НАШИ ИГРЫ

НАШИ ИГРЫ

Как они, мои детские игры, не похожи на игры моих детей! Мы и мечтать не могли даже о простеньком детском трехколесном велосипеде. До войны «настоящих», «магазинных» игрушек у меня было, кажется, всего две. Была корова на колесиках, с довольно глупой мордой, сделанная из папье-маше. Но мне казалось, что ее неподвижность обманчива, что внутри она живая. (Не потому ли дети ломают игрушки, что хотят добраться до этой скрытой жизни?) И совсем уж странно, что мерцание какой-то тайной жизни я ощущал и в другой моей игрушке — маленьком, почти плоском, картонном клоуне.

Впрочем, недостаток игрушек с лихвой окупался.

Пешком мы почти не ходили. Летом бегали с колесом. Это — обруч от бочки или маленькое тележное колесико, которое подгоняли специальной проволочной ручкой, загнутой на конце в виде буквы П. Зимой, отправляясь по своим ли делам или по поручению взрослых, надевали на валенки лыжи или коньки. А если шли вдвоем-втроем, брали санки и по очереди везли друг друга.

Но особенно любили зимой кататься с гор на кованках (тяжелых больших санках с металлическими полозьями). Город расположен на холмах, не очень крутых, но длинных. Садились на верху горы на санки втроем, а то и вчетвером. Впереди сидит рулевой, поставив на лёд перед санками ноги, обутые в коньки. И — вниз. Удивительно, как тяжелые санки послушно, как нитка за иголкой, шли за легонькими конёчками рулевого. Несемся вниз, постепенно набирая скорость и лихо покрикивая встречным пешеходам: «Прочь с дороги, кривые ноги!» Затормозить в конце трудно, и мы частенько выезжали на большую поперечную улицу (улица Спорта). Машин в городе было очень мало, но лошадей — множество, и наши санки не раз вылетали к возам, чуть ли не под ноги лошадей. Нас это пугало меньше, чем лошадей, которые испуганно шарахались в сторону.

На масленицу целыми часами, днями «брали город». Родители делали во дворе маленькую, но крутую снежную горку. Защитники (и защитницы) города вставали плотно, спина к спине, на верху горки. Нападающие карабкались по обледеневшим склонам и старались столкнуть защитников, взять горку. От сильных толчков обороняющихся скатывались вниз, собирались с духом, определяли слабое звено в обороне и дружно, по команде, снова и снова шли на приступ.

Ну а летом обычные игры во дворе — прыжки через веревочку, ляпанки (салочки) или прятанки (прятки). Водящему было нелегко — прятаться можно было по всему двору, и в стайках, и в сарае. Помню, ждешь пока тебя найдут и уснешь…

В школе любимая игра на переменах — в цепочки. Игроки двух команд встают друг против друга, крепко взявшись за руки. Потом игрок одной команды бросается на чужую цепь и своим телом старается разорвать ее. Если это удается, он уводит одного из противников, усиливая свое войско. Если нет, он переходит в чужую команду и усиливает ее. (Эту игру описывала Татьяна Толстая, но неверно, «с точностью до наоборот»: успешно прорвавший чужую цепь становился будто бы пленником. Где же логика?)

Многие из наших детских игр давно вымерли. Например, прыжки на доске. На довольно высокую поперечину (сантиметров 25–30) кладется длинная прочная доска, и каждый из двух играющих, прыгая на свой конец доски, высоко подбрасывает другого. Тот, опускаясь, должен точно попасть ногами на свой конец доски и силой падения подбросить в свою очередь партнера. И так — подолгу. Прямо цирковой номер! А тогда такие доски встречались на каждом шагу, и прыгали на них в основном девочки…

А для мальчишек любимая игра — бабки. Хвастались (перед родителями и девочками), что сам Пушкин эту игру воспел в стихотворении «На статую играющего в бабки». Мы с Колькой Нельзиным не поленились даже на память заучить этот тяжелый гекзаметр:

Юноша трижды шагнул, наклонился, рукой о колено

Бодро опёрся, другой поднял меткую кость.

Вот уж прицелился… прочь! раздайся, народ любопытный,

Врозь расступись: не мешай русской удалой игре.

Весной мы жадно следили, как тает снег, как появляются на бугорках первые проталинки. И вот когда немножко просохнет такой бугорок (пусть кругом еще снег), можно играть в бабки. Играющие ставят на этом бугорке в ряд свои бабки (косточки из ноги животных, длиной сантиметров в семь-восемь) и по очереди бьют в этот ряд панком — более крупной бабкой, внутрь которой заливали обычно свинец, для увесистости. Выбитые бабки — твои. Какая была радость, когда от твоего сильного удара бабки брызгали в разные стороны! Бабки можно было обменивать, продавать, они были у нас «твердой валютой».

Позднее, классе в 7-м, мама купила нам волейбольный мяч, и мы с моими школьными друзьями, натянув во дворе веревку, играли через нее в волейбол. Вспоминается одна забавная история. До темноты играли мы в волейбол, а потом пошли в дом ополоснуть разгоряченные лица. Ну а Коля Нельзин, всегда отличавшийся повышенными гигиеническими требованиями, приметил под водостоком бочонок и решил сначала помыть руки и пыльные, потные ноги (играли, конечно, босиком). Закатал брюки, засучил рукава — и вперед. Откуда ему было знать, что в бочонке стояла приготовленная мамой черная краска! И вот мы стоим наверху лестницы и ошалело смотрим, как в сени вступает наш чистюля: при ярком освещении, на светлых половиках черные, как у негра, ноги (краска была добротная, довоенная) выглядели весьма эффектно. Увидев наши изумленные лица, Коля взглянул на свои ноги, потом на столь же черные руки и тоже окаменел. Эту немую сцену (почище «ревизоровской») мы вспоминаем каждый раз, как я приезжаю на родину.

На пасхальную неделю, строго на эти дни, дедушка двоюродной сестры Любы Кокориной на перекладине сарая навешивал для нас качели. Доска была длинная, прочная, так что мы устраивались на ней всей компанией — мы с Любой и ее подруги. Удивительно — качались целыми днями (с перерывами на еду): болтали, ссорились, влюблялись. (На тему мальчишеской любви не могу сказать ничего нового, оригинального. Как все, с восьми лет постоянно был в кого-то влюблен. Все предметы моей нежной страсти были на голову выше меня и даже не подозревали об обуревающих меня чувствах.)