Русский в пустыне Швейцарии

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Русский в пустыне Швейцарии

Михаил Шишкин: «Если любишь женщину, то не частями, а целиком»

Он победил в престижных премиях «Букер», «Национальный бестселлер». Его роман «Венерин волос» отмечен Национальной литературной премией «Большая книга». Природная скромность и благородная сдержанность не позволяют писателю мелькать на страницах газет. Ему важно быть, а не казаться.

Накануне отъезда в Швейцарию Михаил Шишкин заглянул в «МК»:

— Родные места. Я жил когда-то на улице Костикова. На месте здания вашей редакции в те годы был парк и каток, где я безуспешно пытался научиться кататься на коньках. Поблизости находился мой детский сад.

— Перемены на улице вашего детства не испортили вам настроение?

— Я уже давно смирился с переменами. Все исчезает, но одновременно остается. Чем больше ты живешь, тем четче замечаешь некие дырки в толщине времени. Сколько людей ты знал, скольких ты любил и сколько близких потерял. И все-таки остаешься тем же мальчиком.

— В романе «Взятие Измаила» ваш лирический герой учится в 59-й школе. Вы тоже там учились?

— Эта школа моя и моей мамы. Она преподавала русский язык и литературу. Здесь учился и мой брат Саша.

— Ваши книги дышат подробностями жизни самого автора.

— А зачем что-то придумывать? Жизнь столько сотворила, что с ней никакой роман не сравнится. Жизнь намного гениальнее романа, потому что в ней все правда и все происходит с тобой. Мы жили в Староконюшенном. В подвальной коммуналке маме дали комнату. Я еще был в полусознанке, но помню бесконечное мелькание ног в окне. А еще свой трехколесный велосипед и соседок, очень одиноких. По праздникам за бутылкой водки они отводили душу.

— Судя по роману, ваш отец был моряком.

— Отец в 17 лет пошел на фронт мстить за своего брата — тот в 41-м пропал без вести. При заполнении всяких анкет отцу приходилось всегда врать, что его отец погиб. А на самом деле моего деда в 30-м году при коллективизации арестовали и сослали на БАМ. Бабушка получила всего два письма от него. Мой отец всю жизнь прожил в страхе, что его обман раскроется. Он ходил в 44 — 45-м на подводной лодке шифровальщиком. Я с гордостью рассматривал его военные фотографии. На подлодке они торпедировали немецкие корабли.

— И разрушали потом себя.

— Да, это поколение было шокировано многим. Все встречи ветеранов-моряков заканчивались пьянкой. Жуткое было зрелище. Ими владело одно желание — упиться.

— Когда у отца появилась другая семья, вы поддерживали с ним связь?

— Сложно было поддерживать с ним контакт. Книги он перестал читать. Свою первую публикацию я показал бабушке, но ее радость была своеобразной: «Ну хорошо. Все лучше, чем в подворотне с гитарой». Отец тоже не понимал, что я делаю. Не вникал, не радовался за меня. Вообще-то родители мои разводились давно, еще до моего рождения.

— Как это?

— Мама была парторгом в школе в 60-е годы. В ее классе учился Владимир Буковский, будущий диссидент. Смельчак выпустил в школе рукописный журнал. Естественно, все стали обсуждать содержание — и пошли доносы. Но надвигалось либеральное время. И решили устроить по этому поводу дискуссию в двух старших классах. И тут-то все учителя навалились на мальчика — Володю Буковского. Слух о вольности, процветающей в нашей школе, дошел до самых верхов. Нависла угроза, что из школы погонят и парторга, и директора. Маме посоветовали подруги забеременеть и уйти в декрет. С папой они почти не жили — у него складывалась новая семья, но мысль о спасении объединила родителей. Директора действительно изгнали. А мама ушла в декрет и уцелела. В 61-м я родился.

— Вы, швейцарец, когда были в своей школе последний раз?

— Невероятная удача: именно в ноябрьские дни случилась встреча выпускников. Я пошел в школу и увидел своих однокашников выпуска 77-го года. Удивительное чувство новизны! Когда-то мы особенно не интересовались друг другом. Жили одним желанием — вон, вон из школы, да поскорей. Теперь же приходим на редкие встречи без жен и мужей. Я поймал себя на мысли: жены и мужья уходят, а одноклассники остаются. Они же когда-то не были мне близки. А тут понял — все родные!

