Возникновение смуты

Возникновение смуты

Прошло три с половиной недели со дня награждения ратника Маяковского медалью «За усердие». Атмосфера в стране становилась всё более предгрозовой. Давний знакомый Бриков, друг детства Эльзы Каган, 21-летний студент Московского университета Роман Осипович Якобсон вернулся из Петрограда в Москву в полной уверенности в том, что Россия находится накануне революции – это чувствовалось по тому, как были настроены московские студенты.

Бунтарские настроения охватывали не только учащуюся молодёжь. В стране ширилось забастовочное движение. В годовщину «кровавого воскресенья» (9 января) в Петрограде бастовало 150 тысяч человек. 14 февраля прошла политическая стачка под лозунгами «Долой войну!» и «Да здравствует республика!». 17 февраля забастовал Путиловский завод.

А тут из-за снежных заносов начались трудности со снабжением Петрограда хлебом. Поползли слухи о скором введении хлебных карточек.

Посетив 20 февраля 1917 года министерство внутренних дел, жандармский генерал Александр Спиридович записал:

«Надвигается катастрофа, а министр, видимо, не понимает обстановки, и должные меры не принимаются. Будет беда. Убийство Распутина положило начало какому-то хаосу, какой-то анархии. Все ждут какого-то переворота. Кто его сделает, где, как, когда – никто ничего не знает. А все говорят, и все ждут… Царицу ненавидят, Государя больше не хотят. Об уходе Государя говорили как бы о смене неугодного министра».

Газета «Биржевые ведомости» в номере от 21 февраля сообщила, что на Петроградской стороне начался разгром булочных и мелочных лавок. Толпа с криками «Хлеба, хлеба!» окружила пекарни и булочные, а затем двинулась по улицам.

22 февраля администрация Путиловского завода объявила об увольнении всех бастовавших рабочих.

23 февраля состоялась демонстрация женщин, решивших своим мирным выступлением отметить День работниц (в советские времена его назвали Международным женским днём). Демонстрантки несли лозунги и транспаранты с требованием хлеба и мира.

На следующий день началась всеобщая забастовка рабочих, студентов и курсисток Высших женских (Бестужевских) курсов. Проспекты и площади северной столицы заполнили многотысячные колонны. То тут, то там вспыхивали антиправительственные митинги. Полиция, по словам Петроградского градоначальника, была не в состоянии «остановить движение и скопление народа». Для охраны правительственных зданий, почты, телеграфа и мостов через Неву направляли солдат гвардейских запасных полков.

25 февраля император Николай Второй (как верховный главнокомандующий он находился в ставке русской армии в Пскове) издал указ, согласно которому деятельность Государственной думы приостанавливалась до 1 апреля. Для ликвидации возникшей «смуты» было рекомендовано привлечь 170-тысячный воинский гарнизон, расквартированный в Петрограде.

Однако приказ применять против демонстрантов огнестрельное оружие вызвал у солдат бурные протесты. В полках начались стихийные митинги, на которых звучал единодушный и решительный отказ стрелять в мирных граждан.

Маяковский потом напишет стихи, которые назовёт «Революцией»:

«В промозглой казарме

суровый,

трезвый

молился Волынский полк…

Первому же,

приказавшему —

«Стрелять за голод!» —

заткнули пулей орущий рот.

Чьё-то – «Смирно!».

Не кончил.

Заколот.

Вырвалось городу буря рот».

Митинг прошёл и в Военной автошколе.

«На своём постоянном месте

в Военной автомобильной школе

стоим,

зажатые казарм оградою.

Рассвет растёт,

сомненьем колет,

предчувствием страша и радуя».

В этом радостном «предчувствии», видимо, и проходило избрание солдатского комитета во главе с рядовым Владимиром Маяковским.

Два дня в Петрограде царило фактическое безвластие.

А 27 февраля началось вооружённое восстание. Солдаты Преображенского, Литовского и Волынского полков начали громить жандармские казармы, избивая, а порою и убивая полицейских в форме. Захватывались городские тюрьмы, две из них были сожжены. Заключённых выпустили на свободу.

Вечером того же дня думские политики после долгого заседания в Таврическом дворце (в том самом, где до этого проходили заседания Государственной Думы) образовали, наконец, Временный Комитет, который возглавил Михаил Владимирович Родзянко, председатель «приостановленной» царём Думы. Было объявлено, что этот Комитет берёт на себя полномочия и функции верховной власти.

Впрочем, власть Временного Комитета оказалась не полной (точнее, не безграничной), так как в тот же вечер 27 февраля в том же Таврическом дворце был сформирован Петроградский Совет Рабочих Депутатов во главе с одним из лидеров партии меньшевиков Николаем Семёновичем Чхеидзе. Товарищами (заместителями) председателя были избраны меньшевик Матвей Иванович Скобелев и трудовик Александр Фёдорович Керенский. Петросовет поддержали солдаты военного гарнизона и рабочие столичных предприятий.

