В ЧУЖОМ КРУГУ
В ЧУЖОМ КРУГУ
Прозрение наступило быстро.
23 августа в 14.00 Шебаршин снова был в приёмной у Горбачёва.
Перед ним в зал совещаний вызвали М. А. Моисеева. Михаил Алексеевич вышел через полминуты, на мгновение остановился и внятно произнёс: «Я больше не заместитель министра обороны и не начальник Генерального штаба».
Отметим: несмотря на тяжёлое поражение, большинство советских военачальников уходили достойно, с чувством до конца выполненного долга. Предшественник Моисеева маршал С. Ф. Ахромеев узнал о создании ГКЧП, будучи в отпуске, сразу же вылетел в Москву, встретился с Янаевым и активно включился в работу по поддержке ГКЧП. 22 августа он отправил на имя Горбачёва письмо, в котором изложил свою позицию:
«Почему я приехал в Москву по своей инициативе — никто меня из Сочи не вызывал — и начал работать в „Комитете“[42]? Ведь я был уверен, что эта авантюра потерпит поражение, а приехав в Москву, ещё раз убедился в этом. Дело в том, что, начиная с 1990 года, я был убеждён, как убеждён и сегодня, что наша страна идёт к гибели. Вскоре она окажется расчленённой. Я искал способ громко заявить об этом. Посчитал, что моё участие в обеспечении работы „Комитета“ и последующее связанное с этим разбирательство даст мне возможность прямо сказать об этом. Звучит, наверное, неубедительно и наивно, но это так. Никаких корыстных мотивов в этом моём решении не было».
Через день Сергей Фёдорович покончил жизнь самоубийством[43]. Накануне добровольно ушли из жизни Б. К. Пуго и его жена Валентина Ивановна.
Гибель страны не смогли пережить многие патриоты России. Осенью 1991-го страну обожгли прощальные строки замечательной русской поэтессы Юлии Друниной, прошедшей через суровые испытания на фронтах Великой Отечественной войны:
Ухожу, нету сил. Лишь издали
(Всё ж крещёная!) помолюсь
За таких вот, как вы, — за избранных
Удержать над обрывом Русь.
Но боюсь, что и вы бессильны.
Потому выбираю смерть.
Как летит под откос Россия,
Не могу, не хочу смотреть!
…После Моисеева в комнату заседаний, где за длинным столом расположились Горбачёв, Ельцин, руководители республик, пригласили Шебаршина. Президент СССР был ещё лаконичнее, чем накануне: «Я назначаю Председателем КГБ товарища Бакатина». Затем повернул голову в сторону Шебаршина: «Отправляйтесь сейчас в комитет и представьте его».
Шебаршин в ответ: «Большое спасибо! Сегодня ночью буду спать спокойно».
Что же случилось за прошедшие сутки? Да просто Горбачёв назначил Шебаршина председателем КГБ единолично, без согласования с Ельциным. Когда же Ельцин узнал об этом, то не замедлил показать свой характер.
Однако напрашивается вопрос: а чем же Шебаршин так не угодил Ельцину — ведь он не поддержал ГКЧП и активно сотрудничал в августовские дни с Бурбулисом? Позднее, размышляя о том, как оказался в опале, Леонид Владимирович вспомнил, что вскоре после своего избрания президентом России Ельцин посетил КГБ — принял участие в совещании руководящего состава комитета. Выступил на этом совещании и Шебаршин.
«Я говорил о том, — вспоминал Леонид Владимирович, — что давно уже беспокоило всех нас, сотрудников госбезопасности, о том, чему не хотелось верить и что не хотело слышать горбачёвское руководство: „…Возросли масштабы вмешательства, воздействия на наши внутренние дела из-за рубежа. И далеко не всегда интересы наших иностранных партнёров совпадают с интересами нашего общества, нашей государственности… Деятельность американской и других западных разведок против нашей страны… приобретает всё более наступательный и масштабный характер…“
Теперь, задним числом, я прихожу к выводу, что этим выступлением я занёс своё имя в чёрную книгу новой, демократической власти. Они смотрели на деятельность новоявленных союзников России ещё либеральнее, если это было возможно, чем Горбачёв и его соратники».
