В худшем случае вы можете лишить меня так называемой свободы

В худшем случае вы можете лишить меня так называемой свободы

8 августа полиция перекрывает 7-й Ростовский переулок, где расположен Хамовнический суд. «Да как это называется!» – кричит женщина, которая из-за кордонов уже сорок минут не может пройти на работу. «Это называется полицейское государство», – отвечает ей человек в майке «Свободу Pussy Riot!».

«У нас приказ ограничить движение. Если не нравится, обращайтесь в суд», – невозмутимо объясняет сержант полиции. «Так в суд вы нас не пускаете!» – язвят журналисты.

Через час приезжает полицейская «Газель», журналисты оживляются, но оказывается, что привезли всего лишь ротвейлера. Недавно адвокаты подсудимых пытались выгнать этого пса из суда за то, что громко лает, но приставы пояснили: пес участвует в процессе не как животное, а как спецсредство. В половине одиннадцатого привозят девушек и быстро заводят в зал. Надя Толоконникова успевает вскинуть кулак и поприветствовать толпу. На футболке у нее тоже вскинутый кулак – «No pasaran!».

Девушки в «аквариуме» улыбаются. Адвокаты подсудимых тоже улыбаются, хотя вид у них очень усталый. Маша Алехина, надев очки, просматривает текст последнего слова, которое сегодня будут произносить девушки. Иностранные корреспонденты на заднем ряду по-английски рассуждают, что это a pure crystallized story of good and evil – идеальная история о добре и зле. Входит судья Марина Сырова и объявляет последнее слово. Надя Толоконникова выступает первой:

– Текущий процесс идет не над тремя вокалистками Pussy Riot, а над всей государственной системой РФ. Имитация судебного процесса приближается к стандартам сталинских троек. То, чем занимается наша группа, – это род гражданской деятельности в условиях подавления прав человека, его политических свобод. Мы искали искренности и простоты и нашли их в юродстве панк-выступления. Первые лица государства стоят в храме с праведными лицами, но грешат куда больше нашего. Я вижу тех, кто поддерживает нас. Люди говорят: изначально мы тоже сомневались, могли ли вы это делать, но время показывает, что ваш политический жест был правильным. Вы раскрыли язвы этой власти, расшевелили то осиное гнездо, которое набросилось на вас. Нет единой социальной группы православных верующих – все больше верующих становятся на нашу сторону, молятся за нас. Вчера Мадонна заявила, что мы содержимся здесь незаконно, все больше людей это произносит, и меня это потрясает. Правда торжествует над ложью, хотя мы по-прежнему здесь. С момента ареста мы разучились плакать. Мы отчаянно кричали о беззакониях властей, но вот у нас украли голос. Весь процесс нас отказываются слышать. Мы здесь декорации, элемент неживой природы, тела, которые доставляют в суд. Мы сидим в клетке, но я не считаю, что мы потерпели поражение, как и диссиденты, которые терялись в тюрьмах и психбольницах, не проиграли. Искусство создания портрета эпохи не знает победителей и проигравших.

Ей громко хлопают.

– Так, мы не в театре! – злится судья. – Свои эмоции попрошу оставить при себе.

Следующей выступает Маша Алехина. Если Надя говорила громко, как с трибуны, Маша говорит тихо:

– Наша ситуация изначально деперсонифицирована. Говоря о Путине, мы имеем в виду систему, созданную им, вертикаль власти. Премьер-министр Великобритании приветствует Путина не словами об Олимпиаде, а вопросом, почему у нас сидят в тюрьме три невиновные девушки. Проведя почти полгода в СИЗО, я поняла, что тюрьма – это Россия в миниатюре. Ничто не делается без вмешательства начальника, процветают доносы, отсутствует инициатива. К строгим рамкам режима дня быстро привыкаешь, люди начинают дорожить малым – скатертью, пластиковой посудой. Мы против путинского хаоса, который только называется режимом. Происходит мутация всех институтов при внешней сохранности форм, уничтожается дорогое нам гражданское общество. Религиозная истина не должна быть окончательной, необходимо имманентное испытание свободы духа, религиозная истина – это процесс, а не результат, процесс осмысления, в том числе и в современном искусстве. Применительно к современному искусству в этом зале все время звучали слова «так называемое». Стихи Бродского на знаменитом процессе тоже называли «так называемые стихи», а обвинители их не читали. Я скажу, что весь этот процесс – так называемый процесс, и в худшем случае вы можете лишить меня так называемой свободы.

Зал снова громко аплодирует, а приставы грозятся вывести тех, кто нарушает порядок судебного заседания. Последней выступает Катя Самуцевич:

– Православная культура принадлежит не только патриарху и РПЦ – она может оказаться и на стороне гражданского бунта. Нас пытались выставить как воинствующих атеистов, но промахнулись: мы уже были известны как антипутинская группа. У меня смешанные чувства от этого процесса. Я жду обвинительного приговора. И суд мы вроде бы проиграли. Но на самом деле мы выиграли.