4. «Скорпион»

4. «Скорпион»

Деникинского эмиссара «Скорпиона» (он же Чернов, он же Басенко) схватили не чекисты. Его привели в утихомирившееся Плоское всадники Ионы Гайдука. Кожемяченко и Батурин, зная, что их ожидает, с полсотней изменников умчались на восток. Там много было дорог, а советских войск мало, и не так уж сложно было прорваться, минуя города и большие села, к Махно или Деникину. Как стало известно потом, предателя Кожемяченко по рекомендации «Скорпиона» с распростертыми объятиями принял деникинский генерал Слащев.

Кожемяченко не остался в долгу: отрядил в распоряжение белогвардейца десять своих самых отчаянных головорезов.

На след их и напал полуэскадрон Гайдука. Кавалеристы, выжимая из своих коней последние силы, нагнали группу изменников у села Майорского и коротким ударом отбросили к топким Кучурганским плавням. Бандитам, конечно, не хотелось ни тонуть, ни подставлять свои головы под клинки гайдуковских конников. У них был хороший «выкуп» — человек, которого Кожемяченко поручил им беречь пуще собственного глаза.

Иона Гайдук доставил схваченных изменников вместе с их «выкупом» в Плоское. Здесь, в помещении сельсовета, деникинский эмиссар, назвавший себя землемером Одесского губернского земства, плел Николаю Голубенко всякую несуразицу. Доказывал, что он, мол, воспользовался оказией и с всадниками Кожемяченко хотел добраться до Балты. Там у него якобы предстояла работа по землеустройству. Но пленные бунтовщики, стараясь загладить свою вину, изобличили «землемера» Басенко, сообщили, что он вместе с немцем-колонистом Келлером прибыл в эскадрон Кожемяченко еще в Раздельную, за два дня до мятежа.

При обыске у Басенко-Чернова нашли в каблуке сапога документ, адресованный генералом Шиллингом атаману Петлюре. Голубенко объявил беляку, что его повезут в Бирзулу, в штаб 45-й дивизии к начдиву Якиру. До того спокойный, деникинский разведчик при упоминании имени Якира вдруг заволновался, неопределенно хмыкнул. Оттянув полы бязевой толстовки, он провел заскорузлой, давно не мытой рукой по заросшим щекам, раздул широкие ноздри орлиного носа:

— Зачем же, господа, в Бирзулу? Ведь теперь все ясно: я деникинский агент-с. Везите меня в Одессу, в губчека… Там я многое раскрою.

— Мы не лишим вас и этого удовольствия, господин агент, — усмехнулся Голубенко. — Губчека вам не миновать. Только сначала придется исповедоваться перед нашим начдивом.

Ночью громоздкий «бенц», чадя дымом, остановился у подъезда станции Бирзула. Конвой повел деникинца в штаб.

В дальнем углу просторного помещения, за широким столом, углубившись в бумаги, работал недавно вернувшийся из Одессы начальник дивизии.

Голубенко указал «землемеру» на стул, а сам, поздоровавшись с Якиром и Гарькавым, присел возле окна.

Начдив, не спуская изучающего взгляда с деникинца, начал мять правой рукой ухо. Что-то знакомое было в облике белогвардейца.

— Правую руку! — приказал арестованному Якир. После некоторого колебания задержанный повиновался. На указательном пальце руки не хватало фаланги.

— Старый знакомый! — негромко произнес начдив. — Бывший комбат Чернов из Днестровского полка? Не так ли?

Тяжелая тень пробежала по лицу белогвардейца. Он скрестил руки на груди, вызывающе посмотрел на Якира:

— Да, тогда был Чернов, сейчас Басенко. Это моя настоящая фамилия.

