АНДРЕЙ ЭШПАЙ Непримиримость к фальши

АНДРЕЙ ЭШПАЙ

Непримиримость к фальши

Я потерял тот загадочный рубеж, когда он был и когда его не стало…

Когда много ездишь и «намного» уезжаешь — в мире происходят невероятные изменения, кажущиеся фантастическими, нереальными…

Так я сохранил мои отношения с Марком Бернесом в этом мире и, когда проезжаю по Садовой, всегда смотрю на его окна, где, кажется, он живет, мечтает, неподражаемо шутит, ворчит и жалуется.

Марк Бернес — артист, которому выпало большое счастье: в самое трудное время нашей Родины он стал для людей не просто любимым актером, удачно сыгравшим роль и спевшим задушевно и поэтично «Темную ночь». Он стал частью жизни каждого, частью их горя и надежд. Своей правдивой интонацией он захватил нас и заставил уйти в свой внутренний мир, взглянуть на него возвышенно.

Чувство достоинства, чистоты и силы приходило к каждому, и эти чувства помогали в смертный час столь многим.

Для меня Марк Бернес был тоже героем, живым и вместе с тем легендарным человеком. Я был горд и счастлив, что есть на нашей израненной обожженной земле такие вот люди.

Разве можно победить таких друзей, как эти два бойца? Они умны, благородны, отчаянно храбры, остроумны, наконец. Веселы и добры. Словом, непобедимы!

И весь тихий волжский городок Мариинский Посад, между Чебоксарами и Казанью, где я жил в эвакуации, расходился из промерзшего кинозала по своим опустевшим домам со светлой надеждой на скорую победу.

Все мы тогда рвались на фронт, я мечтал служить в авиации, а воевал как военный разведчик. И на войну я ушел совсем вскоре после того памятного просмотра «Двух бойцов».

Мог ли я предполагать, что буду знаком с Бернесом лично, что буду с ним дружен и что в этой дружбе, где друзья делятся сокровенным, найдется место и для самого таинственного — творчества.

Сейчас я даже не могу вспомнить, где и когда мы познакомились…

Я жил на Бронной, позади Камерного театра (потом театр имени А. С. Пушкина), в полуподвале (по телефону так и говорили: «Алло, это из полуподвала»). В этом было свое удобство — ногу на подоконник (окно всегда открыто) и разговаривай — никаких тебе звонков и ожиданий у дверей. В то же окно можно было влезть, что и практиковалось многими и часто. Мне это было удобно и потому, что я держал в комнате мотоцикл.

Однажды Марк просунулся в окно и сказал: «Есть стихи! Для тебя! Нужна музыка!» Поставил стихи на пюпитр и стал ждать, словно я сочиню музыку сейчас же, при нем. А так и получилось. Тут же пришла основная интонация. Я ее записал.

Марк ушел.

И утром вся песня, полностью записанная, была уже у него. Это было странное совпадение. Все, о чем говорилось в прекрасных стихах Евгения Винокурова «Сережка с Малой Бронной», было у меня в жизни.

Фронт начался для меня с Вислы, откуда я с боями в составе сто сорок шестой стрелковой дивизии дошел до Берлина; моя мать долго ждала старшего брата, пропавшего без вести в первые дни войны, и жили мы на Бронной — правда, Большой, да и имена другие, но самая суть та же…

Потом я познакомился и с поэтом, серьезным и талантливым Женей Винокуровым, тоже бывшим фронтовиком.

Позже я встречался с Марком Наумовичем Бернесом и по работе в кино (фильм «Ночной патруль», к которому писал музыку), и в концертах, и у него дома, и у меня.

Помню нашу совместную поездку в Эстонию. Много было и других таких же встреч, где мы говорили, шутили. Однажды я увидел его в тот важный момент его жизни, когда начинался роман с его будущей женой. Я был у него дома на Садовой. Он был такой счастливый! С горящими глазами, он казался похож на восторженного влюбленного юношу, на «молодого Вертера»[25]. Я восхищался этим его состоянием.

