Почему все-таки в Пятигорске?
Почему все-таки в Пятигорске?
Обратим еще раз внимание на вопросы, которыми задаются обычно в связи с пятигорской трагедией. Что послужило причиной ссоры Лермонтова с Мартыновым? Как эта пустячная, казалось бы, ссора привела к дуэли? Почему поединок кончился смертью поэта? Вопросы эти, как правило, всегда задаются и рассматриваются в единстве, поскольку трагедия, произошедшая в Пятигорске летом 1841 года, выглядит, на первый взгляд, неким нерасчлененным монолитом. Между тем стоило бы каждый из вопросов задавать отдельно, потому что у каждого эпизода трагедии – ссоры, подготовки к дуэли и самой дуэли – имелись и своя причина, и особая интрига, и даже разные действующие лица. В этом мы постараемся убедиться в ходе наших поисков.
Для начала, не касаясь дуэли и обстоятельств, которые к ней привели, попробуем ответить только на один, первый вопрос: что послужило причиной ссоры Лермонтова с Мартыновым?
Тут же мы увидим, что за ним неизбежно следует и другой вопрос: почему эта ссора случилась именно в Пятигорске? И именно летом 1841 года? Ведь и раньше поводов для нее было более чем достаточно. В документальной повести М. И. Давидова «Дело № 37» есть целая глава «Дуэли Лермонтова», где рассматриваются гипотетические возможности гибели поэта задолго до июля 1841 года.
Рассказав о некой практически никому не известной дуэли, которую Лермонтов якобы имел со Столыпиным-Монго из-за своей двоюродной сестры, а также о широко известном поединке с Барантом, автор отмечает:
«С именем Лермонтова связывают еще пять околодуэльных и преддуэльных ситуаций… Преддуэльная ситуация сложилась в декабре 1834 – январе 1835 года между Михаилом Юрьевичем и его другом детства Алексеем Лопухиным. В основе ее лежал любовный треугольник: богатый жених с пятью тысячами крепостных душ Лопухин, петербургская красавица кокетка Катенька Сушкова (предмет детского увлечения Миши) и возмужавший 20-летний корнет Лермонтов…
Лихой армейский офицер Н. П. Колюбакин являлся прототипом Грушницкого в романе „Герой нашего времени“. Но мало кто знает, что Колюбакин-„Грушницкий“, „убитый“ на страницах романа Печориным, в реальной жизни имел возможность отомстить за свой литературный персонаж на дуэли самому автору произведения… Колюбакин в конце 1837 года короткое время служил вместе с Михаилом Юрьевичем на Кавказе. Как-то ему довелось вместе с Лермонтовым и еще двумя офицерами ехать в нанятой повозке до Георгиевска. Вот обстоятельства ссоры и несостоявшейся дуэли в пересказе К. А. Бороздина:
„В числе четверых находился и Лермонтов. Он сумел со всеми тремя своими попутчиками до того перессориться на дороге и каждого из них так оскорбить, что все трое ему сделали вызов, он должен был наконец вылезть из фургона и шел пешком до тех пор, пока не приискали ему казаки верховой лошади, которую он купил в Георгиевске. Выбранные секунданты не нашли возможным допустить подобной дуэли троих против одного, считая ее за смертоубийство, и не без труда уладили дело примирением, впрочем очень холодным“.
Лишь чудом не состоялась дуэль между М. Ю. Лермонтовым и лихим кавказским офицером Р. И. Дороховым при первой встрече их в 1840 году, когда оба они участвовали в экспедиции против чеченцев в составе отряда Галафеева…
Последняя околодуэльная ситуация сложилась у М. Ю. Лермонтова с молодым прапорщиком С. Д. Лисаневичем в Пятигорске в 1841 году.
Как видим, молодой, неуживчивый и бесстрашный офицер и смелый, дерзкий поэт мог закончить свой земной путь даже раньше двадцати шести лет, погибнув совсем не от руки Мартынова…»
Перечень впечатляет. Однако…
Из этого устрашающего списка стоит исключить весьма сомнительную дуэль со Столыпиным, а также ссору с офицерами по дороге к Георгиевску, которая попросту выдумана Колюбакиным, поскольку Лермонтов в 1837 году никак не мог служить вместе с ним, а также – мифическую ссору с Лисаневичем, которого не было в Пятигорске до августа 1841 года. Но даже оставшиеся, вполне доказуемые ситуации, указанные Давидовым, далеко не исчерпывают всех способных привести к поединку. Они в избытке имелись, скажем, в Петербурге, где было несравненно больше, чем в Пятигорске, людей, которые знали бы о ненависти к Лермонтову императора Николая Павловича, существуй она на самом деле, – это если принять версию «заговора».