…Первое же заседание коллегии показало, что назначение Бакатина на пост председателя будет иметь непредсказуемые последствия для профессиональных руководителей КГБ и главное — для безопасности страны. Произнеся «крылатые» слова о том, что он прибыл в КГБ, чтобы его разрушить, Бакатин доверительно коснулся рукой плеча Шебаршина:
— Вот мой первый зам.
Лицо Леонида Владимировича мгновенно стало жёстким и непроницаемым.
— Нет, — твёрдо произнёс он.
— Почему «нет»? — удивился Бакатин.
— Со мной об этом никто не говорил…
Придя на следующее утро на работу и выслушав доклад дежурного офицера, Бакатин задал ему неожиданный вопрос:
— Где вы были девятнадцатого августа?
Дежурный ответил:
— На работе!
(А где же ещё он мог находиться?!)
— Уволить его!
Кадровик, следовавший за Бакатиным, поспешно записал распоряжение шефа — юридически незаконное, но кого тогда законы волновали? Говорили о них, конечно, много. На «демократических» митингах, например. Под демагогические рассуждения о законности было легче зомбировать население…
Одним из первых посетителей Бакатина в тот день оказался H. С. Леонов. Он пришёл в приёмную председателя с рапортом об уходе со службы. Получилось так, что подал рапорт Бакатину буквально в дверях.
Тот пробурчал недовольно:
— Вы бы мне ещё в коридоре бумагу подали.
— Где удалось, там и подал, — не остался в долгу Леонов.
Вечером Николай Сергеевич по традиции зашёл в гости к Шебаршину. Всё было слишком ясно для обоих, чтобы что-то ещё обсуждать. Выпили, помолчали. Леонид Владимирович собирался подать рапорт наутро. Так и сделал. По привычке зафиксировал: 25 августа, воскресенье, 11.40.
Как часто бывает в таких случаях, обстоятельства, а главное — статус Шебаршина помешали решить этот вопрос без проволочек. Пришлось задержаться, но ненадолго. Для того чтобы убедиться: говоря о своих намерениях разрушить КГБ, Бакатин не шутил. Не очень-то его волновала и судьба разведки. При каждом удобном и неудобном случае он заявлял, что ему «неизвестно, чем она там вообще занимается». Свои первые впечатления от состоявшегося наконец-то визита в Ясенево Бакатин выразил довольно оригинально: «В стране творится чёрт знает что, а у вас здесь газончики». И добавил: «Теперь я вижу, что если КГБ — государство в государстве, то разведка — это государство в КГБ».
Вслед за этим визитом последовало указание по сокращению зарубежного штата разведки. Недовольство больше всего демонстрировали журналисты. Кому-то показалось, что разведчики занимают места, которые по праву должны принадлежать работникам пера и микрофона. Вряд ли кому из серьёзных журналистов было неведомо, что разведка оплачивает содержание своих офицеров за рубежом из собственного бюджета, что будет отозван разведчик — исчезнет и должность «борца за справедливость». Дело было не в этом. Нужно было запустить очередную волну «возмущения» практикой работы КГБ в целом (внешней разведкой — в частности), и эта инспирированная акция нашла поддержку у министра иностранных дел Б. Д. Панкина — очевидно, сказалось его журналистское прошлое. Кстати, бытует мнение, что Панкин был единственным действующим послом за рубежом (в Чехословакии), открыто осудившим выступление ГКЧП. «Результат» не замедлил сказаться — через неделю его назначили министром.
18 сентября Шебаршин вновь подаёт рапорт об увольнении и на этот раз доводит дело до конца. Первый зам Бакатина Олейников решил пристроить на место первого заместителя начальника ПГУ своего человека. Шебаршин был категорически против такого назначения, но Бакатин подписал приказ о назначении, даже не поставив Леонида Владимировича в известность. Как говорят в таких случаях, чаша терпения переполнилась.