В голове начдива вихрем пронеслись грозные события 1918 года. Отряды Красной гвардии под натиском немцев оставляли Бессарабию. Бойцы с тяжелым сердцем покидали родные места. Кто-то пустил слух, что их предали. На станции Раздельная люди митинговали. Шумно было и в Днестровском полку. Комбат Чернов горланил с тачанки, что нужно оставаться в Бессарабии, штаб продался немцам. Якир, тогда командир батальона, возмущенный демагогией Чернова, вскочил на тачанку, крикнул: «Не слушайте этого прохвоста! Не штаб, а сам он продался немцам, вот и сбивает вас с толку». Днестровцы, только что поддерживавшие Чернова, вдруг зааплодировали Якиру, а потом, успокоившись, разошлись. Но разошлись не все. Вокруг Чернова сгруппировалась небольшая кучка недовольных. Спустя час Якир, вызванный к телефону, направлялся в помещение станции. Здесь его и встретили черновские приспешники. С криками «Хватай шпиона!» они набросились на Якира, стали избивать его прикладами винтовок, после чего повели… расстреливать. Путь их лежал мимо штабного вагона, на ступеньках которого стояли «генкварм»[3] Левензон и командир эскадрона Няга. Они быстро сообразили, что произошло неладное; почему вдруг арестовали лучшего командира батальона? Однако ни криком, ни приказом образумить разъяренных бойцов было невозможно. Требовалось нечто иное. «Кого ведете?» — спросил Няга. Послышался дружный ответ: «Шпиона! Пустим сейчас его в расход». «Зачем же сразу расстреливать? — возразил Левензон. — Поначалу надо его хорошенько допросить. Ведите пойманного в штаб». Толпа после некоторого колебания согласилась. В штабном вагоне сразу же начался «допрос». Так был спасен Якир его находчивыми друзьями.

— Ну что ж, — усмехнулся начдив. — Поскольку вновь довелось встретиться, поговорим откровенно. Закуривайте, — протянул он деникинцу открытую пачку «Сальве».

— Премного благодарен-с… — скривил губы белогвардеец. — Пока свои есть. Тот же сорт-с. Фабрика Попова, Одесса-с…

— Видать, на «Сальве» только и сходятся наши вкусы? — продолжал начдив.

— Не стану скрывать… Вы угадали-с, господин большевистский генерал.

— Ты смотри какой герой!.. — потянул себя за усы Гарькавый. — Поларшина осталось до стенки, а храбрится.

— Такая храбрость — первый признак трусости, — простуженным голосом проговорил Голубенко. — Посмотрим, что их благородие запоет под дулом.

— Не на того напали, — бросив презрительный взгляд на Голубенко, отрезал деникннец.

— Видно, ты шибко идейный, беляк? — не скрывая иронии, спросил Гарькавый.

— Дело не в идейности. Пощадите вы, не пощадят наши. Меня вы сцапали, а еще десяток среди вас несцапанных. У них острое ухо и зоркий глаз.

Якир, Голубенко, Гарькавый переглянулись. Впервые они имели дело с таким «фруктом». Да и его заявление нельзя было оставить без внимания.

— Что ж, господин Басенко, или как вас там… Придется кое о чем напомнить, — после небольшой паузы сказал Якир. — Надеюсь, не забыли. Отмолотили меня тогда по вашему заданию на славу. Я даже целый месяц курить не мог.

Голубенко шлепнул себя ладонью по лбу:

— Вот почему ему смерть как не хотелось ехать в Бирзулу. Все просился в Одессу, в губчека.

«Скорпион» как бы не расслышал замечания Голубенко. Повернувшись к Якиру, сказал:

— Власть ваша, господин советский генерал-с. Долг платежом красен. Чем будете платить-с? Стеком, прикладом, рукояткой нагана?

— Я вашей школы не проходил, — спокойно ответил начдив. — Держать ответ вам придется перед Одесской губчека. А сейчас хватит валять дурака. Времени у нас для приятных бесед с типами, подобными вам, не так много. Чего вы добивались тогда, в прошлом году, знаем. Выкладывайте без утайки, зачем пожаловали сейчас?

— Начистоту, так начистоту-с. Мы, посланцы генерала Шиллинга, имеем задание расчистить путь его полкам в большевистском тылу-с. Мы — авангард авангарда.