Хватало и в столице знакомых поэта, которые могли быть обижены шутками и насмешками Лермонтова, – на тот случай, если считать причиной его гибели слишком острый язык или дурной характер. Ведь, как вспоминал однополчанин Лермонтова лейб-гусар А. Ф. Тиран, «то время было очень щекотливое: мы любили друг друга, но жизнь была для нас копейка: раз за обедом подтрунивали над одним из наших, что с его ли фигурою ухаживать за дамами, а после обеда – дуэль…».
И в Москве, где Лермонтов провел не так уж мало времени, подобных обстоятельств тоже было предостаточно. Например, А. В. Мещерский вспоминал такой случай: «…раз я застал у него одного гвардейского толстого кирасирского полковника, служившего в то время жертвой всех его сарказмов, и хотя я не мог не смеяться от души остроумию и неистощимому запасу юмора нашего поэта, но не мог также в душе не сострадать его жертве и не удивляться ее долготерпению». Представьте себе, что однажды пришел бы конец долготерпению полковника. Или «молодого князя», упоминаемого в воспоминаниях Ф. Боденштедта – немецкого поэта и переводчика, увидевшего Лермонтова в ресторане в компании друзей в апреле 1841 года, когда он последний раз ехал на Кавказ: «Я заметил… что шпильки его часто переходили в личности; но, получив несколько раз резкий отпор от Олсуфьева, он счел за лучшее избирать мишенью своих шуток только молодого князя. Некоторое время тот добродушно переносил остроты Лермонтова; но наконец и ему уже стало невмочь, и он с достоинством умерил его пыл, показав этим, что при всей ограниченности ума он порядочный человек».
Заметим попутно, что и с Мартыновым Михаил Юрьевич провел в Москве более двух недель по дороге на Кавказ весной 1837 года. Наверняка их общение не обходилось без шуток и подтрунивания Лермонтова над приятелем, которые тоже могли бы кончиться дуэлью, если бы Мартынов имел к тому желание или повод.
И на Кавказе, в том же Ставрополе, Лермонтова окружали как хорошо осведомленные о столичных настроениях лица, так и достаточно вспыльчивые приятели. Один из них, А. Д. Есаков, рассказывал: «…он школьничал со мной до пределов возможного, а когда замечал, что теряю терпение (что, впрочем, недолго заставляло себя ждать), он, бывало, ласковым словом, добрым взглядом или поцелуем тотчас уймет мой пыл». Ну а если бы Лермонтов все-таки не сумел или не успел бы «унять пыл» Есакова или еще кого-либо из обиженных им ставропольцев?
Даже в экспедиционном отряде у него могла случиться – и вправду чуть не случилась – дуэль с Руфином Дороховым. «На каком-то увеселительном вечере, – вспоминал тот, – мы чуть с ним не посчитались очень крупно – мне показалось, что Лермонтов трезвее всех нас, ничего не пьет и смотрит на меня насмешливо. То, что он был трезвее меня, – совершенная правда, но он вовсе не глядел на меня косо и пил сколько следует, только, как впоследствии оказалось, – на его натуру, совсем не богатырскую, вино почти не производило никакого действия… Мало-помалу неприятное впечатление, им на меня произведенное, стало изглаживаться». Вот вам еще одна ситуация, вполне реально чреватая дуэлью.
Так не случилось же у Лермонтова дуэли – ни в отряде, ни в Петербурге (поединок с Барантом – особая статья), ни в Москве или в Ставрополе! Судьба настигла его в маленьком и тихом курортном городке, где, как мы выяснили, и врагов у Лермонтова не было, и приятели его окружали, хорошо знакомые и с ним, и с его манерой шутить. Так почему же именно здесь произошла дуэль?
Напрашивается вывод: значит, именно в Пятигорске существовали изначально или возникли летом сорок первого года некие обстоятельства, которые отсутствовали во всех других местах, во все иные времена. Они-то и вызвали конфликт. Чтобы выяснить, в чем состояли эти обстоятельства, поинтересуемся: почему тем человеком, который вызвал Лермонтова на дуэль и убил его, оказался именно Мартынов? Мог ли сделать это кто-нибудь другой?
