Вуколеона, исполняющие свои безмолвные танцы в окнах и арках дворца. Ныне это единственные его хозяева.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.