Из рапорта Шебаршина на имя Бакатина: «Мне стало известно, что на должность первого заместителя начальника главного управления назначен Р. Решение об этом назначении было принято в обход Первого главного управления и его начальника. Вы лично не сочли нужным поинтересоваться моей позицией в этом вопросе, оценкой профессиональной пригодности тов. Р.
В прошлом, как Вам известно, существовала практика назначения должностных лиц под нажимом аппарата ЦК КПСС или по протекции. В последние годы эту практику удалось прекратить. С горечью убеждаюсь, что она возрождается в ещё более грубой и оскорбительной форме — на основе личных связей, без учёта деловых интересов. Эта практика, уверен, может погубить любые добрые преобразования».
Шебаршина никто не удерживал. Разрушителям настоящие профессионалы, люди, преданные своему делу, не нужны. А если к тому же профессионально подготовленные работники имеют несчастье быть честными и искренними… Нет, это не для той жизни, которую готовили России новые её хозяева.
Весьма показательно было увольнение начальника УКГБ по Москве и Московской области В. М. Прилукова. После тревожной ночи, когда решалась судьба операции «Гром», предопределившая участь ГКЧП, он, приехав к себе в здание Московского управления, решил провести оперативку. Неожиданно открылась дверь кабинета и на пороге появился возбуждённый человек с осанкой настоящего революционера, сознающего высокое предназначение своей миссии. Был это некто Ривкин, помощник Гавриила Попова.
— Вы, Прилуков, можете покинуть этот кабинет, — громко заявил он с порога.
— С какой стати? Не вы же назначали меня на эту должность.
— Неважно, — напористо произнёс Ривкин, — пишите заявление об уходе.
Можно было (а может, и следовало) окоротить этого хама. Но Виталий Михайлович понимал, что Ривкин явился к нему в кабинет не по личной инициативе. Он вежливо отправил его восвояси и пошёл проводить совещание руководящего состава управления.
Позднее к своему рапорту на имя нового председателя КГБ Бакатина Прилуков приложил объяснительную записку:
«Учитывая политическую ситуацию в стране и в КГБ, не считаю возможным по морально-этическим соображениям обращаться к новому руководству КГБ с какой-либо личной просьбой по вопросу дальнейшей службы в органах КГБ».
…Как говорится, родственные души находят друг друга. Своим главным советником Бакатин избрал отставного генерала Олега Калугина — одного из главных «разоблачителей» деятельности КГБ в «демократической» и зарубежной прессе. Это была настоящая находка для «пятой колонны» и её зарубежных покровителей. Так называемая общественно-политическая деятельность и выступления Калугина в печати косвенно подтверждали давние подозрения руководства КГБ (они были и у Андропова) о его связях с американской разведкой.
За клеветнические высказывания Указом Президента СССР от 29 июня 1990 года Калугин был лишён государственных наград, а постановлением Совета министров СССР — звания генерал-майора. Примечательно, что через несколько дней после провала ГКЧП ему вернули награды и звание. Возмездие настигло предателя значительно позже: в 2002 году Калугин был заочно осуждён за государственную измену и приговорён к 15 годам лишения свободы с отбыванием наказания в колонии строгого режима.
Заметим, что Шебаршин уже после первых публичных заявлений Калугина относился к нему с брезгливостью, а Леонов открыто называл его негодяем и подлецом.
Вряд ли заслуживает особого внимания позиция Калугина по отношению к ГКЧП, но всё же мы её коснёмся и процитируем его слова, прозвучавшие в интервью Би-би-си: «Роль КГБ в организации этого путча очень велика. КГБ фактически выступил в качестве главного организатора антиконституционного заговора. Так я бы сейчас на месте президента не только расформировал КГБ СССР, а подверг его руководителей аресту».
Как видим, намерения и Бакатина, и его главного советника в отношении Комитета государственной безопасности СССР полностью совпадали. Да и не могло быть иначе.
В своих воспоминаниях Шебаршин описывает один любопытный эпизод, связанный с визитом в КГБ весьма представительной делегации США: «13 сентября 1991 года государственный секретарь США Д. Бейкер посетил Комитет государственной безопасности на Лубянке и встретился с его председателем В. В. Бакатиным. Посещение было представлено как историческое. Госсекретарь США (!) в штаб-квартире КГБ (!) встречается в дружеской беседе (!) с председателем КГБ! Каждое слово, каждый жест фиксируются на плёнку двумя дюжинами репортёров!..
