Шапиро. Болезнь отца

Шапиро. Болезнь отца

Поручили мне сделать книжку, освещающую деятельность пожарных. Председателем ЦК профсоюза работников пожарной охраны был Лазарь Шапиро. Мы познакомились, и он под предлогом работы над книжкой повадился бывать в издательстве. В нашу редакционную комнату он вторгался с шумом и смехом, рассыпая комплименты, к тому же у него всегда имелся наготове свежий анекдотец, как правило, сомнительного свойства, но всегда политически безупречный. Высокого роста, шатен, с зелеными продолговатыми глазами, он нравился нашим женщинам. Самодовольно и торжественно он приглашал меня и моих сотрудниц в свою машину, чтобы подбросить до столовой, помещавшейся в бывшем «Славянском базаре». Само собой, все охотно соглашались. После обеда он не раз уговаривал меня покататься с ним по Москве, но я отказывалась и если садилась в машину, то только в компании ? столь явные знаки внимания, конечно, всем бросались в глаза.

Как-то Арося встречал меня после работы и нос к носу столкнулся с ним. Оказалось, когда-то они вместе работали в Москопищепромсоюзе. Лазарь напросился в гости. Пришел с бутылкой вина и сам ее почти всю выпил. Рот его не закрывался ни на минуту ? он буквально по уши был набит всякими слухами и сплетнями. И после этого вечера ? зачастил. Поставит свою «персональную» у наших окон и спускается в наш скромный полуподвал. Огромный такой, вроде и в угол сядет, а все равно полкомнаты занято ? разбросает по полу ноги и болтает о том о сем; иногда произнесет монолог о прекрасном, по сравнению с проклятым прошлым, положении советского пожарного ? вроде как по делу пришел. И треп продолжается снова.

Поначалу я к этим визитам относилась серьезно ? надо же помочь начинающему автору, потом надоело. Я демонстративно перестала обращать на него внимание и, как бы занятая домашним хозяйством, порой даже не отвечала на реплики. Арося же стал явно злиться: Лазарь воровал у него те немногие после работы часы, когда он мог заняться своим любимым делом ? стихи Арося отделывал бесконечно, буквально зализывая их до блеска, что, как мне казалось, не всегда шло им на пользу.

? Ты можешь мне объяснить, с какой стати этот человек повадился к нам чуть ли не ежедневно?

? как-то спросил раздраженный Арося.

Я засмеялась:

? Он же твой товарищ по прежней службе!

? Никогда мы не были товарищами, даже близкими знакомыми! Он ездит из-за тебя!

? Неужели? ? захихикала я.

? Не смейся! Он буквально пожирает тебя глазами. Он стремится, как бы случайно, коснуться тебя...

? Ну, ты и ревнивец, каких свет не видывал!

? Я прошу тебя, ? сказал Арося, очень серьезно, ? дай мне слово, что ты отвадишь его от этих визитов... ? И, помолчав, добавил: ? Больше того, я прошу, дай слово, что будешь избегать встреч с ним. Поверь моей интуиции, он очень плохой человек.

Арося был так расстроен, что я с легкостью дала просимое слово. И держала его честно. Перестала пользоваться машиной для поездок в столовую, объяснив это желанием ходить пешком «для моциона», и откровенно попросила не ездить к нам:

? У Ароси очень срочная работа.

? И что же такое он пишет? ? с отвратительной иронией поинтересовался Лазарь.

? Историю фабрик и заводов.

Мне не хотелось, чтобы он считал моего мужа поэтом-неудачником.

К годовщине гибели Кирова издательство напечатало тысячу экземпляров. «Товарищ Киров» был разослан во многие редакции газет, крупным политическим деятелям, ученым и авторам книги с просьбой о замечаниях и предложениях, которые мы хотели учесть при полном тиражировании в двадцать пять тысяч. До лета занимались исправлениями, дополнениями. Я лично выверяла каждый лист, чтобы не пропустить ни одной опечатки. Все шло нормально. Наконец основной тираж был готов, «сигналы» поступили в Главлит, куда меня вскоре и вызвали.