Но на самом деле встреча была наполнена грустью. Стоит старичок. Но вдруг взглянет на тебя да улыбнется — и узнаешь в нем мальчишку. Потом начались разговоры о тех, кого уже нет. Вспомнили Митю Гайдука. Он пришел к нам в шестом или седьмом. Увлеченный музыкант, Митя и в футбол играл лучше всех. Потом он учился в ЦМШ, закончил консерваторию, стал прекрасным пианистом. На конкурсе Чайковского получил вторую премию.

— А что с ним случилось?

— Он играл концерт в Германии по приглашению. Возвращался домой через Восточный Берлин. В Бресте его стали трясти таможенники. Наверное, были с ним грубы. И, очевидно, Митя возмутился. Расплата была жестока. Его, крупного музыканта, сняли с поезда и поместили в психушку. Что с ним там сделали и чем кололи, можно только догадываться. Когда Митина мама с великим трудом привезла сына в Москву, он умер через четыре дня. Отпевали Митю в храме Всех Святых в Красном селе — там священником был его родной брат, отец Артемий.

— Ужасная трагедия…

— Мы говорили и о других ушедших. И было ощущение, что и сама смерть присутствовала на нашей школьной встрече. Нам стало не по себе. И мы выпили за то, что мы живы, что мы есть.

— Своим лирическим героям вы раздариваете собственные встречи и расставания с прекрасными женщинами. Можно узнать из первых уст что-нибудь о ваших женах?

— Мой ранний брак был совершенно русский. Мне было 22, когда мы поженились с Ириной. Второй брак — швейцарский, с Франческой. Оба брака продолжались ровно по 7 лет. Ире достался самый сложный период — быть женой пишущего человека, когда еще не ясно, что из его сочинений получится. Она как-то рассердилась: «Какого черта я первая жена писателя? Хорошо быть последней женой, а еще лучше — вдовой писателя».

— Вы улыбаетесь, коварный! А ведь Ирина попала в точку: писателю нужна жена, умеющая говорить комплименты — «талантливый, самый лучший».

— Мы с Ириной пережили наиболее трудное время. После окончания факультета романо-германской филологии пошел я в журнал «Ровесник».

— Хороший журнал был. Денежный. ЦК комсомола о нем щедро заботился.

— И вот я, еще мальчишка, сопляк, вдруг поднялся на завидную социальную лестницу: зарплата приличная, гонорары еще лучше, поездки за границу. Со мной вроде бы все было в порядке — я не врал, был честен по отношению к себе: ни слова о партии не писал.

— Писали об искусстве?

— И про это тоже, про молодежные театры, или давали переводить статьи из журнала «Штерн». В моих статьях не было лжи. И все-таки во мне сидело убеждение — ты же крошечное колесико этой машины, которая в больших масштабах производила говно. И потихоньку ты начинал себя не уважать. А если ты презираешь себя, ты ничего своего написать не можешь. Три года я поработал в журнале и понял: больше не могу участвовать во всем этом. И спустился с уютной социальной лестницы в самый низ — в школу. К сожалению, у нас учителя всегда были внизу. Все мои житейские колебания, переходы моя жена Ирина выдержала. Жена преуспевающего журналиста вдруг стала женой начинающего народника. На несколько лет я «ушел в народ». Она поддерживала меня, когда я писал свой первый роман.

— И кто кому изменил?

— Дело совершенно не в измене. Жизнь человеческая — длинная. А отношения между мужчиной и женщиной — короткие. Все-все склоняло их к расколу.

— Особенно если муж самоотверженно решил сеять разумное, доброе, вечное.

— Московские дети на первом же моем уроке с ходу прижали вопросом: «Михаил Павлович, а вы в коммунизм верите?» Расстрельный вопрос! Естественно, на него надо отвечать правду. Хотя перестройка уже делала первые шаги, приди я на полгода раньше, меня за эту правду просто могли бы уволить. Руководители школы, мудрые женщины, все повидали и знали, что главное в их деле — отчет. И они мудро сформулировали про меня: «Михаилу Павловичу мы все-все разрешаем — он отвечает за перестройку». И я обрел полную свободу делать все, что хочу. В уходившем времени я чувствовал себя каким-то беглецом, шпионом, которого легко разоблачить — дома у меня лежали запрещенные книжки. Но вдруг я осознал ранее невозможное: эта противостоящая тебе страна — твоя страна. Ты берешь на себя ответственность за нее, чтобы она изменилась. И ты для этого что-то должен сделать.

