Неля Бельская «Голубая болезнь»

Неля Бельская «Голубая болезнь»

На заре шестидесятых годов нас было трое только что закончивших университет молодых женщин, которые в годы оттепели, в хрущевские времена вышли замуж за французов.

Мой случай оказался самым сложным. Училась я на философском факультете МГУ, бастионе идеологии. К тому же большая часть нашего потока состояла из мужчин, которым перевалило за тридцать. Это были еще молодые и лихие кадры КГБ. Хрущев, прочистив Органы после XX съезда, дал возможность этим людям подковаться на идеологическом фронте. Вот именно эти лихие и еще молодые только чудом не упекли меня на Братскую стройку в Сибирь, лишив права закончить университет и наложив вето на мой брак с Мишелем. Дело они мне организовали по всем правилам искусства.

Людмила и Светлана учились на филологическом. Там же они встретили своих мужей, французов-славистов. Они были их коллегами по факультету и к тому же членами французской компартии. А Мишель, муж мой, был буржуа, журналист во Франс-Суар. Он оказался в Москве в киногруппе совместного франко-советского производства. Речь шла о фильме «Леон Гаррос ищет друга». Мишель был сосценаристом с Сергеем Михайловым.

Четвертая была Ариела, самая молодая из нас. Ей было 19 лет. Все мы четверо оказались где-то весной в русском ресторане на Сен-Жермен. Не ведаю, кому принадлежала инициатива этой встречи. Светлана, Людмила были со своими мужьями. Ариела и я – без. Были еще какие-то люди. Нас было немало за столом. Коптилась в шкафчике на стене тушка семги. У кассы сидел рыжий кот, наблюдал.

Помню, что в этот день я получила свою первую зарплату в лицее, где я была на должности лектрисы. Вышло так, что я заплатила за этот ужин всей своей получкой. Естественно с условием, что доля каждой будет мне возвращена.

«Нам с вами по дороге», – говорит мне Ариела, выходя из ресторана. На самом деле мы с ней в то время жили на соседних станциях той же самой загородной линии метро. Теперь она называется линия Б, и я все живу на этой же самой линии.

Спускаемся по бульвару St-Michel до Люксембургского сада. Еще светло. Покупаю какую-то снедь для Мишеля, который проводит все свои вечера на просмотре фильмов. Он – теперь кинокритик. Спускаемся с Ариелой на платформу. Стоим. Ждем. Моя юная спутница меняется в лице и как-то мягко оседает на пол. Лицо, руки синеют. Я прошу стоящих рядом пассажиров вызвать «скорую помощь». Один из них уже бежит к автомату. Подходит поезд, двери открываются. Ариела открывает глаза, быстро встает, хватает меня за руку и тащит в вагон. Вот мы и в вагоне, вместе. Поезд трогается.

– Что с вами? – спрашиваю я.

– Да ничего, это у меня бывает. Чаще, когда холодно. Врожденная болезнь. Ее называют в народе голубой. Вот я и посинела… Не обращайте внимания. Приходит, уходит…

Так я познакомилась с Ариелой и с ее «Голубой болезнью». По сути говоря, она никогда не была одна. Была Ариела и была с ней ее верная спутница – «Голубая болезнь». Что она родилась в гетто, это я узнала потом. Люди, прошедшие через это, особенно на эту тему не распространяются. Тот факт, что Ариела стала писать о прошлом в самые последние годы своей жизни, – это не удивляет. Просто время созрело, дало возможность найти точные, кристально ясные слова.

Но вернемся на линию Б.

– Как вам сейчас? Что я могу сделать для вас?

– Мне ванна горячая нужна. У меня есть душ, но это не то. Мне в ванне посидеть нужно.

Идем ко мне. Поднимаемся на четвертый этаж. Идем медленно. Напускаю горячую воду, мыльные пузыри. Ариела блаженствует, синева проходит. Утром звонит: «Спасибо за горячую воду».