Молодой цензор встретил меня холодно.

? Книгу придется перепечатать. Вы допустили массу ошибок!

? Не может быть! Первый тираж в тысячу экземпляров проходил Главлит и был полностью разрешен к выпуску. Все исправления согласованы!

? Мало ли что было, ? сказал цензор, ? сейчас поступили другие указания.

? Но что же вас не устраивает?

? А вот, извольте! Что это вы так мрачно расписали детство Кирова? Отец пил запоем... пропал из дома... мать рано умерла... детей отдали в приют... Все это придется вычеркнуть.

? Но ведь это подлинная биография Кирова! ? воскликнула я. ? Об этом рассказывали его сестры, жена, которая следила за нашей работой с самого начала и подписала верстку к печати.

? Это та правда, которую не следует афишировать,? назидательно сказал цензор и вдруг почти зашептал: ? Писатель Чумандрин, расписавший эту правду, арестован. К тому же, ? он снова увеличил громкость, ? у вас допущены и политические ошибки в главе, посвященной борьбе Кирова с оппозицией. Ваши рабочие авторы заявляют, что «Зиновьев говорил так убедительно, что казался правым».

? Но как же иначе показать силу и убедительность выступлений Кирова? ? спросила я недоуменно. ? Ведь тот же рабочий говорит: «Но выходил на трибуну С. М. Киров и в прах разбивал все аргументы оппозиции, так что мы тут же осознавали их неправоту».

? Вот и оставьте эти слова, а насчет убедительности оппозиции ? вычеркните!

? Нет, ну каков идиот! ? поделилась я впечатлениями о глупых, с моей точки зрения, замечаниях редактора Главлита с нашим заведующим книжным отделом В. Н.Топором. Член партии, он призвал меня, комсомолку, «быть поскромнее, посамокритичней и исправить все, что предложат».

Выпуск книги снова задержали.

Отец вскоре совсем свалился; болел он долго и мучительно, сперва в больнице, а потом дома. Он шумно и тяжело дышал, ноги у него распухли, горчичники, которые ему ставили на сердце, не помогали. Понимая, что умирает, он очень переживал, что не может проститься со своим старшим сыном, пропавшим, как он считал, из-за его проклятий. Хорошо хоть от Шурки с канала приходили письма.

В январе 1936 года отец скончался на руках у мамы ? ему не исполнилось и шестидесяти. Похоронили его на кладбище рядом с церковью, в строительство которой он вложил столько сил и, как мне кажется, из-за которой очень многое сломалось в судьбах его старших сыновей...

Спустя месяц после смерти отца вернулся Алексей. Он появился поздним вечером, обросший, оборванный, грязный, в опорках вместо обуви, Оказалось, уйдя из дома, в тот же вечер он напился и пристроился ночевать на Павелецком вокзале. С работы Алексей «за пьянство» давно был уволен, но от родных это скрывал. В ту ночь устроили облаву на «бродяг». Тех, кто не смог указать места работы, тут же посадили в эшелон и отправили на лесозаготовки. Одежды не давали и, когда начались сильные морозы, отпустили по домам. Смерть отца, рассказ мамы, как тот, умирая, страдал от того, что не простился «с блудным сыном», ? все это потрясло Алексея основательно[43].

В это время мы с Аросей учились на историческом факультете: я заочно, а он по моим учебникам и методическим разработкам. Получить диплом, не имея высшего образования, он не мог, но ему важна была не «корочка», а совсем другое. Я, стремясь в аспирантуру, училась на «скорую руку», лишь бы спихнуть предмет; он же вникал в материал основательно

? порой он мне пересказывал и одновременно растолковывал целые книги, благодаря чему экзамены я сдавала играючи.

Но в начале 1936-го года я снова забеременела. Арося был против аборта, боялся за меня, хотя закона об их запрещении еще не было, а главное, хотел второго ребенка. Так было принято решение, положившее конец моим мечтам о научной деятельности.