— Вы и еще кто? — вновь спросил Якир.

— Не всегда туз идет за десяткой. Вышел перебор-с. Меня схватили. У других, может, выйдет очко. Я это я, а других не знаю. Закон разведки. Обязан молчать-с.

— Чего добились?

— Напрасный вопрос! — ответил контрразведчик. — Вы это знаете не хуже меня.

— За сколько вы купили Кожемяченко?

Якир впился глазами в сухощавое, густо обросшее щетиной лицо врага. Начдив подумал, как сложна и нелегка борьба с кознями контрреволюции, пользующейся услугами вот таких пройдох. Удав с манерами и повадками культурного джентльмена, очевидно, прошел неплохую школу провокаций. Простак не сумел бы обить с пути истинного боевого командира, заставив его поднять оружие против своих.

— Бывают, что идут в ход и деньги-с. Но это сейчас исключено. Не мне вас учить. Не та эпоха! Сейчас эпоха, как бы сказать, — цинично процедил разведчик, — возвышенных идей. Мы покупаем людей не золотом, а идеями-с. Вот вы недооценили такого боевика, как Кожемяченко, а и его душа раскрыта для идей-с…

— Каких это еще идей? — изумился Голубенко.

— Каких? Скажу. Кожемяченко давно рвался на дивизион. Боевой партизан, опытный кавалерист, в прошлом вахмистр. Он и во сне видел себя дивизионным. Разве это не идея для старого служаки? А вы взяли и посадили на дивизион коммуниста, да еще такого, который не отличит подпруги от тренчика-с. Раньше Кожемяченко, командир партизанского отряда, сам решал, когда выступать, когда отдыхать, кого бить, кого обходить, а сейчас, с жестким навязыванием регулярщины, его не спрашивают, а просто приказывают: иди наступай, коли, руби. Он трудится, а слава достается чужому дяде. Над многим он и сам думал, а тут и я раскрыл ему глаза: нет в Красной Армии доверия беспартийным командирам. Советская власть говорит одно, а делает совсем другое-с…

— Этим вы взяли и писарька? — спросил комиссар дивизии.

— О, Батурин совсем другой тип! — поправил воротник толстовки белогвардейский разведчик. — У нас нет шаблонного подхода. Я разузнал хорошенько, где жмет сапог у Батурина. Это крайне обозленный хорек с хорошо подвешенным языком-с. Тульский продотряд крепко похозяйничал в закромах его отца. Но это все мелочь. Основной прицел мы держим на массу, на рядовых… Ваш Ленин сразу нашел слабинку — партизанство-с. Ввел регулярщину. Она спаяла ваши силы. Но и наши вожди не лыком шиты. Знают, куда вогнать клин. Генерал Шкуро — мастак своего дела. Ваша Красная Армия — опасный огонь, но мы в ней же находим и воду, которая пожирает пламя-с. Удары извне — это одно, а вот расшатывать ваше советское здание толчками изнутри — это совсем другое. Мы считаем: отколем один эскадрон — отколем и всю дивизию. Лиха беда начало. Вы гоните из Одессы на север эшелоны интендантского добра, а ваш боец и бос и гол. Выколачиваете из губернии хлеб, а красноармеец не каждый день видит кондёр, не говоря уже о мясе, жирах, сахаре. Вы обещали ему к маю быть в Будапеште и разжечь огонь мировой революции, а Деникин взял Екатеринослав, Петлюра — Жмеринку. Но больше всего он боится румына. Вот мне и поверили, что отогнать румын сможет лишь наша, деникинская армия…

— Ну а крестьян чем взяли? — продолжал допытываться Голубенко.

— Что я вам скажу, господа? — сощурился Басенко. — Мне с мужиком говорить очень нелегко, мужик есть мужик, а я орловский помещик-с. Не понимали мы друг друга раньше, а тем более не понимаем теперь. С мужиками разговаривали делегаты Кожемяченко. У них сразу нашелся общий язык. Ну а немцев-колонистов не надо было упрашивать. У них давно кипело. Ждали искры-с.

