Сальск

Сальск

Детство мое прошло в городе Сальске Ростовской области, расположенном в центре Сальских степей.

Сальск — крупная узловая железнодорожная станция на пересечении магистральной железной дороги Волгоград-Краснодар — Новороссийск и дороги Сальск-Ростов-на-Дону. Во время моего детства все это было Сталинградской железной дорогой.

На всех географических картах Сальск территориально относится к Северному Кавказу.

Через Сальские степи шли скифы, татаро-монголы, русские войска — на завоевание берегов Азовского и Черного морей, на покорение Кавказа; запорожские казаки — чтобы стать казаками кубанскими. В Сальских степях осели калмыки, а потом и донские казаки.

Там происходили драматические события Гражданской войны. По ним волнами, сменяя друг друга, прокатывались отряды белых, красных, зеленых и вообще непонятно каких, все кругом воевали друг с другом и все старались задержаться в этом богатом и сытном крае.

Магистральные дороги Сальских степей — это дороги жестоких битв за власть Советов и против нее.

Сальские степи — это степи знаменитой конницы Буденного.

После окончания Гражданской войны в Сальском районе были созданы три структуры, которые стали известны не только в нашей стране, но и за рубежом: совхоз «Гигант», конный завод имени Буденного и коммуна «Сеятель».

Совхоз «Гигант» был крупнейшим предприятием по производству зерна не только в СССР, но и в мире. Здесь впервые в нашей стране сельское хозяйство велось как заводское, его работники были не крестьянами, а рабочими и жили не в сельских мазанках, а в домах городского типа. Его роль и значение для страны были так велики, что по личному указанию Сталина за достигнутые успехи в сборе урожая московская футбольная команда «Динамо» после своего послевоенного турне по Англии была направлена в «Гигант» для встречи на футбольном поле с совхозной командой. Из Ростова и Сальска на эту встречу отправили специальные поезда с футбольными болельщиками. Мне посчастливилось побывать на этом матче.

Поле ровное, трибун никаких, народу много. Передние ряды болельщиков — полулежа, за ними — на коленках, за ними — стоя, за ними — на лошадях, последние — на верблюдах.

В воротах «Динамо» — легендарный Хомич в своей знаменитой кепке. Через несколько минут после начала игры счет стал 1:0 в пользу «Гиганта». Ликованию ростовских и сальских болельщиков не было предела. Встреча закончилась со счетом 10:1 в пользу «Динамо», но это никак не повлияло на гордость сальчан, потому что первый мяч знаменитому Хомичу забил сальский футболист.

На конном заводе имени Буденного была выведена знаменитая буденновская порода лошадей — специальная войсковая лошадь, которая и поныне высоко ценится специалистами за красоту, выносливость и высокие скаковые качества.

Коммуна «Сеятель» — попытка построить коммунизм в одном отдельно взятом хозяйстве. В 1920-е годы в советской России остались немцы, венгры, поляки, чехи, словаки, румыны и люди других национальностей, принимавшие участие в Гражданской войне на стороне красных. Возврат на родину для них был равнозначен дороге в тюрьму или на виселицу. Они воевали за коммунизм и приняли решение приступить к его строительству в России. Советское правительство выделило им громадный кусок земли под Сальском и помогло первоначальными кредитами.

Эти люди сотворили чудеса. Во-первых, они горели идеей. Во-вторых, они были западными или, как сейчас говорят, цивилизованными людьми. Они создали коммуну со следующими основными принципами: работают все вместе, руководство всех уровней выборное, дисциплина твердая; каждая семья живет отдельно, своего хозяйства и кухни не ведет, питание — в общей столовой, дети — в яслях, садах или школах.

Построили отличный жилой городок с каменными домами, уютными квартирами с водопроводом и канализацией, столовые, школы, клуб и т. п. В городке улицы и тротуары — асфальтированные, кругом палисадники и т. д.

Производственная база поражала воображение — все каменное, все добротное, везде электричество, везде механизмы. В коровниках захотевшие пить коровы нажимали носом кнопку в раковине — и вода текла.

