Хора: Ниспадающее покрывало

Хора:

Ниспадающее покрывало

…Из-за отсутствия могучего источника природной энергии византийская цивилизация не может и отдаленно равняться с другими великими цивилизациями, о которых нам сохранила сведения история и которые даже на таком временн?ом расстоянии и при малейшем прикосновении сообщают нам возвышенность духа и вызывают восхищение. По причине этих скудных плодов мы и приносим Византийской империи в лучшем случае свое прохладное почтение и остаемся безучастными ко всем бурям, кружившимся вокруг нее в ее закатные века и смывшим ее ослабевший деспотизм, удовлетворявший себя восполнением скудного прозябания и не способный ни к одной благородной мысли, во внешнюю тьму и забвение.

Фердинанд Шевилл. История Балкан

После мрака, царившего в Пантократоре, без посещения Карие Джами было никак не обойтись: это стало чем-то вроде перехода из безжизненной пустыни в цветущий сад. Карие Джами, которая находится на окраине города, близ Адрианопольских ворот, – бывшая церковь монастыря Спасителя в Хоре с фресками и мозаиками, исполненными в начале XIV века на средства Феодора Метохита. В целом это – один из величайших шедевров европейского искусства, того же уровня, что современные им работы Джотто ди Бондоне и самые выдающиеся достижения Высокого Ренессанса. Ко времени их создания в империи назрело немало всевозможных проблем. Анатолийские провинции были утрачены, итальянские морские республики растаскивали то немногое, что осталось от прежнего богатства, но ничто из этого не отразилось во фресках Хоры. В них нет и следа усталости и формализма, совершенно ничего, даже отдаленно напоминающего упадок или пессимизм. Любой непредубежденный посетитель, оказавшийся под сводами Хоры, будет потрясен блеском и свежестью ее живительных красок, мерцающим золотым фоном, красотой фигур, гармонией композиций и богатством живописных деталей. Чего здесь только нет: гордо расхаживают павлины и фазаны; стайки детей играют в свои игры; утесы перемежаются деревьями, сгибаемыми порывом ветра; фантастические архитектурные задники сменяются надутыми парусами и почти кубистическими видами городов и селений. Рядом с Иоанном Крестителем, проповедующим о Христе, водяная птица выхватывает из бассейна змею; в «Благовещении святой Анны» пташка летит к спрятанному высоко в кроне дерева гнезду, полному разевающих клювы птенцов. Печаль разлита во вселенной Хоры – матери, оплакивающие смерть сыновей; слепые, увечные и больные, во множестве окружающие нас… но при этом все исполнено глубочайшего экзистенциального смысла.

Одна из самых удивительных мозаик – портрет Феодора Метохита в люнете над дверью, ведущей в основное пространство храма. Он изображен в характерной позе дарителя, преклонившего колени у трона Христа с моделью восстановленного им храма в руке. Его почти турецкий костюм богат и экзотичен: бирюзовый кафтан, украшенный листьями и отороченный золотой и красной каймой; и шапка – самый замечательный из головных уборов, когда-либо воплощенных в изобразительном искусстве. На первый взгляд она напоминает обширный тюрбан, туго намотанный вокруг головы своего владельца и заканчивающийся высокой, плоской и круглой короной, но при более внимательном рассмотрении обнаруживается, что в основе всего сооружения скрывается легкая арматура, на которую натянут шелк. Белый шелк уложен горизонтальными складками и пересечен вертикальными лентами из красной и золотой парчи. Попытки идентифицировать шапку Метохита как скиадион (камилавку) неубедительны, но совершенно очевидно, что на закате империи византийские портные многое заимствовали у турок, а впоследствии кое-что из этого передали итальянцам.

Такая шапка могла, конечно, быть и единственной в своем роде, но в любом случае понятно, что носить ее в Византии XIV века мог только высокопоставленный чиновник. Феодор Метохит был близким другом и доверенным лицом императора Андроника II Палеолога, возвысившимся до звания великого логофета, одним из выдающихся литераторов своего времени и ревностным исследователем классики. Его объемистые сочинения содержат комментарии к Аристотелю, «Общее введение в науку астрономию», а также поэму, описывающую восстановление монастыря Хоры. Метохит гордился своими литературными трудами и надеялся, что благодаря им имя его переживет века. Но есть, тем не менее, в этих трудах некий отголосок пустоты и бессмысленности. «Оксфордский византийский словарь» описывает их стиль как «заведомо смутный»; подобно многим византийцам до него, Метохит ощущает себя настолько подавленным великими достижениями древних, что сомневается в своих способностях сказать что-то новое.