Мне захотелось что-то поменять хотя бы в своем классе, изменить закон, по которому живет и влачится эта жизнь. Веками здесь жили по принципу: сильный отнимает у слабого пайку, занимает лучшие нары, а слабого оттесняет к параше. Хотелось, чтобы в этой стране жили по закону человеческого достоинства. Пять лет я проработал в школе. Совершенно искренне и честно делал все, что мог. У меня ничего не получилось.

— Что не получилось? Ребята вам не поверили?

— Я не смог изменить страну.

— Даже титану с такой величественной целью не справиться.

— Считаю, что в этом виновата не страна, виноват я, потому что был плохим учителем. Если бы я был хороший учитель, я бы и сейчас остался в этой школе, сделал бы свое дело, несмотря ни на что.

— Не убивайтесь понапрасну, Михаил Павлович. Природа умнее ваших намерений: она подарила вам дар слова и потребовала отдачи. Признайтесь, в глубине вы осознаете, что ваши успешные книги несут страсть и убеждения автора куда надежнее, чем общение с десятком юных голов. Но мы еще не договорили про вашу первую счастливую семью.

— Не устаю благодарить Ирину за все, что нас роднило. Но жизнь сложнее, чем наше представление о ней. Мы расстались, я тогда заверил Ирину: никогда больше не женюсь.

— И сколько вы продержались?

— Год.

— Роман «Взятие Измаила» вы посвятили Франческе, своей второй жене. Где вы познакомились?

— Объяснюсь. Я живу в Швейцарии, но я не эмигрант. Я приехал туда с женой. Россия теперь, слава Богу, свободная страна. Государство не смотрит, где ты живешь, ему наплевать. Мой отъезд в Швейцарию был семейной необходимостью. Швейцарка Франческа Штёклин по профессии славистка. Она жила в России, работала переводчицей.

— Пришла любовь, явилась муза?

— Все так и случилось. Мы поженились, на ее родину отправлялись только на каникулы. Как каникулярная страна Швейцария чудесна. Но жить там, мне представляется, совершенно невозможно. Это русская культурная пустыня. Что там делать? И когда Франческа забеременела, мы хотели остаться в России. Но для нее все осложнилось. Женщине с ребенком нужна определенная родная инфраструктура — бабушки, дедушки, родные. Да и деньги большие нужны. Когда Франческа была вот с таким (выразительный жест) животом, она сказала решительно: уеду в Швейцарию. И потом уехала. Сейчас нашему сыну Константину 11 лет.

Ты любишь и искренне веришь, что проживешь с этим человеком до самой смерти и умрешь с ним в один день. Такого со мной не случилось. А потом жизнь превращает все в банальность. Семь лет мой брак продлевался во времени и угасал. Свою роль сыграл и роман. Ныряешь в него на несколько лет, потом выныриваешь — а семьи уже нет.

— Миша, после расставания с Франческой дружеские отношения с ней сохраняются?

— Конечно. Она перевела две мои книги.

— Роман «Венерин волос» кто-то уже перевел?

— Он переведен на французский, итальянский, польский, сербский и болгарский. Книга вышла на китайском в главном издательстве Китая «Народная литература» и получила премию «Лучшая иностранная книга года XXI века». Я был на книжной ярмарке в Китае. Мой переводчик — умнейший человек с потрясающим знанием русского языка, преподаватель русского языка и литературы Пекинского государственного университета иностранных языков. Он мне сказал замечательную фразу: «Я прочитал «Венерин волос» и ничего не понял. Но он меня так потряс!»

— Вы щедро растворяетесь в своих героях, наделяете их и собственной радостью, и ужасом, и сомнениями.

— Книга — такая же интимная вещь, как и женщина. Читатель остается с книгой наедине, тут и писатель лишний. Они вдвоем, как мужчина с женщиной под простыней: ты не должен понимать ее — должен чувствовать. Если состоялось — этого достаточно.

