Глава IV Три весенние дня в Шатильоне
Глава IV Три весенние дня в Шатильоне
Почти в то же самое время, когда в Марселе начался роман с Дезире, в жизни Наполеона появляется другая привлекательная женская личность: графиня Викторина де-Шастене.
Артиллерийский генерал Бонапарт внезапно получил приказ 9 апреля 1795 года присоединиться к западной армии в Вандее, где храбрый генерал Ош уже завоевал себе славу и почести. Это назначение было очень не по душе Наполеону. С одной стороны, ему было мало удовольствия становиться под команду соперника, а с другой стороны, такая война, как в Вандее, совершенно не прельщала его: междоусобная война была ему антипатична. Поэтому он старался как можно дольше отсрочить свой отъезд из Марселя, где его удерживала не только его семья, но и его любовь к маленькой Дезире, под тем предлогом, что он должен дождаться прибытия своего преемника в командовании итальянской армией, генерала Дюжара. Этот последний прибыл в Марсель в начале мая 1795 года. Итак, приходилось уезжать.
9 мая, наконец, генерал Бонапарт отправился в путь. Хотя он для виду и выслал вперед своих лошадей и экипаж в Вандею, однако целью его путешествия было не место военных действий, а Париж. Там он надеялся изыскать средства и пути к тому, чтобы отменить в высшей степени неприятное для него назначение под командой генерала Оша. По меньшей мере, он хотел выиграть время и попытаться хотя бы получить другую, более ему приятную роль при войске.
Наполеона сопровождали шестнадцатилетний Луи Бонапарт, который должен был поступить в военную школу в Шалоне, адъютант Жюно и капитан де-Мармон. Жюно и Мармон были полны восхищения перед своим генералом, который едва достиг двадцатишестилетнего возраста и обнаруживал уже такие поразительные примеры ума и храбрости. Мармон, который был больше другом, чем адъютантом Наполеона, приписывает все, чему он научился, все свои идеи и взгляды влиянию Бонапарта, поразительной гениальности которого он не находит достаточных похвал. Кто бы мог подумать в то время, что он впоследствии будет изменником своему императору?
Но эти времена были еще далеко впереди. Теперь же ни один из четверых путешественников, ехавших по дороге из Марселя в Париж в удобном, устроенном даже с известным комфортом и роскошью экипаже, не думал о том, что не в столь отдаленном будущем молодой генерал, идущий теперь навстречу неизвестности, станет первым человеком во Франции. Меньше всех этот последний сам был занят подобными мыслями. Теперь ему важнее всего было то, чтобы не ехать в Вандею, а вернуться назад в итальянскую армию. Время от времени его мысли летели назад в Марсель, к Дезире, к брату Жозефу, для которого он хотел купить дом в Монтелимаре или в Шалон-на-Соне. Может быть, втайне он подумывал и о своем собственном хозяйстве с Дезире Клари.
По дороге в столицу четверо путешественников остановились ненадолго в Шатильоне у родителей Мармона. Владение Мармонов находилось на краю города и называлось Шатело. В антиякобинской среде провинциальной аристократии, смотревшей с точки зрения своих реакционных понятий почти с презрением на так называемых «синих офицеров», бледный, скупой на слова республиканский генерал произвел самое невыгодное впечатление. Было известно, что он был другом младшего из Робеспьеров и сидел в антибской крепости как подозрительный робеспьерианец. Уже одного этого было достаточно, чтобы отнестись к нему с недоверием. Несмотря на восхищение Мармона и Жюно своим молодым генералом, пребывание его в Шатильоне было бы очень плачевным, если бы одна молодая девушка из аристократической среды не приняла в нем участия и не взяла его под свою защиту.
Действительно, г-жа Мармон не знала, что ей делать со своим молчаливым гостем. Он говорил только самое необходимое, был все время углублен в собственные мысли или же занимался своим братом Луи, воспитание которого он взял на себя. И Наполеон был таким строгим ментором, что все дамы в Шатильоне очень жалели кроткого мальчика с такими уже любезными, привлекательными манерами.
Чтобы немного развлечь свое маленькое общество, г-же Мармон пришла идея повести генерала Бонапарта и его спутников Жюно и Луи в гости к своим друзьям графу и графине де-Шастене. У них была двадцатичетырехлетняя дочь Викторина, милая, умная девушка с жизнерадостным и общительным характером и с образованием, которое далеко превышало обычный уровень женского образования того времени. Г-жа Мармон надеялась втайне, что, может быть, Викторине удастся поразвлечь немного и расшевелить ее угрюмого гостя.