Наша сторона настойчиво, с энтузиазмом (не видел, не было ли слёз на глазах?) упирала на то, какая для нас честь видеть у себя господина Бейкера. И как пароль, как тайная масонская формула многократно прозвучало имя Эдуарда Амвросиевича Шеварднадзе, как выяснилось, дорогого личного друга обоих собеседников».
Многие представители «демократических» кругов не только мечтали добиться известности, но и стремились любыми способами запечатлеть своё имя на скрижалях истории. Это о них сказал Шебаршин: «Все они хвастались, врали, обманывали друг друга, думали, что творят историю, а история тащила их самих за загривок, как слепых котят». В историю они обычно старались протиснуться с чёрного хода, таким же образом, как, к примеру, тот же Сергей Станкевич, руководивший низвержением памятника Дзержинскому. Через ту же дверь проник туда и Бакатин. Ведь многим рядовым гражданам страны он запомнился не тем, что возглавлял КГБ и добивал его аппарат, а тем, что сдал американцам секретную схему прослушивания здания посольства США в Москве. Просто так, в виде подарка… Если это не предательство государственных интересов страны, то что тогда вообще называется предательством?
56 лет — это не старость, не тот возраст, когда можно на всё махнуть рукой и заняться выращиванием капусты. Тем более что при тех пенсиях, которые устанавливались в годы рыночных реформ и гайдаровской «шоковой терапии», сама мысль о возможности предаться «заслуженному отдыху» казалась кощунственной. Как писал тогда Шебаршин, правительству «надо хотя бы символически поддерживать пенсионеров, дать им возможность медленно уйти из жизни».
Конечно, отставной генерал КГБ — не рядовой пенсионер. Блестящее образование и специальная подготовка, жизненный опыт и профессиональные знания, знакомства и связи в различных сферах — неплохой плацдарм в борьбе за выживание. Выражаясь в духе времени — солидный начальный капитал для бизнеса.
Леонид Владимирович начал поиск нового занятия вместе с H. С. Леоновым, который, как мы помним, ушёл из КГБ ещё в августе. И руководило ими отнюдь не желание найти сверхприбыльное дело, поймать удачу и обеспечить себе безбедную старость. Оба были людьми независимыми, и оба нуждались в такой работе, которая давала бы возможность принимать самостоятельные решения без оглядки на всевозможные «вышестоящие инстанции». К тому же у обоих было твёрдое намерение держаться как можно дальше от политики, государственной службы, от потока лжи и интриг, неизбежных в высших сферах. Люди, только что выбравшиеся из трясины, желания вновь увязнуть в ней, как правило, не испытывают.
Хотя соблазнительных предложений Шебаршину, который был на несколько лет моложе своего друга, поступало немало. Но каждое из них представляло реальную угрозу столкновения с тем, с чем он порвал решительно и окончательно.
Первым позвонил Хасбулатов:
— Я знаю, как с вами обошлась эта камарилья. Предлагаю вам пойти ко мне советником. За вами будет сохранено всё, что было у вас до сих пор, — зарплата, дача, машина.
