Тень абвера
Тень абвера
Смиряясь в покаянии,
душа получает свою высоту.
А. Августин
Несколько лет назад Николаю пришлось пройти речным круизом на теплоходе «Молдавия» по голубой дороге Европы, Дунаю, от Будапешта (Венгрия) до Пассау (Германия) и обратно.
Для Стороженко Венгрия осталась в памяти страной лейтенантской юности, где в гарнизонах он нарабатывал опыт живого контрразведывательного ремесла. Венгерскую столицу он любил и знал хорошо, поэтому прилет в Будапешт освежил приятные воспоминания более чем тридцатилетней давности.
Аэропорт, автобус, размещение на теплоходе, обзорная экскурсия по городу, и «Молдавия» после протяжного гудка тронулась в путь в сторону Австрии. Прошли Словакию и наконец оказались в Германии, в городе Пассау.
Кстати, в этом городке, стоящем на границе с Австрией, служил таможенником отец бесноватого фюрера, а сам юный Адольф здесь же чуть ли не закончил свое земное пребывание. Он тонул в местной реке Инн, и его спас сверстник, которого Гитлер потом, со слов гида, сгноил в концлагере как оппозиционера, а значит, врага Третьего рейха.
Стороженко знал, что недалеко от Пассау расположена столица Баварии Мюнхен, где зарождалось нацистское движение и где будущими фашистами в ноябре 1923 года был организован «пивной путч» с целью сбросить баварское правительство, а затем пойти на Берлин и ликвидировать ненавистную, как им казалось, позорную Веймарскую республику. Тогда у них ничего не получилось, а самого фюрера власти упекли в темницу, сделав его узником камеры № 7 Ландсбергской тюрьмы.
Николаю хотелось побывать в этом городе и взглянуть на приснопамятный пивной подвал, откуда капитан Эрнст Рэм призывал к действиям и где он, в конце концов, пал от руки своих же сподвижников, убоявшихся силы его «штурмовиков».
Экскурсия в Мюнхен состоялась…
Подвал предстал во всем великолепии: играл небольшой духовой оркестр, заводилой конечно же был трубач-виртуоз. За дубовыми длинными столами сидели с литровыми кружками пива краснощекие баварцы в традиционных костюмах — кожаных бриджах и зеленых жилетках под темно-зеленым сукном курток. Они гоготали с неподдельной искренностью, живо обсуждая какие-то, вероятно, смешные истории. Сновали молчаливые официанты.
* * *
Николай с женой тоже присели на свободные места за соседним столом. Заказали по кружке знатного золотистого местного — «Баварского» — напитка.
Вдруг к ним подошел старик-незнакомец и на ломаном, но достаточно понятном русском языке спросил:
— Вы ест рузкий?
— Да! — ответил Николай.
— Я немец. Звать миня Курт. Услышаль рузскую речь — захотель говорить с вам. Меня восемьдесят пять. Я старый человек. Я билль в Россия.
Выглядел он гораздо моложе своих лет — румянец на щеках, прямая походка, моложавое лицо, густая копна белых с ржавыми прядями волос, какие бывают у некоторых людей в ходе природного мелирования при глубокой старости.
Курт рассказал, что воевал в России, был пленен и возвратился в Германию только в 1953 году.
— Когда и где вам пришлось воевать? — поинтересовался Николай, готовый услышать банальную историю о насильно мобилизованном на фронт рабочем.
— Много воевать. Тяжело было везде — Орша… под Москвой — Крюково, Сталинград. Я билль в абвере — это нет, нет, не гестапо. разведка, Канарис. Понималь? Билль офицер — капитан.
И вот здесь Николаю снова вспомнился майор Деев, воевавший с абвером. Может, они и сходились где-то в незримом клинче? Вот как жизнь устроена: советский контрразведчик и абверовец разговаривают в пивной, где Гитлер и Гиммлер разражались азартными речами, создавая Третий рейх.
Николай заинтересовался подробностями его участия в битве под Москвой, так как готовил статью на эту тему для газеты. И вот что он рассказал.
— Зимой мы ворвались в Крюково, что на севере Москвы. Поселок запомнился лютым холодом, пронизывающим ветром и. моим дурным поступком. Я отобрал у девочки шерстяное одеяло и снял с ног валенки — большие, не по росту. Она так перепугалась, что даже не заплакала. В одеяле я тут же вырезал посередине отверстие — получилось своеобразное «пончо». А девочка мышонком шмыгнула в подворотню. Бежала в одних носках. О, как мне помогли эти вещи, они мне спасли жизнь! Я с ними не расставался до самого Сталинграда, где и попал в плен.
Николай сразу же связал участие отца-паровозника в Сталинградской битве, где он доставлял эшелоны с вооружением и боеприпасами на передовую, а оттуда вывозил военнопленных, в числе которых мог оказаться и Курт.