Я попал туда на экскурсию, когда учился в четвертом классе. В это время дети моего возраста увлекались военной техникой, космонавтикой и произведениями Жюля Верна. Полет на Марс тогда считался вполне возможным делом, но когда я увидел корову, самостоятельно пьющую воду, был просто шокирован.

В голой степи были разбиты плодовые сады, размеры которых измерялись километрами. Все деревья — одинакового роста, все подстрижено, между рядами трактором все пропахано, никаких сорняков. Так же красиво содержались и зерновые поля. Поражала абсолютная чистота везде и абсолютное отсутствие заборов. Было непонятно, как можно жить без заборов, запоров и замков. Вот висят крупные прекрасные яблоки — подходи и рви, вот чудесный виноград, вот спелые арбузы. Почему все это не охраняется? Нам объяснили: свои не рвут — сознательные, чужие не появляются, поскольку коммуна расположена далеко от всех, а «на всякий случай» на дальних подступах дежурят конные патрули.

Опыт с построением коммунизма в отдельно взятом хозяйстве закончился плачевно. Во-первых, потому что в коммуне было очень много бывших иностранцев, и в 1936–1937 годах там с особым энтузиазмом искали шпионов, вредителей и других врагов народа. Во-вторых, начали отменять ранее выданные льготы и ограничивать права, а в-третьих, в связи с ростом хозяйства пришло много новых людей, убеждения и отношение к работе которых существенно отличались от тех, которые были свойственны его «отцам-основателям».

С началом войны коммуну преобразовали в колхоз — со всеми вытекающими последствиями.

Во времена моего детства Сальск был городом многонациональным.

В сальском русском языке было много украинских слов, говор был мягкий, хохляцкий. Никто никогда не разбирался, кто русский, а кто хохол — и мои сверстники, и я считали, что это одно и то же.

Близость к Кавказу и Калмыкии обусловила проживание в Сачьске калмыков, армян, лаков, татов, грузин и людей других национальностей. Но в нашей детской среде никогда никакого разделения по национальным признакам не было. Было другое — «с нашей улицы» или «не с нашей улицы» или из «такой-то школы».

По тем временам Сальск считался вполне приличным районным центром: крупный железнодорожный узел, большой каменный вокзал, центральная и несколько боковых улиц — мощеные, в центре каменные двухэтажные дома, хороший каменный кинотеатр, прекрасный городской парк, отличная городская библиотека, Дом пионеров, школы в хороших зданиях и т. п. Было несколько заводов и множество различных артелей. Все это в центре на небольшом участке, остальное же — одноэтажные саманные хаты, преимущественно с кровлями из камыша.

Главная достопримечательность — улицы. В сухую погоду пыль толщиной не менее десяти сантиметров. Пройдет машина, поднимет пыль — ничего вокруг не видно. В дождь — грязь неимоверная, с ноги сапог снимает. Самое приятное время — дня два после дождя. Протопчут дорожки, они мягкие, ходить по ним одно удовольствие — ни пыли, ни грязи.

Мои родители — школьные учителя. Отец — Иван Кузьмич, донской казак, учитель математики, окончил Томский учительский институт. Мать — Антонина Владимировна, кубанская казачка, с золотой медалью окончила гимназию в Ставрополе, что дало ей право на преподавание в школе. В советское время она училась в учительском институте и преподавала русский язык и литературу.

Старший брат Владимир до седьмого класса учился в школе, расположенной недалеко от нашего дома. На летних каникулах довольно большая группа его школьных товарищей играла в Гражданскую войну. Естественно, в такой войне должны быть белые и красные.

На этот раз для придания игре большей живости решили, что будут с одной стороны красные, с другой — махновцы. Махно — это значит конница, это набеги, грабежи, засады и все прочие элементы «бандитской героики», столь привлекательные для подвижных игр подростков. Как положено, тянули жребий, кому на какой стороне играть. Брату досталась команда Махно, а в этой команде он и его двое товарищей добровольно, а не по жребию, вызвались играть самого Махно и двух его ближайших соратников.

Об этом стало известно руководству школы, которое решило исключить всех троих из школы — в советской школе не могут учиться дети, играющие роль Махно. Приказ решили подписать, когда кончатся летние каникулы, чтобы все было прилюдно, показательно и с большим воспитательным эффектом, чтобы никто и никогда и мыслить не смел добровольно принимать во время игры личину врага Советов.