Вопрос кажется простым: всем известно, что Лермонтов доводил приятеля своими шутками, которых самолюбивый Мартынов вынести не смог. Вот он и не нашел ничего лучшего как стреляться. Но зададим еще один вопрос: неужели за всю десятилетнюю историю их отношений у приятелей не возникало ни одного конфликта? Почему же именно пятигорский привел к дуэли?
И еще вопрос: неужели же в окружении поэта не было этих, «других», не меньше заслуживающих насмешек? Представьте себе, были. Возьмем, например, некоего поэта, упоминаемого в воспоминаниях Н. Раевского и А. Васильчикова. Помните, у Раевского: «Был у нас чиновничек из Петербурга… стишки писал… Попросит его Михаил Юрьевич почитать что-нибудь и хвалит, да так хвалит, что мы рады были себе языки пооткусывать, лишь бы хохот свой скрыть». Стихотворцы, как правило, народ амбициозный. И если бы нашелся доброхот, который настойчиво внушал бы «поэту», что Лермонтов попросту издевается над ним, тот вполне бы мог оскорбиться и послать насмешнику вызов. Или настроить на дуэль Мартынова…
Тут, кстати, самое время вспомнить еще одну малоизвестную гипотезу, указывающую на причину ссоры и, соответственно, дуэли. Статья А. Корнеева «Погиб поэт, невольник чести» в «Российской газете» за 19 октября 1994 года имеет подзаголовок: «Пистолет убийцы Лермонтова, по-видимому, направлял темный аферист, тайный агент Третьего отделения, между прочим пописывавший стишки». Имеется в виду Наркиз Иванович Тарасенко-Отрешков. Очень возможно, что этот камер-юнкер, да еще, по слухам, связанный с шефом жандармов, мог знать о недовольстве двора строптивым поэтом. И соответственно настроить Мартынова, как и утверждает автор статьи.
Только вот и А. Корнеев страдает незнанием реалий пятигорского лета 1841 года. А они таковы: братья Тарасенко-Отрешковы приехали в Пятигорск к началу июля и в лермонтовскую компанию не входили, хотя Наркиз, как уже говорилось ранее, был близок к семействам Столыпиных и Лермонтовых. С Мартыновым же они знакомы не были. И потому очень и очень сомнительно, чтобы всего за несколько дней Наркиз, да еще наблюдая за ситуацией со стороны, смог бы разобраться в отношениях приятелей, познакомиться и сблизиться с Мартыновым настолько, чтобы уговорить Николая Соломоновича вызвать Михаила Юрьевича на дуэль.
Так что оставим в покое камер-юнкера и других кандидатов в дуэлянты. Пожалуйста, вот они! Столь же близким соседом Лермонтова, как и Мартынов (жил с противоположной стороны усадьбы Чилаева, в доме Уманова), был уже упоминавшийся Александр Тиран, однополчанин Лермонтова, учившийся вместе с ним и в юнкерской школе. Один из петербургских приятелей поэта, князь М. Б. Лобанов-Ростовский, вспоминал об их отношениях: «Он (Лермонтов) не мог жить без того, чтобы не насмехаться над кем-либо; таких лиц было несколько в полку, и между ними один, который был излюбленным объектом его преследований. Правда, это был смешной дурак, к тому же имевший несчастье носить фамилию Тиран; Лермонтов сочинил песню о злоключениях и невзгодах Тирана, которую нельзя было слушать без смеха; ее распевали во все горло хором в уши этому бедняге». Сопоставим это с приведенным выше утверждением самого Тирана насчет того, что «…жизнь была для нас копейка…», и подумаем, стал бы человек с такими принципами терпеть постоянные насмешки над собой?
Так терпел же, не думая вызывать насмешника на дуэль. Ни в Петербурге, ни в Пятигорске! А тот же Арнольди, не отличавшийся великим умом, да и другие столичные гвардейцы тоже, наверное, страдали от шуточек и «подковырок» Лермонтова, подобных тем, что доставались на долю Мартынова. Еще год назад здесь можно было бы вспомнить и Лисаневича, которому якобы доставалось немало обидных шуточек Лермонтова. Только недавняя публикация Д. Алексеева убедительно доказала, что Лисаневича в то время не было в Пятигорске. Стало быть, исключим его из числа обиженных и подумаем, почему никому из них в голову не пришло стреляться с обидчиком. Шутки были не столь остры? А может быть, дело в том, что «другие» просто не попадали во власть обстоятельств, повлиявших на Мартынова?