Проходит год. Звонки от Ариелы становятся ритуалом. Встречи тоже. Ариела расстается с мужем, снимает комнату в Сантье у меховщика. Все в меху: пол, стены, одеяло. Слушаем Окуджаву, первые самиздатские записи. Ариела работает лектрисой, как и я, но она плохо переносит городской транспорт и холодную влажность парижского климата.

У меня есть приятель, у которого кардиологическая клиника, доктор Морэн. Помешан на всем русском. В самом начале моего пребывания в Париже я ему давала уроки русского языка. Он готов заняться Ариелиным «случаем».

Проводят исследование. «Немыслимо, что она дожила до своих двадцати лет, – говорит мне доктор Морэн. – Когда сегодня дети рождаются с этим пороком, их оперируют в самом начале. Без операции они умирают младенцами. Ариеле нужно срочно возвратиться в семью на родину…»

Чтобы получить визу на возвращение в СССР, нужна справка. И мне поручено отнести ее в консульство. Несу. Читаю. Глазам своим не верю. «Два года максимум жизни…» Заключение консилиума французских светил. Ариела и ее «Голубая болезнь» обманули это предсказание ровно на 47 лет.

В Москве, за мои многочисленные приезды, мы сблизились с Ариелой. Я познакомилась с ее братьями Моней и Беней, которые мне были очень по душе. Ариела часто бывала у моих мамы с папой в Кунцеве. Я думаю, что она им немножко заменяла меня. В Москве мы бегали вместе в театр. Ариела просто заразила меня своей страстью. Все, что я смотрела в Париже, казалось мне пресным в сравнении с тем, что делалось на подмостках Москвы и Ленинграда. Второе наше общее хобби была одежда. Все те, которые знают Москву советских времен, могут себе представить, как для молодой женщины был важен этот материальный вопрос. У Ариелы был настоящий талант подать себя. Какое-то время она работала манекенщицей в Доме моделей. Могу себе представить, как это ей нравилось. Стоит перед глазами лицо Ариелы, когда она пересматривала тряпки, привезенные мной. «Голубая болезнь» удалялась. Оставалось детское сияющее лицо перед рождественскими подарками.

Моя первая французская подруга Анн. Она меня многому научила. Мы с ней приехали в Россию в 1965 году летом. В моем животе уже пятый месяц обитало существо, которое станет моим сыном Иваном. По программе нашего передвижения, разработанного в парижском консульстве, мы едем в Ялту. Ариела – с нами.

Ариела заочно снимает комнату на берегу моря, где мы проведем два дня. Садимся в такси, приезжаем в пункт, откуда мы должны спуститься до моря. Где-то в середине пути, среди виноградников, Ариела начинает синеть. Вынимаю из сумки «revitalose», витаминный комплекс в ампуле, который всегда помогал Ариеле. Помогает. Доходим до дома. Хижина дяди Тома. Вода в колодце. Телефона нет. Хозяйка – вовсе не море симпатии. Еще светло. Говорю: «Если тебе было так трудно спускаться, а как будет подниматься?» «Давай убираться отсюда, пока светло», – отвечает Ариела. Восхождение длится более двух часов. Каждые два метра Ариела садится и отдыхает. Добираемся до шоссе. С трудом останавливаем машину. Ночь. Ариела снимает койку в каком-то пансионе. Мы с ней ложимся валетом и засыпаем.

Идет 72-й год. Я приезжаю в Россию. Ариела в одной из своих лучших форм. «Голубая болезнь» ведет себя отлично. Скоро она и ее семья приедут на Запад. Родители – в Израиль. Братья – в Лондон. А сама Ариела – в Париж. Ее французские документы можно будет восстановить.