Узнав об этом, мой брат и его товарищи тем же летом подали заявление и были приняты в железнодорожную школу. А это — уже другое ведомство. Это не Сальское районо, а Сталинградская железная дорога.

Показательное увольнение из школы не состоялось, брат закончил десять классов железнодорожной школы, потом Ростовский институт инженеров железнодорожного транспорта и всю свою жизнь работал только на железной дороге.

Мы жили в собственном вполне приличном доме: стены саманные, кровля металлическая, три комнаты, кухня и большая веранда. Главное — большой участок. В те времена базар в Сальске был великолепный, цены столь низкие, что моим родителям их учительской зарплаты вполне хватало, чтобы не заниматься своим огородом. Поэтому участок зарос великолепной полевой травой, было много деревьев, в том числе чудесной белой акации.

В те времена летом регулярно проходили учительские конференции, на которые съезжались учителя всех школ района. Товарищи и друзья моих родителей, участники конференции, обязательно собирались у нас на траве под деревьями. Приезжали давние знакомые из далеких сел, подруги по гимназии, коллеги по прежней работе в калмыцких степях. Собиралось человек по пятнадцать-двадцать. Варились пара ведер раков и уха, зелень, сыр, хлеб потрясающей пышности и вино — все с базара, наисвежайшее и, главное, дешевое. Никаких холодильников не было. Раки — живые, сливочное масло — только что сбитое, завернутое в капустный лист, рыба для ухи должна бить хвостом, хлеб — только что испеченный и т. п.

Как они умели говорить! Никаких патефонов, никаких гармошек и танцев. Эти люди умели интеллектуально общаться — они вспоминали, говорили о своих учениках, коллегах, о методах преподавания, о новых книгах. Говорили часами, все вместе, говорили, разбившись на пары и т. п. Они были интересны друг другу, умели радоваться общению и не знали, что такое скука.

По нашей улице между двумя госучреждениями было четыре частных участка с домами, среди которых — и наш. В конце тридцатых годов провели инвентаризацию земельных участков. Все четыре участка оказались площадью выше нормы, и у всех четырех хозяев изъяли землю в торцах участков. Эти изъятые земли назвали отрезками. На всех четырех отрезках росли фруктовые сады. Отдать их для застройки другим людям было невозможно, так как к ним не имелось никакого подъезда, и они стали ничейной землей. Через участки госучреждений, вход на которые был практически свободным, на отрезки с фруктовыми садами сейчас же стали заходить все кому не лень. Попытки хозяев защитить свои бывшие фруктовые сады от разграбления и поломок дали нулевой результат. Через пару лет сады погибли, а отрезки стали местом сборищ для всех окрестных хулиганов. Только в конце пятидесятых сумели организовать туда проезды и отдать землю под застройку.

Двадцать лет пустовала земля только потому, что если бы она не пустовала, то у четырех хозяев участков ее было бы больше, чем «положено». Пусть лучше сад погибнет, пусть земля ничего не дает, пусть на ней хулиганье хозяйничает и делает набеги на соседние участки, чем у одних будет земли чуть больше, чем у других. Пусть лучше пропадет, чем у кого-то будет больше, чем у всех. Равенство превыше всего...

В 1936 году я пошел учиться в первый класс начальной школы, которая называлась опорной или — среди детворы — «опоркой».

Звание опорной ей официально присвоил районный отдел народного образования, и оно означало, что все начальные школы района должны были в своей работе опираться на передовой опыт преподавания в этой школе.

Когда мой сын пошел в первый класс, я, естественно, поинтересовался постановкой обучения и не нашел большой разницы с той методикой, по которой учили нас в «опорной» школе.

Родители и старший брат рассказывали, что мне повезло, потому что последний на себе испытал некоторые новаторские послереволюционные приемы обучения. Для воспитания коллективизма ученики разбивались на бригады, и отметка за успеваемость ставилась всей бригаде по результатам ответа одного ученика. Письменная контрольная работа тоже писалась одна на бригаду.