Кого Руслан Имранович имел в виду под словом «камарилья», Леонид Владимирович уточнять не стал. Выразив признательность за внимание, он попросил день-два на раздумье. Но это была лишь дань вежливости. Шебаршин отмечал, что после его отказа ровный и приветливый тон общения Хасбулатова с ним не изменился. Их знакомство продолжилось и оставило у Шебаршина приятные впечатления, отразившиеся в его афоризме: «Единственный русский человек в верхах, да и тот чеченец»…
Спустя некоторое время позвонил Примаков. Став руководителем Службы внешней разведки, Евгений Максимович понимал, что одна из главных задач, если не самая главная, — сохранить кадры профессионалов. А сделать это в то время было совсем нелегко. Поэтому в числе своих первых шагов он и предложил Леониду Владимировичу пост первого заместителя директора СВР. Шебаршин отказался…
Директор СВР не считал для себя зазорным советоваться с Шебаршиным. Леонид Владимирович, почувствовавший на собственном опыте, что значит быть руководителем разведки, лучше других понимал, насколько тяжёлыми для неё оказались проблемы, привнесённые новой российской властью: «Разведчикам приходится тяжело. К Примакову привыкли, считают, что он добросовестно пытается сохранить службу, но дело не в начальнике. Люди (я надеюсь, не все) чувствуют себя потерянными. Резидентуры сокращаются или упраздняются, перспектива попасть на работу за рубеж для многих становится призрачной. Волна разоблачений, появление в печати украденных документов разведки отталкивают от нас агентуру… Не прекращаются измены».
Как ни пытался уйти Шебаршин от политики, она упорно настигала его и пыталась вновь заключить упрямца в свои объятия. Следует заметить, что Леонид Владимирович очень точно понимал и чувствовал, в какую сторону пошёл политический процесс в России, — августовские события окончательно развеяли его заблуждения относительно целей, намерений, методов политической борьбы, демократичности российских «демократов».
По его мнению, сама жизнь подтверждала то, что «давно уже было известно: новая власть наладила неустанную, хотя и не всегда достаточно квалифицированную слежку не только за своими политическими противниками, но, если можно так выразиться, за соучастниками по управлению Россией. Пожалуй, люди, пришедшие в Кремль, не любили старый КГБ не принципиально, по убеждению, а лишь за то, что он работал не на них».
В октябре 1992 года (за год до расстрела Верховного Совета) он делает дневниковую запись, свидетельствующую о его политической прозорливости:
«Создаётся впечатление, что наращивается генеральное наступление на парламентские институты. Раздаются призывы: твёрдая рука! твёрдая власть!.. Со всех сторон хулят и парламентариев, и парламент. Где-то что-то на эту тему встречалось мне и раньше: „В действительности институт парламентаризма ничего, кроме вреда, не может приносить вообще…“ Сказано сильно. Автор — Адольф Гитлер».
И ещё одна запись на эту же тему есть в дневниках Леонида Владимировича:
«Мысль о том, что парламент должен быть ликвидирован, появилась у Ельцина, судя по всему, уже к концу 1991 года. К этому времени он напрочь рассорился со своим недавним соратником и единомышленником председателем Верховного Совета Русланом Хасбулатовым».
Если кто-то читал книгу Шебаршина «…И жизни мелочные сны», то, возможно, обратил внимание, что, вспоминая прошлое, Леонид Владимирович чаще обращался не к событиям августа 1991 года, а к октябрю 1993-го. Те, по словам Шебаршина, «страшные дни» он оценивал, как правило, лаконично, жёстко и ёмко. Например, так:
«Разрывы крупнокалиберных танковых снарядов в здании парламента в октябре 1993 года как бы контузили общество. Оглушённые и ошеломлённые, русские замерли на месте, даже не спросив, сколько же было невинно убиенных, по окрику пошли выбирать Думу, одобрять задним числом смертоубийство и надругательство над законом».
Надругательством над законом стало не только октябрьское преступление ельцинистов — им был весь процесс подготовки новой конституции, завершившийся её принятием в декабре 1993 года. Её основные положения были определены задолго до того, как Ельцин решился на государственный переворот. Ещё в начале года было известно о подготовке к замене конституционного строя буржуазной формой правления, о том, что эта работа идёт под присмотром западных советников. Так, 1 февраля 1993 года по телевидению на канале РТР (тогда — РТВ) был показан сюжет об участии в подготовке проекта Конституции Российской Федерации представителей США. Основное содержание «конституционного процесса» отразил тезис, высказанный Ельциным на Конституционном совещании в июне 1993 года: «Советы и демократия несовместимы».