«Действительно, может, и этого абверовца он вывез из пекла», — подумал он.
Времени оставалось мало, ждал автобус, чтобы ехать дальше по Мюнхену, поэтому Николай взял инициативу в свои руки. Его, естественно, интересовали впечатления бывшего врага о боях на подступах к столице.
— Сколько вы были в Крюкове?
— Неделю, а может, дней десять, не больше. Нас выбили ваши «катюши». Страшное оружие, земля горела вместе со снегом.
— Ваши газеты пишут, русским помогал «генерал Мороз».
— О, да, да, так пишут. Но мы жили в доме сбежавших хозяев. Обогревались печкой, топили дровами, углем, книгами и мебелью. Спали на полу возле очага. В Крюково был комфорт по сравнению с другими местами.
— Сожалеете, что раздели девочку?
— Да, потому и подошел к вам. Сейчас под конец жизни я стал чаще вспоминать свои грехи, чаще каяться, исповедуясь у священника. Честное слово, сегодня я бы встал на колени перед тем обиженным существом. Теперь, если не погибла, — мы перед уходом понаставили столько мин, что страшно даже подумать, — если жива, то это уже, наверное, пожилая дама… Русоволосая крюковская девочка в последнее время стала часто сниться, приходит ко мне в снах. Я испугался и потому через вас прошу прощения у нее.
После этих слов он как-то скукожился, сделался меньше и старше. По его морщинистым щекам покатились крупные горошины слез, какие бывают при глубоких переживаниях. Он повернулся и пошел в глубину прокуренного подвала.
Ах, как Николаю хотелось договорить с ним на эту тему, но времени было в обрез — слышалось, как сигналил автобус, собирающий туристов для дальнейшей поездки. Стороженко на выходе повернулся в сторону Курта. Тот смотрел на него, вытирая платком мокрые глаза.
* * *
Мог ли Николай предполагать, что, закончив службу в контрразведке, он встретится уже на гражданке с бывшим офицером абвера? И еще не предполагал, что эта встреча свяжет его событиями рокового 1941 года. и со второй интересной встречей в Крюково.
Позвал Николая в дорогу из Москвы в Крюково телефонный звонок давней знакомой — вдовы покойного командира полка по службе в Венгрии полковника Василия Викторовича Ванюшкина. Вдова его Лидия Андреевна поведала, что сестра мужа Анна Викторовна нашла часть дневника военного времени и готова поделиться с ним воспоминаниями о периоде гитлеровской оккупации поселка Крюково.
И вот Николай сидит в уютной комнате бывшей учительницы. Бросилось в глаза обилие книг. Основу личной библиотеки составляла классика. И немудрено, она была преподавателем русского языка и литературы. В самодельной рамочке в простенке между окнами висел портрет Сергея Есенина, по всей вероятности, вырезанный из журнала. На трельяже стоял подсвечник, в котором покоилась витая с бежевым оттенком стеариновая свеча, похожая на рог горного козла. Ее, видно, никогда никто не зажигал, так, для красы стояла. А может, и с практической целью, на всякий «пожарный случай» — веерного отключения боялась и Анна Викторовна.
— Чайку я согрею. А то с дороги небось промерзли. Вон какой морозище, — сердечно и сочувственно предложила хозяйка.
Николай удивился ее не по возрасту энергичной походке, рациональным движениям и красивому лицу славянской лепки с живыми карими глазами. В них не проглядывала возрастная усталость.
После чая Анна Викторовна рассказала, что она была маленькая росточком во время оккупации немцами Крюково, хотя ей и было неполных пятнадцать лет. Она вела дневник, любила хронометрировать время — события же были интересные. Потом его потеряла, а вот когда родительский дом стали ломать, он нашелся на чердаке. Она достала старые ученические тетрадки, сшитые черными нитками с объеденными, очевидно, сарайным гнусом — мышами или крысами, — уголками…
На титульном листе было выведено чернилами крупными буквами — «Дневник Ани Рудиной».
Она разрешила перелистать его, а потом так увлекла разговором, что уже было не до дневника. Николай включил с ее разрешения диктофон, записывая по ходу беседы интересные места. Женщина говорила четко, ладно строя предложения, украшенные удачными образами и сравнениями, поясняя отдельные короткие записи.
«22.06.41 г. Сегодня в 11.00 утром по радио было объявлено о начале войны с фашистской Германией…»
— Чем были отмечены первые месяцы войны в поселке? — спросил Николай.
— О, это целая эпопея. В Крюково сразу же стали создавать народное ополчение и команды местной ПВО. Дежурили на крышах домов, так как налеты на Москву были практически ежедневными. Помогали взрослым строить оборонительные сооружения на Ленинградском шоссе: рыли противотанковые рвы, ставили проволочные заграждения, металлические ежи.