Еще старший брат испытал на себе и комплексный метод обучения, суть которого сводилась к тому, что отдельных дисциплин (русский язык, арифметика, рисование и т. п.) не было, а было так называемое предметное обучение.

Например, сегодня изучалась корова. На первом уроке изучалась корова как таковая, т. е. что у нее есть рога, из которых можно делать гребешки для волос, вымя, из которого можно выдоить молоко, шкура, из которой после ее обработки можно сшить сапоги. Параллельно изучалось, что можно сделать из молока. Далее рассказывали, как содержать корову, как устроена маслобойня, как дубить кожу и т. п. На втором уроке корова изучалась как слово русского языка: корова — имя существительное, а коровье — уже прилагательное, правописание, склонение и т. п. На третьем уроке несчастное животное изучалось с точки зрения арифметики: у каждой коровы два рога, в стаде десять коров, сколько рогов из этого стада можно сдать на завод для выработки гребешков?

При мне всем этим уже переболели, учили нормально и добротно.

В школе было всего четыре класса. В нашем первом классе было 42 человека. Здание школы очень удобное, классы светлые, большая рекреация, хорошая мастерская для уроков труда, библиотека, комната кружковой работы. При школе — прекрасный сад и участок для игр, все это огорожено добротным забором. Чистота, порядок и дисциплина в школе были образцовыми. Квалификация учителей высокая.

В школе не было никаких издевательств старших над младшими. Идеи коллективизма учителя нам прививали очень настойчиво, но не навязчиво. Это у них получалось хорошо, и мы с большим удовольствием принимали участие в многочисленных мероприятиях. Сейчас вспоминаю, что мы все время были при деле, т. е. под надзором и при влиянии учителей.

В 1937 году, когда я был во втором классе, готовились к встрече 20-й годовщины Октябрьской революции. В школе планировалось торжественное собрание, мне было поручено на нем выступить от второго класса. Естественно, я должен был подготовить выступление на две страницы и предварительно показать учителю. С текстом никаких проблем не было — было откуда переписать. Выступление надо было обязательно закончить словами: «Да здравствует товарищ Сталин — великий вождь и учитель».

В то время я много слушал радиопередач, с тех далеких времен радио и сейчас мне роднее телевизора. В этих передачах часто упоминалось имя Молотова — тогда он был председателем Совнаркома, т. е. главой правительства. В моем детском мозгу сложилось четкое представление: самый главный и самый великий, конечно, товарищ Сталин, а Молотов — его самый-самый первый помощник. Поэтому «Да здравствует» надо провозгласить обоим. Обоим-то обоим, но первого надо как-то особо выделить. И свое выступление я закончил не совсем так, как было в рукописном тексте, а именно: «Да здравствует стальной товарищ Сталин и железный товарищ Молотов!»

Услышав необычную концовку выступления, учительница потребовала объяснений. Я рассказал, что на уроке труда мы посещали кузницу, где нам объяснили, что сталь и железо — это не одно и то же, что сталь — это выше, и для того, чтобы железо стало сталью, его надо специальным образом закалить. Это объяснение учительницу вполне удовлетворило.

В 1938 году я перешел учиться во вновь открытую неполно-среднюю школу № 1, где стала работать учителем русского языка и литературы и моя мама.

Открытие этой новой школы стало большим событием для нашего маленького города. Во-первых, кирпичное здание школы было двухэтажным, а в городе двухэтажных зданий к тому времени насчитывалось не более десятка. Во-вторых, оно специально проектировалось как здание образцовой советской школы. В-третьих, его укомплектовали наиболее квалифицированными учителями.

Старые учителя еще помнили, что такое директор гимназии, по царским временам — что-то вроде гражданского генерала. Стать директором гимназии — вершина учительской карьеры. Поэтому не только их, но и весь учительский коллектив района интересовало, кто же станет директором еще не виданной в районе школы. Им стал рабочий по фамилии Харахаш, шахтер из Донбасса, награжденный орденом за ударную работу в шахте, затем заочно окончивший учительский институт. Член партии, ни одного дня не работавший в школе. Учителя были в шоке и тут же окрестили Харахаша «красным директором».

