Ваня
Ваня
В воскресенье, 11 апреля 1943 года, я открыла дверь на балкон и с наслаждением вдохнула свежий весенний воздух. Верхний ряд окон дома напротив сиял солнечным блеском; внизу, на дне ущелья Чернышевского переулка, в вечной тени все еще топорщились грязные снежные наметы ? из-под них на мостовую выскальзывали узкие извилистые ручейки; на перекрестке с улицей Станиславского мужчина в солдатской шинели играл на гармошке, а три женщины, в сапогах и серых бушлатах, сняв косынки, изображали какое-то подобие кадрили и весело повизгивали.
Чем меньше комната ? тем труднее поддерживать в ней порядок, особенно если уходишь из дому рано, а возвращаешься за полночь, без сил. Один предмет, потерявший свое место, влечет за собой цепную реакцию, вещи как будто сходят с ума, начинают враждовать ? сначала друг с другом, а потом и с хозяином.
Я решительно принялась за уборку.
Весенний воздух, наполнивший комнату, резко контрастировал с зимней затхлостью одеял и ковров ? их на перила, проветриваться! Приготовила мыльную воду и принялась за окно ? от скрипа чистого стекла под скомканной газетой по спине побежали мурашки.
Потом настал черед мебели. Шкаф, тахта, пианино ? все стронулось со своих мест. Пыль словно сделалась моим личным врагом, истреблению которого я отдалась с азартом и страстью. И поначалу мне почти удавалось не думать об Иване Васильевиче. Но, закончив уборку, вытирая со лба пот, я вдруг остро вспомнила его быстрые, порывистые и вместе с тем такие легкие и точные движения; и как одними только глазами он умел выразить любое чувство ? нежность, заботу, взволнованность, негодование; как неожиданно и прекрасно на его серьезном, строгом лице расцветала улыбка. От этих видений в ногах появилась слабость и одновременно с ней какая-то тягучая, неизбывная душевная боль.
Оставаться с собой наедине я уже не могла.
Быстро оделась, но, взглянув в зеркало, поняла: в прическе следует кое-что поправить. Нет-нет, конечно, я ни на что не рассчитывала ? это так, на всякий случай...
Улица Горького кишела народом ? после победы под Сталинградом город быстро оживал. Весна словно смыла с лиц печаль и заботу, во встречной толпе порхали улыбки, слышался смех, взгляды казались открытыми и доброжелательными. Мне кажется, на какое-то время я забыла, что идет война.
Шла не спеша ? до Старой площади рукой подать, а время обеда еще не наступило. Вдруг заметила, что улыбаюсь. Какой-то военный, приняв это на свой счет, решил со мной познакомиться, отчего мне сначала сделалось смешно, а потом неловко ? уж очень задел его мой отказ.
Ивана Васильевича в столовой ЦК не было. Значит, все-таки, прогулки с ребенком для него оказались важнее. Настроение испортилось, есть уже не хотелось. Видя, как я, опустив голову, молча ковыряюсь вилкой в макаронах по-флотски, Саша Головин спросил:
? Почему вы такая мрачная?
Едва сдержалась, чтоб не взорваться, ? всегда ненавидела вопросы, на которые ответить невозможно.
? Простите, ? вдруг услышала голос, который уже никогда бы ни кем не спутала, ? очень жаль, что я опоздал!
Подняла голову ? Иван Васильевич стоял рядом с нашим столиком и как будто не решался присесть. У него было раскрасневшееся от спешки лицо, от одежды остро пахло уличной свежестью. Он улыбался, и эта улыбка тотчас наполнила меня солнцем ? я физически, каждой своей клеточкой, ощутила это внутреннее свечение.
? За что же прощать? ? не удержалась я от шпильки. ? Ведь вы, по-моему, и не собирались приходить.
Заметила удивленный взгляд Головина и покраснела.
? Да, вчера, я вел себя невежливо, за что и прошу прощения, — сказал Иван Васильевич и галантно поцеловал мне руку. За соседними столиками засмеялись; Головин тоже собрался было отреагировать колкостью, но, перехватив быстрый и жесткий взгляд Ивана Васильевича, осекся.
Иван Васильевич быстро расправился с обедом, и мы вышли на улицу, в сквер, ? до сеанса оставалось время.