— И эту искру высекло ваше высокоблагородие? — язвительно уронил Гарькавый.

— Служба… Виноват-с. Служба и долг. Закон кулачного боя: ежели не я, то вы меня-с…

— Спасибо за откровенность, — сказал Якир. — А теперь еще два вопроса.

— Слушаю.

— Из Плоского вы стремились с вашим почетным конвоем к Балте. Я не верю, что там вас ожидала встреча с другим Кожемяченко. Хотя допускаю, что Кожемяченко не последний изменник, у которого в трудную для нас минуту кишка оказалась тонкой. По вашим документам видно, что вы рвались к Петлюре. Зачем?

— Зачем-с? Посмотрите на карту. Вы хоть скороспелые, а все же стратеги. Рвется к Киеву наш генерал Бредов, стремится туда и пан Петлюра. В одной берлоге двум медведям не бывать, не пановать-с. Киев, как вам известно, называют матерью русских городов. Он никогда не будет столицей самостийников. Это у вас создана республика на республике, а у нас будет одно царство — единая, неделимая Россия…

— Ясно. Второй вопрос: куда вы делись после Раздельной?

— Спасибо вам, господин Якир. Ваш Левензон и тот бешеный Няга требовали моего расстрела, а вы как Христос… Мои люди вас до полусмерти отлупили, вы же исходатайствовали мне прощение-с. Я обещал искупить свою вину. На походе отстал от батальона. Дождался немцев, а потом — на Дон…

— К своим? — уточнил Якир.

— Журавль рвется в небо, а крот в нору-с.

— А куда стремится скорпион? — в упор бросил Голубенке.

На миг беляк потупил взор, потом, впившись горящими глазами в сухощавое лицо комиссара, небрежно ответил:

— Я и так наболтал лишнего.

И хотя задержанный уклонился от прямого ответа, у всех сложилось твердое убеждение, что «землемер» Басенко и есть тот «знаток» Красной Армии, который носит кличку «Скорпион».

Допрос закончился глубокой ночью. Якир, потянувшись, подошел к широко раскрытому окну. В накалившееся за день помещение рвалась освежающая прохлада вместе с пряными запахами благоухающего табака, ночных фиалок, левкоев. Беззаботно стрекотали в кустах жимолости неугомонные сверчки. Тревожно гудели на путях паровозы.

Из головы Ионы Эммануиловича не выходили жаркие прения в губкоме: «С восстанием покончено, но положение края с каждым днем все усложняется. На Николаев — пролетарскую базу юга — надвигается грозная туча деникинских отборных полков. На Черном море, вблизи Одессы, курсирует мощный флот Антанты. К Помошной устремилась разнузданная вольница предателя Махно. Торопится и Деникин. Ему нужны Украина и ее хлеб. Более четверти века не было такого богатого урожая. Стоят на полях и гумнах высокие скирды хлебов: крестьяне не торопятся с молотьбой. А то, что заготовители успели собрать для голодающего севера, едва успевают пропустить через единственную коммуникацию — железную дорогу Одесса — Помошная — Киев. С Плоским, со «Скорпионом» покончено, а другие еще не раскрытые. Агенты генерала Шиллинга пускают в ход и золото, и «идеи», мутят народ не только в селах, но и в Одессе. Тревожные сигналы поступают из сорок седьмой дивизии. Какие-то подозрительные типы шушукаются с командирами расположенных в Одессе полков, а также с командирами батарей, выдвинутых к Люсдорфу для охраны морского побережья. У Вознесенска, Балты, Умани разгуливают петлюровские банды Волынца, Ангела, Заболотного. Одесский губком свернул работу всех учреждений, коммунистов посылает на фронт. Уже созданы три коммунистических отряда. Назначен командующий внутренним фронтом, бывший командарм-9, капитан царской армии, коммунист с 1917 года черноглазый усач Княгницкий».