К моему приезду Ариела познакомила меня с московскими художниками. Они дали нам адреса людей в разных еврейских организациях. Им надо имена и адреса людей, кому надо послать приглашения на выезд из СССР по израильской визе. Я прошу их написать на папиросной бумаге. Последующее свидание организуется, где мне передают документы о том, что делается в психиатрических больницах СССР. Записываю данные; имена жертв-диссидентов, имена врачей, названия учреждений. Получается рулон туалетной бумаги, исписанный мелким почерком. Этот рулон бумаги превратился в статью, опубликованную в Nouvel Observateur под вымышленным именем физика-диссидента. Вывезти этот «товар» через таможню где-то возле Львова нам стоило с подругой Николь много нервов.

В Ариелиной жизни теперь Роман Сеф. Ее муж, ее судьба. В ряд с «Голубой болезнью». Теперь, когда их обоих нет на свете, можно сказать, что это была замечательная пара. У Романа были удивительные глаза с такой затаенной грустной усмешкой. Почти как у Чехова на той фотографии, которая в рамке стоит по соседству с телефоном и фотографией моего сына Ивана. С появлением Романа в нашу общую с Ариелой жизнь вошел и Андрюша. Он стал как бы нашим сыном, хотя по возрасту годился в отцы. Роман встретил Андрюшу в ГУЛАГе. Роман начинал там свой срок как сын «врагов народа», Андрюша отсиживал в данных краях многие годы. Начал на Соловках, закончил на Колыме. Уехал из Парижа к отцу, красному генералу, будучи подростком, а возвратился к маме в Булонский лес сорокалетним мужчиной.

Когда Андрюша стал серьезно болеть, а ему уже было за 80 – Ариела нашла ему место в доме для престарелых в Сен-Женевьев, недалеко от знаменитого русского кладбища. Навещаю его чуть ли не каждый день. В курсе того, что это последние его дни. Он уже с капельницей с успокаивающими. Ариела прилетает из Москвы с Романом, звонит. Договариваемся встретиться у Андрюши. Ведь это – его день рождения.

Входит в комнату Ариела. С ней огромный торт, шампанское, какие-то бенгальские огни. Когда эти огни приводятся в действие, вдруг раздается оглушительный вой противопожарной системы. Весь дом в панике. Андрюша не реагирует, а мы с Ариелой, как безумные, начинаем хохотать.

Хоронили нашего «приемного сына» вместе. Ходили на его могилу и вместе, и отдельно. Ариела приезжает в Париж все реже и реже. «Голубая болезнь» стала хулиганить. Французские врачи предложили новейший курс лечения. Я знала, что Ариела на него согласится, хотя она делала вид, что размышляет. И чудо произошло, второе после гетто, если не считать, что самым большим чудом была сама Ариела.

В последний раз мы были с ней вместе на концерте в аудитории Лувра. Няне, инвалидному креслу и баллонам с кислородом была дана отставка. До ресторана мы шли пешком. Я заметила, что в этот наш последний выход Ариела была одета в чистейший авангард японского типа, который совсем не бросался в глаза. И меня это порадовало, как прежде, когда она примеряла только что привезенный наряд в те далекие-далекие годы. Узнала я об Ариелиной кончине на острове Le Reunion в Индийском океане, где мой сын Ваня живет и работает сельским врачом. Тогда же решила, что поеду по возвращении в Лондон повстречать братьев и съездить на кладбище.

Когда мы туда с Моней пришли с вазой и с огромным букетом, кладбище было наглухо закрыто. Шабат. Колючая проволока. Моня мгновенно отмечает место на заборе, где колючей проволоки нет, и как натренированный гимнаст перепрыгивает с вазой и букетом.

На следующий день идем уже через открытые ворота с Беном, добавляем цветы. Бен читает молитву на иврите. А на третий день Моня приезжает за мной со своей младшей дочкой Катей. Поражает, что она – вылитая Ариела, как на той фотографии, которую она мне однажды подарила. Ей там лет шесть-семь. Я порадовалась. У Ариелы есть последовательница.