Итак, она повела своих гостей к Шастене. Молодая графиня обладала выдающимися музыкальными способностями. Она должна была тотчас же сесть за рояль и играть. Но генерал Бонапарт не удостоил ни ее, ни ее игру особенным вниманием. Из любезности он сказал ей несколько сухих и шаблонных комплиментов. Потом молодая графиня спела старинную итальянскую балладу, которую она сама положила на музыку. По всей вероятности, Мармон или Жюно сказали ей, что Наполеон любит слушать итальянские песни. Когда она кончила петь, она спросила генерала, хорошо ли она произносит по-итальянски. «Нет», – был короткий, нелюбезный ответ. Таким образом, первый визит не обещал ничего хорошего.
На следующий день семья Шастене была приглашена к обеду, который семья Мармон давала в честь так мало любезного и вежливого генерала Бонапарта. Необщительный молодой офицер, с длинными, плохо причесанными волосами, с глубоко запавшими глазами, – словом, весь он с его характерной внешностью, – произвел на молодую графиню неотразимое впечатление. Она сгорала желанием заставить разговориться этого странного человека, так непохожего на всех других мужчин ее круга. Но она прекрасно знала, что банальными салонными фразами она ничего не добьется.
После обеда, который показался ей бесконечно длинным, она храбро подошла к нему и участливым тоном предложила ему вопрос относительно его родины, его милой Корсики. И что же? Лед был разбит, язык молчаливого генерала развязался. Глаза его загорелись, все черты оживились, и вскоре, к великому удивлению всего остального общества, между ним и Викториной завязался самый оживленный разговор.
Стоя между двумя окнами гостиной, прислонившись к мраморному пиластру, молодые люди разговаривали, не замечая, как летит время, не замечая, что они уже почти четыре часа болтают друг с другом. Ах, Бонапарт мог бы говорить так хоть целую вечность! Ведь он рассказывал ей о Корсике, о своих планах! Он говорил даже о политике, о военных вопросах, о междоусобной войне, которой он не признавал и не представлял себе без участия знати, о революции и ее последствиях. Удивленные взгляды Викторины не могли оторваться от его губ. Поразительная подвижность ума этого человека, с которой он развивал перед ней свои планы, та легкость, с которой он переходил от одной темы к другой, захватили ее совершенно. Ей казалось, что она никогда еще не встречала человека, более богато одаренного умственными способностями.
В ярких красках рисовал Наполеон перед ее глазами картину революции и ее ужасов до 9 Термидора. Ее охватывала жуть перед теми преступлениями, которые напоили французскую землю невинной кровью, и она с восторгом стала на сторону героев Термидора, которые положили конец всем этим ужасам. Однако генерал Бонапарт был не столь же благоприятного мнения о деятелях 9 Термидора. Он до этого времени знал их как террористов. По его мнению, «все же можно сделать и причинить много зла, не будучи дурным по существу. Одна какая-нибудь необдуманная подпись стоила жизни тысячам людей». «Нужно было бы, – добавил он, – беспрестанно выставлять перед глазами людей картину, на которой были бы написаны яркими красками все деяния, все сцены, все страдания, порожденные необдуманными решениями».
Потом разговор перешел на литературу, Наполеон заговорил о песнях Оссиана и с большим одушевлением хвалил шотландского барда. Мадемуазель Шастене слышала, правда, имя поэта, но не была знакома с его произведениями. Тотчас же Наполеон попросил у нее позволения купить ей в Париже собрание песен Оссиана и лично преподнести ей их, когда она будет в столице. Но графиня оказалась немного щепетильной; ей показалось, что она погрешит против хорошего тона, если примет этот подарок и визит молодого офицера. Поблагодарив, она отклонила его любезность.
Когда в этот вечер генерал Бонапарт прощался с Викториной де-Шастене, он имел уже в ее лице восторженную поклонницу, которая говорила всем, кто только хотел слушать, что нет человека более одаренного, гениального и любезного. Все, что он ей говорил, глубоко запечатлелось в ее памяти, и когда она, уже будучи сорока шести лет, писала свои мемуары, она ясно помнила все детали этого замечательного разговора в Шатело. Только в ней не было уже прежнего ее преклонения перед удивительным человеком.
Генерал Бонапарт виделся почти ежедневно с Викториной во время своего пребывания в Шатильоне, то у Марионов, то у ее родителей. В ее обществе он становился доступнее, принимал участие в общих прогулках, галантно собирал для нее букеты из цветов, растущих во ржи, и участвовал в играх в фанты в Шатело. И благодаря этой игре молодая графиня увидела в один из вечеров у своих ног того, перед кем вскоре должно было склониться полмира.