Одним из первых его мероприятий стала организация экскурсии всего учительского коллектива в коммуну «Сеятель», где, напомню, в отдельно взятом хозяйстве старались построить коммунизм. Увиденное произвело на учителей большое впечатление, и они одобрили нового директора за его нестандартный способ войти в учительский коллектив. Красный директор так повел дело, что через год учителя не только его терпели, но стали уважать за то, что он сосредоточился на хозяйственной работе, дисциплине учащихся и не вмешивался в учебный процесс.

Когда были первые выборы в Верховный Совет СССР, наша соседка бабушка Макарьевна, делясь со мной своими впечатлениями об избирательном участке, упомянула, что в комнате висят два портрета — Ленина и Троцкого. Я, малолетний мальчишка, тут же поправил бабушку, что второй портрет не Троцкого, а товарища Сталина. Я был искренне удивлен, что бабушка не знает таких простых вещей — Троцкого давно нет, он же злейший враг трудового народа. Не знать товарища Сталина по портрету казалось мне совершенно невероятным.

Этот эпизод я вспомнил, когда началась борьба с культом личности Сталина и появилась новая литература о революции и Гражданской войне. Тогда стало известно, что именно Троцкий руководил Красной Армией все годы Гражданской войны, а Сталин был только на ее отдельных участках. Естественно, что Ленина, как руководителя государства, и Троцкого, как руководителя Вооруженных сил этого государства, знали все — не знать о них, не слышать было просто невозможно.

Годы террора нашей семьи не коснулись, но в детской памяти остались совершенно четко. О Ежове заговорили сразу и везде, как только его назначили народным комиссаром внутренних дел. Сразу стали в ходу «ежовые рукавицы» и «ежовые козырьки». На «ежовые козырьки» мы пошли смотреть, как только они появились в нашем городе.

Двухэтажное кирпичное здание милиции находилось на главной улице города. В подвальном этаже этого здания, окошки которого на уровне тротуара выходили на улицу, располагались камеры для арестантов. Проходя мимо, можно было видеть арестанта, выглядывавшего в это окошко. «Ежовый козырек» представлял собой деревянный щит, закрывавший окно таким образом, что от него оставался просвет только вверх — арестант не мог видеть улицу, а самого арестанта нельзя было увидеть с улицы.

В районе ежегодно проходили трехдневные слеты отличников — их собирали из всех школ района, набиралось человек двести. Приезжих размещали в общежитии, сальские жили дома. Всем выдавали талоны на завтрак, обед и ужин. Кормили хорошо и вкусно. Я жил дома, но с удовольствием пользовался своими талонами. Программа слетов была насыщенной, интересной и разнообразной. Кроме обязательного обмена опытом — спектакли, игры, кино, соревнования и т. п.

Один из слетов открывал заведующий районо Донич В своем приветствии участникам слета он призвал отличников повышать бдительность и выявлять затаившихся врагов народа. А через три дня слет закрывал уже другой заведующий РАЙОНО, который объявил о том, что Донич арестован как враг народа и всем нам и учителям надо повышать бдительность и впредь дело поставить так, чтобы никакие доничи не могли проникнуть в наши ряды.

В то время в стране ввели новые воинские звания, и пяти военачальникам — Ворошилову, Буденному, Тухачевскому, Блюхеру и Егорову — было присвоено звание Маршал Советского Союза. Их фотографии поместили в учебнике истории для 4-го класса.

В один из дней учительница дает команду, чтобы на следующий день все принесли в школу учебники истории и ножницы. На первом же уроке она просит открыть учебники истории на той странице, где помещен портрет Егорова, вырезать его ножницами и отдать ей. Все вырезанные листки учительница положила в конверт и унесла. Через пару дней мы открывали учебник истории на странице, где был портрет Блюхера, а к концу недели — где портрет Тухачевского. Этих трех маршалов объявили врагами народа.