? Только в апреле небо бывает таким пронзительно синим, ? сказал Иван Васильевич. Он сорвал с дерева набухшую почку, раздавил ее пальцами, поднес к носу. ? Голова кружится, такой запах! Хотите?
Он отломил от ветки еще одну и протянул мне.
Я взяла этот крохотный, еще не созревший зачаток с тем же чувством, с каким берут розу. Размяла пальцами, вдохнула острый пряный аромат.
? Как называется это дерево? ? спросила я.
? Может, липа? Но уж точно не береза! ? засмеялся Иван Васильевич и вдруг задумался. ? Неужели весной немцы снова рванутся к Москве?
Фильм о Сталинградской битве, о нашей победе над немецкой армией, вызвал долгие аплодисменты зрителей. Покричали даже «ура» ? и фронтовикам, и киноработникам, снявшим этот фильм в самом пекле войны, под пулями и осколками. Запомнился кадр, где комья земли, поднятые взрывом, летят прямо в объектив камеры и на мгновенье закрывают его. Жив ли тот оператор?
Затем была художественная лента, не помню уж какая...
Темнело, когда вышли после сеанса на улицу. В неосвещенном городе свет звезд казался особенно ярким, теплый весенний ветерок обвевал наши разгоряченные лица.
? Пойдемте к вашему дому по набережной, а затем через Красную площадь выйдем на Горького, ? предложил Иван Васильевич.
Я, конечно, согласилась: чем длиннее путь, тем больше времени с ним! Шли, почти не разговаривая, наслаждаясь близостью, чудесным вечером... Подошли к подъезду моего дома, и он сказал:
? Так не хочется расставаться. Может быть, разрешите зайти к вам, взглянуть, как живете?
Радость обожгла меня.
? Конечно, заходите, но живу, предупреждаю, неважно. Комнатушка маленькая! Но уж какая есть.
Поднялись на четвертый этаж; я тихо открыла входную дверь, мы быстро прошли переднюю, и, не зажигая света, на ощупь, я повернула ключ в замке. К счастью, никого не встретили ? не дай боже попасть к нашим соседкам на язык!
Прошло уже немало времени с нашего обеда, и я, понимая это, помчалась на кухню, поставила на газ чайник, а вернувшись, стала готовить закуску. Иван Васильевич, ничего не говоря, с какой-то милой улыбкой наблюдал за моими хлопотами, потом рассматривал уцелевшие книги. И вдруг сел за пианино:
? Можно поиграть?
? Да, конечно, еще не поздно! Только негромко.
Он сыграл «Амурские волны», «Молчи, грусть, молчи».
? Вы учились?
? Нет, я самоучка. Играл на баяне, на скрипке, на гитаре, мандолине, и немного бренчу на пианино.
? Какой же вы молодец! Самоучкой и на стольких инструментах! Почему же не посвятили себя музыке?
? К сожалению, всегда не хватало времени, чтобы заняться музыкой всерьез. Физика, знаете ли... ? Иван Васильевич улыбнулся, ? девица очень ревнивая!
Мы болтали, легко переходя от одной темы к другой, как вдруг он, взглянув на часы, ахнул. Комендантский час, оказывается, давно наступил.
? Ну, ничего, как-нибудь проберусь на Никитскую, ? заторопился Иван Васильевич, хватая шинель.
? Ну, зачем же рисковать, у Никитских ворот всегда стоит патруль, а другого пути нет, ? остановила я его.
? Но... как же мы будем? ? он в недоумении окинул взглядом узкую, длинную комнату, заставленную мебелью так, что пройти можно было только одному человеку.
? Не бойтесь, ? нашлась я. ? Можно просто посидеть, поболтать до утра, а если не выдержим ? разложим тахту. Когда возвращалась из эвакуации, пришлось приютить ехавших со мной в поезде солдат. На вокзале была давка, им до утра некуда было деться, и моя тахта, представьте себе, приютила всех четверых! А я переночевала у соседки. Можно сделать и так!
В ЦК работа начиналась с 9 часов и заканчивалась порой за полночь. И завтра предстоял большой рабочий день. А мы продолжали болтать. Уже близилось утро, когда я, наконец, спохватилась:
? И все же перед работой вам надо хоть ненадолго прилечь! Вы очень устали!