«Огромная задача возложена и на нас, — продолжал размышлять начдив-45. — Мы в ответе перед партией и высшим командованием за огромный фронт — от Жмеринки до Днестровского лимана. Там румыны, самостийники и корпуса сечевиков. Выгнанные Пилсудским из Галиции, они стали союзниками Петлюры… Наша заветная цель — мировая революция, а сколько препон на тернистом пути к ней?!

За три недели новый начдив успел побывать во всех полках, отрядах, командах. Знает, чего можно потребовать от каждого. А знает ли он человека, командира, бойца? Нет! Иначе не было бы этого бунта, поднятого Батуриным и Кожемяченко».

«То, чем полководец сражается, есть народ, то, чем народ побеждает, есть дух». Эти слова, произнесенные более двух тысяч лет назад древним военачальником, были записаны в потрепанном блокноте начдива.

Еще в прошлом году Якир близко сошелся с одним из командиров китайского батальона Сун Фу-яном, человеком боевым, толковым, назвавшим себя капитаном.

Там, у себя на родине, он будто бы нарушил закон предков и сошелся с женой мандарина. Ему грозила смерть. Удрав к хунхузам, неудачный донжуан с их помощью перебрался затем в Сибирь, где завербовался вместе с другими китайцами на лесоразработки в Бессарабию. В часы отдыха, когда батальон Якира охранял старую тираспольскую крепость, бывший китайский капитан просвещал своего любознательного начальника.

Якир навсегда усвоил древний военный закон: «Не усаживайся сам, если не сели еще твои воины. Не берись за еду сам, если еще не стали есть твои воины. Дели с ними холод и жару. В таком случае твои солдаты непременно отдадут тебе все свои силы».

Учеником реального училища Якир ездил с друзьями в Измаил — город боевой славы русского оружия, улицами которого на штурм придунайской турецкой крепости двигались по приказу Суворова русские полки. Потом уже, будучи комбатом, он в тираспольской библиотеке нашел книжечку с описанием всех двадцати походов и шестидесяти трех сражений Суворова. Из нее он записал в блокнот следующие слова: «Доброе имя должно быть у каждого честного человека. Лично я видел это доброе имя в славе своего Отечества».

О славе своего Отечества постоянно думал Якир и там, в тираспольской крепости, и позже, во время упорных боев с наседавшими немцами, и потом, когда он, будучи членом Реввоенсовета 8-й армии, осенью 1918 года вел в решительную атаку на станцию Лиски против белоказаков 12-ю стрелковую дивизию.

Тогда мужество и отвагу Якира Реввоенсовет Республики отметил боевым орденом Красного Знамени.

После беседы с деникинским разведчиком Якир вспомнил «философию» некоторых начдивов, которые заявляли: «Красноармейцев пятнадцать тысяч, а я один. Я существую для дивизии, а для людей существуют политкомы». Вот под боком у таких «философов» и вырастают, как грибы-поганки, кожемяченки, батурины… Допрос белогвардейца напомнил ему поучение одного мудреца: «Когда в войске нет согласия, нельзя выступить и сразиться. Когда в сражении нет согласия, нельзя добиться победы».

Борясь с одолевавшим сном, Якир размышлял: «Вот чего надо добиваться — согласия, согласия, согласия! Но нельзя и ждать со сражениями до установления полного согласия. Тут следует подправить мудреца. И к согласию и к победе надо стремиться одновременно. Согласием добиваются победы, а победой согласия, вот это по-нашему, по-советски. Чтоб никаким пройдохам даже не мерещилось вгонять клинья в наше единство, выискивать в нашей армии воду, способную погасить ее победный огонь. Тогда над широкими полями Украины и родной Бессарабии не будет развеваться ни белый стяг Деникина, ни цветное знамя румын, ни малиновый штандарт Пилсудского, ни жовтоблакитный прапор Петлюры, ни черная тряпка Махно. Будет лишь одно знамя — Красное знамя Ленина».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.