К столетию гибели А. С. Пушкина были выпущены школьные тетради, на обложках которых поместили рисунки на темы сказок Пушкина. Эти тетради поступали централизованно партиями и сразу же одновременно раздавались всем ученикам, причем в каждой партии был рисунок только из одной сказки — например, кот ученый. И вот учительница дает команду принести тетради с определенным рисунком и ножницы, и мы так же, как и в случае с маршалами, вырезаем картинку и отдаем учительнице. Нам — никаких объяснений. Спрашиваю у матери, и та при условии, что я никогда и никому не скажу, показывает мне на этой картинке кусочек цепи, на котором при большом желании можно рассмотреть что-то похожее на фашистскую свастику. Так как тетрадей с рисунками к сказкам Пушкина было много, мы резали их целый месяц... Естественно, что никто из учеников даже и не подумал задавать дурацкие вопросы, зачем мы оскорбляем память Пушкина и портим тетради.

Так «бдительные товарищи» предотвратили развращение детей фашистской идеологией и уничтожили ее символы, а одновременно — и отлично и с любовью выполненные рисунки.

Все было, был и террор, но было и время великих свершений, которыми мы жили и которыми гордились тогда и гордимся теперь.

Наши летчики летали выше всех, дальше всех и быстрее всех. Обратите внимание, сколько у нас сейчас мужчин, которые носят имя Валерий. Все они родились после 1936 года, когда Валерий Чкалов совершал свои замечательные перелеты. Был и знаменитый перелет Гризодубовой, Осипенко и Расковой через всю страну к Тихому океану.

В конце полета Полине Осипенко пришлось прыгать с парашютом в тайгу, ее искали несколько дней, и вся страна ждала известий о ее судьбе, а мы, дети, особенно. В газете мы читали, что она прыгнула с бортпайком, в который входила пара плиток шоколада, и что шоколад такой высококалорийный продукт, что беспокоиться о том, что отважная летчица погибнет от голода, нет причин.

О шоколаде мы читали и в книгах, слышали рассказы о нем наших родителей, которые до революции не только видели, но и ели его...

В магазинах нашего города было пустовато, особенно по части сахара и конфет, но на прилавке нашего главного продовольственного магазина сиротливо лежали очень дорогие шоколадные конфеты, килограмм которых стоил почти столько же, сколько была государственная пенсия по старости. Из-за высокой стоимости желающих покупать шоколадные конфеты не было, а мы время от времени ходили просто посмотреть на шоколад.

В то время случился пожар в единственном в городе кинотеатре. Мой старший брат, случайно оказавшийся рядом, принял какое-то участие в его тушении, за что тут же получил от дирекции кинотеатра денежное вознаграждение, достаточное для покупки целого килограмма шоколадных конфет, что он, недолго думая, и сделал. Это было событие. Собрались всей семьей, родители — вспомнить прошлое, дети — попробовать в первый раз. Нас ждало горькое разочарование: из-за просроченных сроков годности, а может быть, и качества, шоколад оказался малопригодным для еды.

Хороший шоколад мне довелось попробовать уже в офицерском звании, лет двадцать спустя...

Насколько бедны были магазины, настолько богат и разнообразен был базар. В Сальске никто не говорил «рынок» — только «базар». Там всегда было все свежее и сравнительно дешево.

Например, осенью 1940 года мой отец пошел на базар купить продуктов на день, а вернулся с подводой, полной зерна. Плата была смехотворно низкой, а продавец так просил купить, что отец привез это зерно домой. Мы ссыпали зерно в большой ларь. Когда в 1941 году началась война, оно нам очень пригодилось.

Родители пережили Гражданскую войну, поэтому в доме всегда был большой запас соли, спичек и мыла. Я пережил Великую Отечественную и послевоенное время, когда было туго с т. н. предметами народного потребления, поэтому генетически от родителей и от собственного опыта соль, спички и мыло имею дома всегда в избытке.

В детском санатории в Геленджике, где мне довелось побывать в 1939 году, питание было четырехразовым, а главная задача воспитателей — заставить нас все съесть. Всего было много, ежедневно давали черную икру. Ведь тогда осетровые еще не были уничтожены, икры добывали много, а надежных способов длительного хранения не придумали, поэтому она и не была дефицитом вблизи тех мест, где водились осетровые породы рыб. Естественно, так было только один раз в году, когда рыба шла на нерест.