— Сверхдостаточно — дети.

— Ира родила Мишу, Франческа — Костю. Ребята дружны. Старший все время приезжал ко мне на каникулы. Летом я привез Костю в Россию. Стараюсь, чтобы сын знал русский, хотя все это сложно. Этим летом мы с Костей три недели провели в России — катались на корабле из Москвы в Петербург и обратно. Жили на даче в Загорянке. Когда завершили наши путешествия, я спросил сына с замиранием сердца: «Скажи, пожалуйста, Костя, какое у тебя самое сильное впечатление от России?» Очень боялся, что он скажет о каком-то развлечении, на которое они ходили с братом. И вдруг он, подумав, сказал: «Кижи». Меня это так поразило! Есть такие намоленные места, которые пробивают все!

— В свое время Марсель Пруст проинтервьюировал сам себя. Задам вам несколько вопросов из его анкеты. Качество, которое вы предпочитаете в мужчине?

— Главные качества человека я не делю по принципу пола. Для меня главное качество человека — чувство собственного достоинства. Оно не позволяет унижать других. Высоко ценю смирение собственной гордыни.

— У вас есть друзья?

— Когда уезжаешь из страны надолго, ты, конечно, много приобретаешь. Но, к сожалению, новых друзей ты уже приобрести не сможешь. Знакомых — сколько угодно. А друзья у тебя — только из детства и юности. Очень рад, что в мои приезды в Москву встречаюсь с друзьями. Земля становится с годами все меньше и меньше. И на ней есть теплые островки, где тебе рады, где тебя ждут. Без этого жить невозможно.

— Что больше всего вы не любите в людях?

— Хамство.

— Живет ли в вас мечта о счастье? Вопрос запоздалый. Наверное, вы тысячу раз бывали счастливы?

— Счастье — это когда ставишь цели и их достигаешь. Но важно — не ставить сразу перед собой большие цели. Поставишь цель — написать роман, и годами идешь к этой цели. Достиг цели, поставил точку, и будешь счастлив ровно полтора дня. В ночь второго дня вся твоя эйфория провалится в такую бочку без дна! Маленькие и средние цели легче достигать. Но если нет большой цели, то как же тогда жить?

— Ваши любимые писатели?

— Русскую литературу люблю всю. Это такая пирамида, из которой если выдернешь один камушек, например не любимого многими Чернышевского, то эта литературная пирамида обвалится. Люблю русскую литературу, как женщину: если любишь женщину, то не частями, а целиком.

— Какой еще талант вы хотели бы иметь?

— Музыкальность. Обожаю музыку, стремлюсь ходить на концерты классической музыки. Я не получил музыкального образования, и это меня всю жизнь мучает. Очень рад, что мой младший сын играет на саксофоне, а старший — на гитаре.

— Не хочу спрашивать, пишете ли вы стихи, но в самом стиле повествования, в слоге, в метафорическом обнажении слова угадываю вашу поэтическую настроенность.

— Для меня нет принципиальной разницы между прозой и поэзией. Писатель, если не ставит перед собой коммерческие цели, всегда пытается написать ту самую первую молитву, с которой обратился к Богу первый человек. Он обращался с главными словами благодарности Богу за то, что он создал этот мир, любовь, смерть и бессмертие. Но слова перестают означать то, что когда-то значили, и умирают. Чтобы Бог услышал, нужно найти новые, особые, настоящие слова.

— Миша, вы видели премьеру по вашему роману «Венерин волос»?

— Я очень боялся этой премьеры. Еще когда зимой Евгений Каменькович мне позвонил — не против ли я этой постановки, я, конечно, взорвался: «Против, против! Зачем?» Боялся, что произойдет то же, что происходит при экранизациях прозы. Это же смерть текста! В августе Евгений Каменькович представил мне актеров. «Вот, — говорит, — Гальпетра», — и показывает на рыженькую красивую девочку. От премьеры я ничего хорошего не ожидал. В спектакле я увидел Гальпетру и в нее поверил. Очень понравился мне спектакль. Какую-то энергию я вложил в текст, и они эту энергию взяли. И на сцене произошло чудо театра: родилось новое живое существо — спектакль. И он излучал энергию. Уже не мою — а собственную.

23 января 2009 г

Данный текст является ознакомительным фрагментом.