Но час расставания уже настал. Настал конец и добрым товарищеским отношениям между Викториной де-Шастене и молодым корсиканцем. Никогда больше он не приезжал в Шатильон. Только уже во время блестящих дней консульства он вновь увидел графиню в будуаре Жозефины. Обе женщины познакомились во времена Директории в новом обществе у Барра, и, по-видимому, Викторина очень скоро усвоила себе соблазнительные нравы того времени, по крайней мере, ей приписывали всевозможные безнравственные похождения с г-ном Шаторено. Она пришла просить добрую мадам Бонапарт устроить ей аудиенцию у первого консула, чтобы похлопотать за одного эмигранта. Но ревнивая Жозефина втайне опасалась мадемуазель де-Шастене. Наполеон рассказывал ей о своем знакомстве с графиней в Шатильоне и, может быть, слишком живо хвалил ей необыкновенный ум этой молодой особы. Этого было достаточно для того, чтобы возбудить ревность Жозефины. И хотя она очень дружески обещала графине свое содействие, но тем не менее умела так устроить, чтобы аудиенция не состоялась. Может быть, она боялась, как бы мадемуазель де-Шастене не стала вести интригу насчет ее развода, мысль о котором преследовала ее, как привидение. Что в ней могло родиться подобное подозрение, в этом нет ничего невозможного, так как графиня находилась в тесной дружбе с братьями Наполеона, которые спали и видели только, как бы развести его со «старухой». Во всяком случае, с того первого ее посещения, когда Наполеон вновь увидал Викторину, Жозефина умела постоянно держать ее вдали от него.
Но хотя графиня де-Шастене появлялась очень редко на официальных празднествах консульского, а затем императорского двора, тем чаще она вращалась в обществе, собиравшемся у министров и высших сановников. Ее глубоко образованный ум, ее широкие взгляды как писательницы [5] , связи с выдающимися фамилиями и ее собственное знатное происхождение делали ее общество желательным не только для ученых и писателей, но и для людей из правящих сфер. Министр полиции Фуше и статский советник Реаль принадлежали к числу ее интимных друзей.
Ничто никогда не могло побудить ее сделаться куртизанкой наполеоновского двора, потому что, несмотря на все свое преклонение перед необычайным гением императора, она была равнодушна к нему как к мужчине. И это чувство, по-видимому, было вполне взаимным: Наполеон высоко ценил ее ум, но она ему не нравилась как женщина. Ни тот, ни другая не стремились продолжать знакомства, начатого в Шатильоне. И только когда Жозефина уступила свое место на французском троне австрийской принцессе, случай вновь поставил Наполеона и Викторину де-Шастене лицом к лицу. Это случилось на одном балу, который дан был Савари, герцогом Ровиго в честь императорской четы зимой 1811 года. Хотя Наполеон и замечал уже несколько раз графиню де-Шастене на балах у министров, но она всегда устраивалась так, чтобы стоять в задних рядах, когда он делал свой обход. Ей не нравилась его манера общения с придворными дамами. Может быть, также она опасалась нескромности с его стороны насчет Реаля, с которым ее связывало нечто большее, чем простая дружба.
Но на балу герцога Ровиго ей было невозможно укрыться от глаз императора. Она стояла в самом первом ряду дам вместе с дочерью Реаля, мадам Лакюэ и мадам Бранка, когда Наполеон появился с Марией-Луизой в бальном зале. Мадам Бранка досталась первая любезность императора. Он спросил ее, танцует ли она. «Нет, ваше величество, – отвечала она, – я уже больше не танцую». «Вам не следует так отвечать, – поправил ее Наполеон, – вы должны сказать: я не танцую. Слова «я уже больше не танцую» заключают в себе еще одну мысль».
Следующей в ряду стояла графиня де-Шастене. Она не могла удержаться от невольной улыбки при этой поправке императора, и Наполеон заметил это. Он заявил ей, что он ее знает, что он был с ней знаком. «Да, да, – сказал он после того, как она назвала ему свое имя, – я, конечно, знаю вас. Я познакомился с вами в Шатильоне. Вы были тогда канониссой. Как поживает ваша матушка?» И, не давая ей времени ответить ему, он продолжал поспешно: «Помните ли вы еще наш длинный разговор? Скажите, помните ли вы? Это было шестнадцать лет тому назад! Да, действительно, шестнадцать лет назад!». И еще раз он повторил: «Шестнадцать лет!».
Потом он сказал графине де-Шастене еще несколько любезностей по поводу ее книг, назвал ее музой и осведомился, продолжала ли она развивать свой музыкальный талант. По-видимому, он ничего не забыл из того, что видел и пережил в те майские дни 1795 года в Шатильоне. Но когда графиня несколько дней спустя поднесла ему свои произведения «Гений древних народов», «Удольф» и «Календарь флоры», то хотя император и принял их, но не написал ей ни слова благодарности, и Викторина де-Шастене больше никогда не встречалась с ним.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.