Тогда на наших полях появился колорадский жук, размножение которого грозило уничтожить урожай. Было объявлено, что это — работа вредителей (не насекомых, естественно, а политических) и что они его специально завезли из-за границы. Наши ученые предложили радикальный способ борьбы с колорадским жуком — вывести теленомусов и выпустить их на поля.

Эти маленькие мушки откладывают свои яйца в яйца колорадского жука. Маленький теленомус рождается раньше и съедает яйцо колорадского жука. Теленомусов требовалось много, и школы привлекли к размножению этих насекомых. Теленомусов надо было выпустить в поле ранней весной, чтобы они отложили свои яйца и не дали возможности колорадским жукам вылупиться. В нашей школе оборудовали лабораторию для выведения теленомусов, что было довольно хлопотливым делом, основной особенностью которого являлась необходимость поддержания постоянной температуры в пробирках.

Организовали круглосуточные дежурства учеников. Мы относились к делу очень ответственно, гордились порученным заданием и выполняли его вполне прилично. Выращенные нами и другими школами теленомусы свое дело сделали, и угроза нашествия колорадского жука была предотвращена.

По моим воспоминаниям о довоенном детстве могу утверждать, что Советская власть хотела и умела заботиться о детях: детские сады, школы, пионерские лагеря, детские санатории, профилактории, детские дома — вся эта огромная система работала четко. Никто не оставался без внимания.

В это же время были образованы ремесленные и фабрично-заводские училища. Там носили форму, что также способствовало их быстрому укомплектованию. Существовала целая сеть военных спецшкол для детей: артиллерийских, военно-морских, авиационных.

Все лучшее — детям. Это был не только лозунг. Слова песни «Молодым везде у нас дорога» для нашего тогдашнего восприятия были не программой, а свершившимся фактом. В нашей школе и именно в нашем классе учились дети руководителей района: сын первого секретаря райкома партии и дочь председателя районного исполнительного комитета. Обе эти семьи жили в государственных квартирах.

Я бывал в квартире первого секретаря райкома: две комнаты и кухня, казенная, можно сказать, казарменная мебель. Семья — три человека. Своего — только носильные вещи. Отец — в вечных разъездах по району, мать — библиотекарь в районной библиотеке.

Сталин не давал руководящим работникам работать на одном месте более двух-трех лет. Такой ротацией он добивался того, чтобы «новая метла чище мела» и чтобы партаппарат «не сращивался с местными условиями».

Сын первого секретаря тоже бывал у нас и по-хорошему завидовал, что мой отец каждый день дома, что есть сад, что у меня отдельная комната, что у меня постоянные товарищи.

Поэтому могу утверждать, что уровень жизни партийного руководителя районного звена не очень отличался от уровня жизни учителя школы.

Председателем райисполкома у нас избрали конюха одного из колхозов по фамилии Шестерке. Во время Гражданской войны он воевал в Первой Конной, был награжден за храбрость орденом Боевого Красного знамени, после войны остался в своем селе. Когда началась коллективизация, вступил в колхоз. Ордена в Гражданскую войну давали очень редко — значит, человек был исключительной храбрости.

Районная интеллигенция была в недоумении, как он с его низкой грамотностью будет управлять таким крупным районом. Первые его явления народу были малоутешительны — он просто ничего не умел, да и не знал, чего от него хотят, что он должен говорить и что должен делать. Шестерко свыкся со своей долей, никуда не рвался, даже в председатели колхоза, имел большую семью. Но, как тогда говорили, партия сказала «надо» — значит, будет сделано.

В районе всего один учитель был награжден орденом за успехи на поприще образования — его и прикрепили к председателю райисполкома. Ученик оказался толковым, и через полгода он уже вполне сносно выступал и более-менее грамотно писал. По работе у Шестерко тоже стало получаться, и он работал на этой должности до войны, всю войну и часть послевоенного времени.

Его дочка была озорной девочкой, крупной от природы, в потасовках мальчикам не уступала, в науках не блистала, папой не прикрывалась. Учителя ставили ей двойки, приглашали отца на беседу — тот приходил. В общем, учителям не было никаких забот о том, как вести себя с сыном первого секретаря райкома партии и дочкой председателя райисполкома.