Что же это за обстоятельства? Вспомним: рассматривая лермонтовское окружение, мы отмечали, что вся эта публика вела примерно одинаковый образ жизни, вращалась в одном и том же кругу знакомых. За одним-единственным исключением: Арнольди, Тиран и прочие гвардейские офицеры не были вхожи в дом Верзилиных. Тогда выходит, что именно с небольшим кругом лиц, посещавших генеральскую гостиную, и связано нечто, так подействовавшее на Мартынова, что тот, презрев добрые приятельские отношения, сделался врагом Лермонтова? Скажем, возникла в той компании ситуация, вынудившая Николая Соломоновича не просто поссориться с приятелем, а возненавидеть его настолько, чтобы убить на дуэли. Или нашелся кто-то, подстрекавший Мартынова к ссоре, играя на его самолюбии и обидах за шутки Михаила Юрьевича.
С ситуацией повременим, сначала поищем подстрекателя. Кто же это мог быть? За исключением неких случайных лиц, упоминаемых Висковатовым и Мартьяновым, у Верзилиных бывали люди хорошо нам известные – С. Трубецкой, М. Глебов, Л. Пушкин, М. Дмитриевский – самое доброе отношение к Михаилу Юрьевичу позволяет нам спокойно исключить их из числа возможных «подстрекателей». Едва ли могли оказаться в их числе пожилой и добродушный полковник Зельмиц или совсем юный Бенкендорф.
Остается единственная фигура – князь А. И. Васильчиков, который находится под сильным подозрением у многих биографов Лермонтова. П. Мартьянов, например, называя Мартынова орудием в руках «мерлинистов», считал Васильчикова их направляющей рукой. Позднее многие видели князя тайным врагом поэта, который настраивал против него Мартынова и сделал все, чтобы дуэль состоялась. Насколько справедливы эти обвинения?
Как известно, впервые они прозвучали из уст домохозяина, В. И. Чилаева, и более никем из современников не были подтверждены. Чилаев же вполне мог руководствоваться какими-то личными обидами, которые нанес ему титулованный постоялец. Если же посмотреть на отношения Лермонтова и Васильчикова непредвзято, то мы увидим, что летом 1841 года в Пятигорске они встретились далеко не впервые. Васильчиков входил в петербургское окружение Лермонтова, состоял членом так называемого «кружка шестнадцати». Их встречи случались также в Москве и неоднократно на Кавказе – и в 1840, и в 1841 году. Так почему же Васильчиков раньше не попытался натравить на поэта кого-то из общих знакомых?
Но, пожалуй, более весомый аргумент в защиту князя – слишком малая его возможность влиять на Мартынова. Ведь мы знаем, что Мартынов появился в Пятигорске и снял квартиру по соседству лишь в конце июня. Скорее всего, до этого они с князем даже не были знакомы. Так что, подобно Наркизу Тарасенко-Отрешкову, Васильчиков имел слишком мало времени и возможностей для настраивания Мартынова против Лермонтова.
Не стоит исключать и такой резон: князь был на несколько лет моложе Николая Соломоновича, а потому не являлся для него таким авторитетом, как, скажем, сверстники – Столыпин или Трубецкой. К тому же он был штатским человеком, так называемым «шпаком», и на таких военные смотрели свысока. И жил он хоть и поблизости, но все же не в соседней комнате, как тот же Глебов. И вряд ли мог так активно воздействовать на Мартынова, чтобы за столь короткий срок – менее двух недель – обрести власть над сознанием и волей мало знакомого ему человека и внушить тому желание убить своего старого и доброго приятеля. Нет-нет, зловредное воздействие Васильчикова – еще одна легенда, вызванная незнанием реалий пятигорской жизни того лета!
Выходит, не было в верзилинской компании человека, который бы и достаточно близко знал Мартынова, и был хорошо осведомлен о задевающих его острых и ядовитых шутках Лермонтова, и, главное, имел бы на него достаточно большое влияние, чтобы спровоцировать ссору.
А может, все-таки был? Почему мы считаем, что этот человек – обязательно мужчина?
Данный текст является ознакомительным фрагментом.