С принятием новой конституции и избранием двухпалатного парламента буржуазного типа — Совета Федерации и Государственной думы — в стране оформилась политическая система, которую многие политологи назвали «четвёртооктябрьским» режимом. Новое государственное устройство базировалось на весьма зыбкой правовой основе. Голосование по конституции проводилось не по действовавшему тогда закону о референдуме, а в соответствии с указом президента, в котором были заложены заведомо заниженные требования к количеству голосов, необходимых для её одобрения. Даже по официальным данным, 12 декабря 1993 года за принятие новой конституции высказалось менее трети общего числа граждан, обладавших правом голоса. А по закону о референдуме она считалась бы принятой только в том случае, если бы её одобрили больше половины всех зарегистрированных избирателей.
Конституция изначально закрепляла антидемократический характер нового государственного устройства. Созданная под действовавшего президента, она вполне отвечала представлениям Ельцина о собственной власти и потакала его диктаторским замашкам — ему давалось властных полномочий примерно в два раза больше, чем их было у президента Франции, и в четыре раза больше, чем у президента США. В результате мы получили конституцию президентского самодержавия, когда глава государства оказывается фактически неподвластным принципу разделения властей. Он вправе принимать крайне ответственные для судьбы страны решения, но при этом ни перед кем не отвечает за их характер и последствия. Естественно, такая ситуация далека от правовых норм современного цивилизованного общества.
Кроме того, в конституции есть и откровенно позорная статья, закрепляющая примат и верховенство норм международного права над российским законодательством. Два десятилетия патриоты России ждут поправок, связанных с утверждением принципиальной, государствообразующей роли русского народа. Ведь в конституциях многих субъектов Российской Федерации (прежде всего, в республиках) прописан особый статус населяющих их коренных народов и их культуры, тогда как на федеральном уровне русские, составляющие 80 процентов населения страны, оказались просто-напросто забытыми…
…И всё же в 1993 году Шебаршин дал согласие выставить свою кандидатуру на думские выборы — «выборы на крови», как окрестили их в народе. Да в общем-то они такими и были.
Леонид Владимирович получил предложение баллотироваться в Государственную думу — первую после ельцинского переворота, — которая должна была прийти на смену высшему органу советской власти — Верховному Совету, едва утихли залпы октябрьских расстрелов в Москве. Поступило такое предложение от А. И. Вольского, в ту пору — главы Российского союза промышленников и предпринимателей и одного из лидеров так называемого Гражданского союза, объединявшего различные политические партии. Предполагалось, что Гражданский союз и выдвинет Шебаршина в числе своих кандидатов в депутаты.
Не лишённая тонкого юмора характеристика, которую дал этой организации Шебаршин, в полной мере применима и к нынешним, наиболее заметным политическим и общественным организациям, спроектированным в Кремле:
«Альянс распадался, воссоздавался, привлекал внимание, фрондировал, критиковал власть и порядки, но без обычной для нашего времени разухабистости, иногда вежливо высказывал своё мнение президенту, о чём неизменно сообщалось в газетах. Неизвестно, учитывал ли это мнение президент, но Гражданский союз отмечал таким образом, что он жив и озабочен судьбой России».
Шебаршин решил посоветоваться с друзьями. Пришли к заключению: надо соглашаться. Главный аргумент: а что мы теряем в случае неудачи? У Шебаршина был и личный мотив: оказывается, есть ещё государственные деятели, которые знают цену старым надёжным и непродажным кадрам!
Так думал он о Вольском. Но заблуждался!
Леонида Владимировича подвела, как всегда, откровенность. Поделился он с Аркадием Ивановичем имевшейся у него информацией, что Ельцин хорошо помнит его фамилию и она не вызывает у него восторга. Вольский сделал вид, что сомнения Шебаршина всерьёз не принимает.
Но прошёл один день, потом второй, третий… Наконец позвонил помощник Вольского и сообщил, что Шебаршин из избирательных списков Гражданского союза вычеркнут. Леониду Владимировичу ничего не оставалось, как передать Вольскому пожелание пойти туда, куда русские люди отправляют в сердцах своих не оправдавших надежды компаньонов. На этом всё и кончилось. Добавим только, что блок Вольского на выборах с треском провалился.
Больше «хождений в политику» Леонид Владимирович не предпринимал.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.