Вечер речетворцев
Вечер речетворцев
После гуляния на Кузнецком мосту Маяковский повёл Лившица в своё Училище:
«В Училище живописи, ваяния и зодчества, где он ещё числился учеником, его ждал триумф: оранжевая кофта на фоне казённых стен была неслыханным вызовом казарменному режиму школы. Маяковского встретили и проводили овациями.
Ему этого было мало. Решив, что его наряд уже примелькался, он потащил меня по мануфактурным магазинам… После долгих поисков он набрёл у Цинделя на черно-жёлтую полосатую ткань неизвестного назначения и на ней остановил свой выбор…
Сшила полосатую кофту Володина мать».
«Циндель», у которого Маяковский «набрёл» на понравившуюся ему материю, был магазином тканей Товарищества по производству мануфактуры «Эмиль Циндель».
После того, как новая кофта была сшита, у поэта-футуриста их стало две: одна жёлтая с чёрными полосами, другая просто жёлтая (или, скорее, оранжевая).
Софья Шамардина:
«Его жёлтая, такого тёплого цвета кофта. И другая – чёрные и жёлтые полосы…
– Я в этой кофте похож на зебру, – это про полосатую кофту – перед зеркалом.
– Нет, на спичечную коробку! – дразнила.
Он любил свой голос, и часто, когда читал для себя, чувствовалось, что слушает себя и доволен: «Правда, голос хороший?.. Я сошью себе чёрные штаны из бархата голоса моего…». Льется глубокий, выразительный, его особого, Маяковского тембра голос».
13 октября 1913 года в Москве, в зале «Общества любителей художеств» на улице Большая Дмитровка, состоялся «Первый в России вечер речетворцев». Бенедикт Лившиц писал:
«Аншлаги, конные городовые, свалка у входа, толчея в зрительном зале давно уже из элементов случайных сделались постоянными атрибутами наших выступлений. Программа же этого вечера была составлена широковещательнее, чем обычно. Три доклада. Маяковского – „Перчатка“, Давида Бурлюка – „Доители изнурённых жаб“ и Кручёных – „Слово“ – обещали развернуть перед москвичами тройной свиток ошеломительных истин…
Во мне ещё не дотлели остатки провинциальной, граничившей с простодушием, добросовестности, и я всё допытывался у Володи, что скажет он, очутившись на эстраде.
Маяковский загадочно отмалчивался».
И было из-за чего молчать – ведь в ту пору стихотворение Фридриха Шиллера под названием «Перчатка» было широко известно в переводах Василия Жуковского и Михаила Лермонтова. У всех на устах было и стихотворение Николая Гумилёва с тем же названием, в котором говорилось:
«Есть у каждого загадка,
Уводящая во тьму,
У меня – моя перчатка,
И о ней мне вспомнить сладко,
И её до новой встречи не сниму».
Маяковский вполне мог прочесть Лившицу эти строки. Но почему-то промолчал.
Газета «Русские ведомости» через два дня написала:
«Зала была переполнена до крайности, билеты были все проданы, фаланга городовых с околоточным и приставом отделяла несчастных безбилетных от тех, кому судьба улыбнулась билетом. Герои вечера появлялись тут и там, разжигая нетерпение и без того возбуждённой публики. Самый героический из них был в изысканной жёлто-чёрной кофте в полоску… и без пояса…
Не желая отодвигать события в будущее, хотя и близкое, молодой футурист в «полоску» прямо начал с дела:
– Мы разрушаем ваш старый мир… Вы нас ненавидите».
Обратим внимание, что полиция, заранее уверенная о том, что затеянное «речетворцами» мероприятие вызовет нарушение общественного порядка, скандал и даже свалку, не запретила их «вечер», а лишь устроила конное оцепление у входа. Это ли не говорит о том, что власти подобные столпотворения приветствовали?
Впрочем, когда в тот же день в Петербурге, в зале Тенишевского училища, была объявлена лекция Корнея Чуковского (всё о тех же футуристах), самим футуристам петербургский градоначальник выступать на ней запретил.
Почему?
Вероятно, потому, что их выступления были чересчур шумными и крикливыми. Не случайно же на футуристических вечерах из зала выкрикивали строки из басни Крылова:
Вот то-то мне и духу придаёт,
что я совсем без драки
могу попасть в большие забияки!
Пускай же говорят собаки:
ай, Моська, знать, она сильна,
что лает на слона!
Футуристов это не смущало. Энергия молодости била у них через край. Особенно у Маяковского.
Об этом – Бенедикт Лившиц:
«Успех вечера был в сущности успехом Маяковского. Непринуждённость, с которой он держался на подмостках, замечательный голос, выразительность интонаций и жеста сразу выделяли его из среды остальных участников. Глядя на него, я понял, что не всегда тезисы к чему-то обязывают… Эта весёлая чушь, преподносилась таким обворожительным басом, что публика слушала развесив уши… Всем было весело. Нас встречали и провожали рукоплесканиями. Мы не обижались на эти аплодисменты, хотя и не обманывались насчёт их истинного смысла».
После Маяковского на сцену вышел Алексей Кручёных. О том, что он читал, сведений не сохранилось. Скорее всего, прозвучало написанное в 1913 году стихотворение:
«Та самаэ
ха ра бау
Саем сию дуб
радуб мола
аль».
И уж наверняка Кручёных прочёл свои коронные «Дыр бул щыл».
По поводу этого выступления Лившиц написал:
«Публика уже не разбирала, где кончается заумь и начинается безумие».
Но народ, собравшийся в «Обществе любителей художеств», на аплодисменты не скупился.
Бенедикт Лившиц подводил итог:
«Газеты, объявившие нас не „доителями изнурённых жаб“, а доителями карманов одураченной нами публики, усматривали в таком поведении зрительного зала тонкую месть и предрекали нам скорый конец.
Но нас не пугали эти пророчества: напротив, в наступавшем зимнем сезоне мы собирались развернуть нашу деятельность ещё шире».
Данный текст является ознакомительным фрагментом.