Александр Тихонов потом вспоминал:

«На первом заседании Петроградского совета – 27 февраля 1917 года – было поручено трём депутатам, в том числе и мне, составить и напечатать к утру первый номер „Известий“. Мы реквизировали попавшийся нам навстречу грузовик и двинулись на нём от Таврического дворца на Лиговку, в типографию „Копейка“, где у меня были знакомые рабочие».

К утру 28 февраля первый номер газеты «Известия Петроградского Совета Рабочих Депутатов» был напечатан. На первой странице было помещено обращение, которое начиналось так:

«К населению Петрограда и России

от Совета Рабочих Депутатов

Старая власть довела страну до полного развала, а народ – до голодания. Терпеть дальше стало невозможно! Население Петрограда вышло на улицу…».

Вслед за обращением следовал манифест социал-демократической партии, которая, собственно, и образовала Петроградский Совет:

«Ко всем гражданам России

Граждане! Твердыни русского царизма пали. Благоденствие царской шайки, построенное на костях народа, рухнуло. Столица в руках восставшего народа.

По всей России поднимается красное знамя восстания! По всей России берите в свои руки дело свободы, свергайте царских холопов, зовите солдат на борьбу!

Вперёд! Возврата нет! Беспощадная борьба!

Под красное знамя революции!

Да здравствует демократическая республика!

Да здравствует революционный рабочий класс!

Да здравствует революционный народ и восставшая армия!

Центральный Комитет Российской Социал-Демократической Рабочей Партии».

И вновь воспоминания Александра Тихонова, который поручение Петросовета выполнил – газету напечатали:

«На рассвете, с кипой сырых оттисков, я вышел на улицу.

Город трясло в лихорадке.

Невзирая на ранний час, на улицах было много народа.

Около Невского на меня налетел Маяковский в расстёгнутой шинели и без шапки. Он поднял меня и все лицо залепил поцелуями, он что-то кричал, кого-то звал, махал руками:

– Сюда! Сюда! Газеты!

Я стоял перед ним, как дерево перед ураганом.

Около вокзала послышалась перестрелка. Маяковский бросился в ту сторону.

– Куда вы?

– Там же стреляют! – закричал он в упоении.

– У вас нет оружия.

– Я всю ночь бегаю туда, где стреляют.

– Зачем?

– Не знаю. Бежим!

Он выхватил у меня пачку газет и, размахивая ими, как знаменем, убежал туда, где стреляли».

О первом дне февральской революции вспоминала и художница Валентина Ходасевич:

«Утром, услышав выстрелы и шум, мы с мужем выскочили на улицу и были вовлечены в энтузиазм мчащихся грузовиков, наполненных рабочими с красными флагами, стрелявшими по крышам и окошкам чердаков кадетского корпуса, где укрывалась полиция. Перестрелка. Кто-то, взобравшись на крышу, тащил и сбрасывал на улицу укрывшихся на чердаке полицейских, лилась кровь, раздавалось пение революционных песен и проклятия противников».

Видимо, в тот же день Маяковского встретил на квартире Горького видный социал-демократ Василий Алексеевич Десницкий, впоследствии написавший:

«Улица его пьянила, и в сообщениях о своих уличных впечатлениях он забывал о всякой сдержанности и насторожённости».

Оставил воспоминания писатель и поэт Михаил Васильевич Бабенчиков, зашедший в один из тех мятежных дней в мастерскую художника Алексея Радакова, который тоже служил в Военной автошколе:

«… раздался нетерпеливый, заставивший невольно насторожиться стук. «Это я, отворите!» – послышался за дверью зычный голос Маяковского.

Не здороваясь ни с кем, когда ему открыли, он одним махом перешагнул через порог и, не снимая кожанки и головного убора, возбуждённо спросил: «Слышите? Шарик-то вертится? Да ещё как, в ту сторону, куда надо!» Было ясно, что он говорит о событиях последних дней, да и самый вид его подтверждал это.

Лицо Маяковского выглядело помятым и донельзя утомлённым.

Он был небрит. Но карие его глаза весело улыбались, а сам он буквально ликовал.

– Зашёл мимоходом. Забыл записную книжку, а в ней – адреса. Да вот она! Закурить есть? Два дня не курил. А курить хочется до одури. Даже не думал, что так бывает, – скороговоркой сказал он, обращаясь к Радакову.

Говорил Маяковский осипшим голосом человека, которому пришлось много выступать на воздухе, а в тоне его речи и порывистости движений чувствовалось, что нервы его напряжены до последнего предела.

Походив беспокойно по комнате, Маяковский на минуту присел на край стола, устало вытянув длинные ноги. И, жадно вдыхая табачный дым, не без некоторого, как мне показалось, задора добавил: «У нас в автошколе основное ядро большевиков. Н-да. А вы думали…»

При последних словах он… шумно спрыгнул со стола и, не прощаясь, быстро исчез, уже в дверях весело крикнув: «Буржуям крышка!»

Было ясно, что Владимир Владимирович не только захвачен происходящими событиями, но что он сам «сеет бурю»».

В своём стихотворении «Революция» он потом напишет:

«Граждане!

Сегодня рушится тысячелетнее «Прежде».

Сегодня пересматривается миров основа.

Сегодня

до последней пуговицы в одежде

жизнь переделаем снова».