Я счастлив своей дружбой с Бернесом. Он был человек не только высокого ума, но и необыкновенно остроумный. Мне кажется, ему было приятно мое общество — нам вместе было легко и все «понятно» с полуслова. Иные же заостряли свое внимание лишь на его нетерпимости, интолерантности (впрочем, часто вполне оправданной), только ее и замечая. В то же время можно было заметить в нем и совсем другое. Так, к примеру, подарив мне в 1960 году свою фотографию, он сделал на ней надпись: «Моему другу Андрею Эшпаю с нежностью и уважением». Мне кажется, написать такие слова — «с нежностью» — он смог потому, что нашел во мне какие-то черты, какие я заметил и в нем самом.

В последнее время мы виделись реже, но, встречаясь, говорили с ним так, будто только что расстались, хотя виделись до этого, может быть, полгода назад.

Я любил Марка Бернеса за его чуткость, за его талант, тонкую музыкальность, подлинный артистизм, за его непримиримость к фальши, за природный юмор. А потом трудно объяснить, почему вам нравится человек, а почему нет.

Только большой мастер, настоящий художник может в пике своего творчества прийти к простоте. Простота — это высшая печать умения и таланта. Самое трудное — достичь этих вершин, достичь такой простоты. Чем художник ближе к истине, к правде, тем крупнее его талант. Таким и был Бернес.

Я считаю его очень крупным актером, подлинным во всем. Взыскательным и глубоким. Ему было в высшей степени присуще чувство меры. Недаром Тургеневым подмечено: «Талант — это подробности». Мысль теряет в качестве, если появятся длинноты, и она же теряет в качестве, если не будет этих подробностей. Так в любом произведении — как в искусстве слова, так и в музыке. Когда вы слушаете, как Бернес поет «Темную ночь», понимаете, что там важен каждый оттенок. На мой взгляд, «Темная ночь» — это лучшая военная песня.

Марк Бернес потому был так горячо любим в народе, что мог выразить живущий от рождения в каждом человеке его «гений»: то, к чему этот человек стремится, о чем он мечтает.

«Два бойца» — это великая картина и великая роль. И Бернес в образе героя этой картины многое объединил. Когда он играет в «Двух бойцах» одессита, в его манере говорить нет настоящего одесского произношения, этого «грассирования». Бернес передал эту манеру с большим тактом и деликатностью. Представьте себе, что перед нами был бы настоящий одессит: роль пропала бы. А Бернес создал здесь собирательный образ.

По этому поводу можно вспомнить, как Петр I сказал однажды, обращаясь к войскам: «Какой ни на есть веры или народа ты суть — христианскую любовь между собой иметь». Бернес был таким же явлением русской культуры, как художник Левитан, пианист Рихтер^{104}. Все они вместе — это великая русская культура, которая впитала в себя многие другие культуры. В образе, созданном Бернесом, нет назидательности и резонерства. Это — факт искусства.

Мне кажется, он мог бы предстать в самых разных ролях, которые требовали глубины и точной обрисовки характера. Ведь какие полярные образы он мог создать: молодой солдат в «Двух бойцах» и — Огонек в «Ночном патруле».

Главных ролей у него было немного. В этом отношении его можно сравнить с Ф. Г. Раневской, у которой об этом обстоятельстве замечательно написано в ее дневниках.

Я считаю, что он и она — это один масштаб артистической высоты, артистического дара.

Его судьба все-таки была счастливой, потому что он мог спеть — без малейшей тени пошлости, добравшись до самой сути, и в этом исполнении его и была высшая простота. И он в роли человека, выполняющего поручение автора — его «музыкальное поручение», всегда был очень точен.

О фольклорной основе создаваемых авторами песен — этот вопрос тоже имеет отношение к Бернесу: можно ли что-то менять там, где каждое лишнее слово, каждая лишняя нота убраны, можно ли исправлять шедевр? Это с одной стороны. А с другой стороны: почему я на своем родном языке не могу говорить своими словами? Эта проблема относится ко всякому искусству вообще, поэтому Бернес, давая собственную трактовку песне, передал то, что лежит на сердце у каждого. И в то же время — это принадлежит ему, его таланту.

Марк Бернес — певец своего времени, выразивший эпоху ярко и страстно, он — талантливый, глубоко современный и поныне художник.