В нашей семье в довоенное время о религии никогда разговоров не было. Родители были учителями, что само по себе уже исключало любую форму проявления религиозности. В нашей школе учителя специально антирелигиозной пропагандой не занимались, просто упор делали на науку, которая все может объяснить и всего может добиться. Но общая обстановка, особенно детские газеты и журналы, пионерская организация были такими, что я вырос не просто безбожником, а, как тогда говорили, «воинствующим безбожником», т. е. участвовал в антирелигиозных мероприятиях, главными из которых были демонстративная работа по подметанию улицы во время пасхальных дней, когда верующим работать нельзя, отказ есть куличи и крашеные яйца в Пасху и т. п.

Когда началась война, мать достала спрятанные иконы, а всякая деятельность «воинствующих безбожников» была прекращена.

Родители никогда не говорили, а я никогда не спрашивал, крещен ли я или нет, но старший брат уже после смерти родителей рассказал, что бабушка крестила меня в православной церкви.

В моем сальском детстве не было ни телевидения, ни магнитофона, ни, само собой, Интернета, не было моря печатной продукции. Были газеты «Ленинские внучата» и «Пионерская правда», журнал «Вокруг света», было кино раз в неделю и репродуктор на стене, да еще были регулярные политбеседы. Но, тем не менее, информацией я был насыщен до предела, причем настолько добротно, что и сейчас многое помню до мелочей.

Борьба с троцкистами и шпионами, великие стройки — Беломорканал, канал Москва — Волга, Магнитогорск, Сталинградский тракторный, Комсомольск и др., пятилетка в три года, пятилетка в четыре года, стахановское движение, машинотракторные станции и колхозы, спасение потерпевших крушение на «Челюскине», дрейф Папанина на льдине, перелеты Чкалова и других летчиков, первые Герои Советского Союза, война в Испании, бои с японцами у озера Хасан, освобождение Западной Украины и Западной Белоруссии, финская война, начало Второй мировой, пакт с Гитлером, вхождение прибалтийских государств в состав Союза и многое-многое другое.

Самое главное, что все эти далеко не детские события без всякого принуждения со стороны взрослых вызывали у нас желание как можно больше о них знать, как можно активнее в них участвовать.

Никто нас не водил культпоходом на «Чапаева» — мы сами по несколько раз бегали смотреть, надеясь, что он доплывет до другого берега Урала. Никого из нас не заставляли читать роман Николая Островского «Как закалялась сталь» — мы сами выстраивались в очередь в библиотеку и читали его ночами, чтобы быстрее передать товарищу.

Параллельно с тем миром, в котором совершались героические перелеты и строились гиганты социалистической индустрии, существовал и активно влиял на наше детское сознание и поведение другой мир — мир улицы.

Детство наше было далеко не рафинированное, и были мы далеко не пай-мальчиками. Уличные законы — не продавай, не выдавай, получай за измену, бей сексотов — в нашей среде были действующими законами.

Уличный лексикон был нашим вторым языком, которым мы владели вполне прилично. Слова «секс» не было в уличном лексиконе, но вместо него в ходу было другое, по смыслу полностью идентичное.

Это было мое детство. Когда сейчас некоторые «телетёти» или «теледяди» вопят о том, как им нас жалко, поскольку у нас было такое жуткое детство, у меня одна реакция: «Не твое — не трогай», ну и, конечно, парочка терминов из уличного лексикона тех времен.

Когда толстощекий Олег Филимонов из одесского «Джентльмен-шоу» рассказывает очередной грязный и глупый анекдот про Чапаева, светлого идеального героя моего детства, джентльменом его назвать никак не могу — даже в шутку.

Если перевести на казенный язык все то, что в каких-то образах, понятиях, мыслях наполняло мою детскую голову, и попробовать все это систематизировать, получится примерно следующее:

— социализм, а затем и коммунизм — единственный образ жизни, к которому надо стремиться;

— мировая социалистическая революция неизбежна, надо все делать, чтобы она произошла как можно скорее;

— буржуазия ни за что не успокоится и начнет войну с СССР, война будет скоро, надо готовиться;

— Сталин приведет нас к победе.