? Стыдно сознаться, но после голодовки на Волховском фронте стал «слабаком». Про таких еще говорят ? «дистрофик». Так что вы уж меня простите!
? Ну, что вы, какие тут могут быть претензии. Это я вас уморила своими историями.
? Нет, вы чудесная рассказчица, и я готов вас слушать бесконечно!
? А вы чудесный слушатель, —вернула я комплимент. ? Однако ложитесь спать, ? приказала я, застилая простыней тахту.
? Но как же вы? ? удивился он.
? А я посижу на стуле, это для меня пустяки.
? Но вы же говорили, что тахта раскладывается? ? изумился Иван Васильевич. ? Что на ней четверо солдат могли улечься! Говорили?
? Говорила, ? созналась я, ? Но, может быть, лучше и удобнее ее не раскладывать?
? Вы что, меня боитесь?
? Нет, что вы. Я вас ни капли не боюсь!
? Так давайте действовать! ? решительно заявил Иван Васильевич.
Мы разложили тахту. Я сделала две постели ? одну у стены, другую с краю ? между ними оставался основательный промежуток.
К стене лег Иван Васильевич. Я потушила свет и, переодевшись в халат, прилегла на свой край.
Иван Васильевич лежал тихо, не шевелясь, но я чувствовала, что он не спит. Вдруг мы дружно расхохотались.
? Ты не спишь? ? спросил он, перейдя на «ты».
? Нет, не сплю.
И мы опять надолго замолчали.
Я закрыла глаза и, может быть, даже задремала, когда вдруг почувствовала прикосновение к своей груди. Все задрожало во мне. Остатки рассудка требовали, чтоб я сбросила «коварную» руку, но сделать это ? было выше моих сил. Я лежала неподвижно, продолжая «спать», испытывая такое наслаждение, которого никогда прежде не знала. Ваня осторожно ласкал то одну, то другую мою грудь, затем откинул наши одеяла и, прижавшись ко мне всем телом, начал страстно целовать ? всю, всю от лица до ног. Я оставалась неподвижной и позволяла делать ему все, что заблагорассудится. Мне было так хорошо, что совсем не хотелось двигаться, только бы не кончались эти поцелуи и объятья...
Моя пассивность испугала Ваню:
? Ты обиделась? Прости! Но я так люблю тебя, что не в силах был сдержаться!
? Нет, что ты, ? прошептала я. ? Мне очень хорошо с тобой!
? Милая, милая! Ты теперь моя! Никому тебя не отдам!
Я не поверила его словам ? помнила о его жене и сыне, ? но нисколько не жалела, что так произошло. И полностью отдавалась счастью быть близкой с этим человеком.
Эта была сладкая и безумная ночь[70].
Утром, едва поднявшись, мы оба почувствовали огромное смущение, но постарались скрыть его. Я стала готовить завтрак и явно чаще, чем требовалось, бегала из комнаты на кухню. Ваня молчал. Но глядел он на мою суету такими радостными, сияющими и озорными глазами, что муки совести быстро меня покинули ? и я уже позволяла «ловить» себя, целовать, потом притворно вырывалась и снова, как будто случайно, «попадалась» в капкан его объятий...
На работу отправились вместе. Перед обедом Ваня зашел ко мне:
? Милая, ? прошептал он мне на ухо, хотя в комнате никого не было, ? чтобы не терять времени, обедать не буду, а помчусь к родителям ? предупредить, что ночевать не приду. Ты ведь тоже хочешь этого?
Я растерялась и некоторое время молчала, чувствуя, как безрассудное счастье переполняет меня. Это молчание встревожило его:
? Как, ты не хочешь, чтобы мы снова были вместе?
Родители Вани жили где-то недалеко от «Серпа и молота». Его отец, Василий Иванович, работал токарем и находился на казарменном положении с самого начала войны ? ночевал на заводе, чуть ли не у станка. Его беспокоили боли в сердце, но для освобождения от работы этого, наверное, было недостаточно. Когда же отпускали домой, он даже во время сильной бомбежки не ходил в убежище ? так уставал.
? Нет, что ты, я очень рада, но как истолкуют это твои родные?
Его лицо тотчас осветила улыбка:
? Я все улажу, не беспокойся, было бы тебе удобно!
Данный текст является ознакомительным фрагментом.