Неизвестный художник в Хоре нимало не мучился подобными сомнениями и запечатлел пиетет своего патрона к прошлому в ярко выраженных классицистических особенностях. Это всего более проявляется в живописных элементах, лишенных религиозного смысла, – например, при изображении групп тщательно причесанных и разодетых девиц, которые вполне могли бы прогуливаться и в садах эллинистической Александрии. И, даже переместив взгляд с периферии в центр запечатленной христианской драмы, мы и здесь не находим жесткого иерархического формализма, обычно ассоциирующегося с византийским искусством: фигуры живы и выразительны, их человечность не подлежит сомнению. В сценах детства Богородицы мастер Хоры создает картины, исполненные семейного тепла, которые византийской традиции почти не известны, хотя его трактовка образов остается глубокой и лишенной сентиментальности. В сцене «Первые семь шагов Богородицы» он умело льстит просвещенным вкусам своего заказчика, не пренебрегая, однако, и вкусами простого богомольца. В центре композиции расположена очаровательная девочка с протянутыми вперед руками, делающая первые робкие шаги к матери; позади ребенка видна странная фигура заботливо склонившейся над ней высокой служанки. Служанка облачена в длинное голубое классическое одеяние, подрубленное золотом, голова ее окутана летящей светло-красной накидкой. На миниатюре X века, ныне хранящейся в Париже, у фигуры, олицетворяющей Ночь, – точно такая же накидка на голове, безусловно скопированная с эллинистического оригинала. Служанка из Хоры являет собой, таким образом, тонкую ностальгическую аллюзию, которую должны были по достоинству оценить Феодор Метохит и его ученые друзья. Но этим ее значение не исчерпывается. Она могла бы быть лишь эхом персонификации Ночи, вместе с тем являясь ярким символом возросшего уважения к достижениям эллинизма, распространившегося среди книжников поздней Византии и приводившего их ко все большей терпимости к язычеству. Метохит на закате империи признал, что людскими судьбами правит капризная Фортуна. Гемист Плифон, последний и самый самобытный византийский неоплатоник, пошел дальше: он посвятил последние годы своей жизни сочинению гимнов Зевсу и Аполлону. Метохит почувствовал, что Христос покинул империю; Плифон сам покинул Христа.

Сцены Страстей Христовых, украшавшие Хоры, утрачены, б?ольшая часть сохранившихся мозаик находится во внешнем и внутреннем нартексах. Все важные фрески собраны в парекклесионе, или боковой часовне. Здесь художник уже в меньшей степени стремился очаровать зрителя деталями и аллюзиями. На голубом фоне разворачиваются монументальные и драматические композиции с глубоким эсхатологическим смыслом. Возможно, Метохит с самого начала хотел, чтобы его похоронили здесь, возле сцены Воскрешения и сошествия во ад, покрывающей всю восточную апсиду. В ее центре изображен Спаситель в сияющих белых одеждах на фоне мандорлы, меняющей цвет от бледно-голубого до белого и усеянной золотыми звездами; под его широко расставленными ногами распростерт лежащий среди остатков разбитых врат ада Сатана; справа и слева изображены группы праведников перед уступами скал, направленными к центру композиции. Христос в сцене Воскрешения являет собой фигуру значительно более динамичную, чем во всех известных нам произведениях раннего византийского искусства: его хитон туго натянут между правым коленом и икрой левой ноги; он хватает Адама и Еву за руки и буквально выдергивает их из могил, что заметно по их развевающимся одеждам. Этот образ клеймом впечатывается в память всякого, кто когда-либо его видел. По мнению искусствоведов, эмоциональная насыщенность сцены и удлиненность некоторых фигур (особенно облаченной в красное опечаленной Евы) напоминает живопись Эль Греко, чьи ранние произведения связаны с византийской традицией, и через столетие после падения Константинополя сохранившейся на его родном Крите.

В 1332 году, во исполнение желания Феодора Метохита, он был похоронен в своей любимой Хоре, но до этого его жизнь претерпела трагический поворот. Восстановление Хоры было завершено в 1321 году, и тогда же началась чудовищная война между Андроником II и его внуком Андроником III. В тот момент, когда империя нуждалась в том, чтобы собрать все свои силы и дать отпор турецкому натиску в Анатолии, она стала распадаться изнутри. Когда семь лет спустя борьба завершилась в пользу младшего Андроника, Метохит пострадал по причине своих долгих и тесных взаимоотношений со старым императором.

Дворец Метохита был разгромлен толпой – возможно, из зависти к его огромному богатству, не меньшей, чем антипатия к старому режиму, – а сам он был сослан на несколько лет в западную Фракию. В 1330 году новый властитель позволил ему вернуться в столицу, где он в качестве смиренного инока Феолепта нашел пристанище в монастыре, на который истратил изрядную часть своего богатства. Будем надеяться, что изучение трудов греческих философов помогло ему бестрепетно перенести эти удары судьбы, тем более что мы в огромном долгу перед этим человеком: без искусства Хоры мир, право, был бы гораздо скучнее.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.