«3.07.41 г. Нас, учащихся с 7-го по 9-й класс, пригласили на Крюковский спортивный аэродром для эвакуации самолетов…»
— Как же вы их демонтировали?
— Самолеты разбирали специалисты, а мы помогали авиатехникам грузить части летательных аппаратов на военные грузовики. Работали быстро, слаженно и с задачей управились в три дня.
«26.08.41 г. Целыми днями роем окопы и противотанковые рвы на Ленинградском шоссе…»
— Не по руке, наверное, лопата была?
— Да! Тяжел труд, земля была плотно спрессована, высушенная за лето — дожди не баловали. Лопаты с трудом врезались в сухой глинозем. Нелегко было девочкам, но помогало сознание того, что мы роемся в земле для нашей же безопасности.
«10.09.41 г. Ученики двух местных школ работали на Жилинской фабрике елочных игрушек…»
— ???
— Вы удивились? Дело в том, что с первых дней войны на фабрике развернули производство легковоспламеняющейся горючей смеси. Жидкость эту заливали в бутылки, закупоривали и отправляли на фронт и в партизанские отряды. Потом я узнала, что это оружие еще называли почему-то «коктейль Молотова». Работа была вредной для здоровья. Если капелька смеси попадала на одежду, то мгновенно прожигала ткань, а на теле появлялся ожог. Одежда тлела и становилась ветхой даже от паров. За работу нам давали обед, а после обеда — чай, чему мы были очень рады.
«15.10.41 г. Сталин отдал приказ об эвакуации фабрик и заводов, а также населения на восток страны…»
— Как она проходила?
— В Москве началась паника. Поездов для эвакуации недоставало. Ехали с детьми даже в товарных вагонах и на платформах. Некоторые шли пешком, оставив квартиры и имущество в столице. Рабочим и служащим выдали двухнедельное пособие и по пуду муки, так как пекарни и магазины не работали.
«17.10.41 г. Мы стояли за хлебом в очереди с 4 утра, а отпустили только на следующий день в 11.00…»
— Вдруг услышали сигнал воздушной тревоги. В небе появились два немецких самолета. Они сбросили бомбы на стоявший товарный состав. Паровоз тут же окутало клубами дыма и пара — осколками пробило котел. Мы побежали к месту взрывов. Из паровозной будки вынесли и положили на землю машиниста лет пятидесяти, у которого лицо и руки были ошпарены. Вокруг валялись фрагменты человеческих тел. Было ужасно страшно…
«2.11.41 г. По радио сообщили о прекращении эвакуации из-за частых бомбежек железнодорожных составов. Чувствовалось, немец приближается. Занятия прекратились. В школу привезли первых раненых. Жители поселка стали строить из подсобных средств укрытия в земле на случай бомбежек…»
— Мы каждую ночь уходили из дома в землянку-яму, выкопанную во дворе на глубину полтора метра. Сверху положили бруски и доски, жесть, фанеру и все это присыпали комьями замерзшей земли. На дне такого убежища стояла вода. Воздушные тревоги участились: по 4–5 раз днем и 3–4 ночью.
«24.11.41 г. Вчера немцы заняли Солнечногорск, а сегодня фашисты обстреляли поезд, шедший на Москву…»
— Состав остановился на станции Крюково и тут же был подвергнут авиационному налету. Сгорел полностью детский вагон. Пахло жженой костью и паленым мясом. Обгоревший состав долго стоял на станции. Он напоминал скелет какого-то чудовищного ящера…
«28.11.41 г. Продолжается активное отступление наших войск к Москве…»
— Солдаты шли по улице Ленина, по шоссе, по тротуарам. Многие советовали жителям покинуть поселок и идти в сторону столицы. Мы с мамой вырыли под террасой яму и спрятали некоторые вещи. Сверху положили клеенку и засыпали землей. Спрятанное имущество замаскировали дровами, а сами ушли к соседям. У них была довольно просторная землянка.
Наши воины получили приказ: отступая, уничтожить все, что могло быть использовано немцами. В течение дня взорвали вокзал, железнодорожный мост, два кирпичных завода, сожгли школу, многие магазины, пекарню и другие объекты. Кругом все горело и гремело. Вечером взорвали часть полотна на перегоне Крюково — Сходня.
«1.12.41 г. В ночь с 30 ноября на 1 декабря немцы ворвались в Крюково. По поселку грохочут танки, сшибая деревья, заборы, строения и подминая изгороди из декоративного кустарника…»
— После танков в поселок въехал большой отряд мотоциклистов. Они сразу же стали выгонять мирных жителей из домов и обжитых землянок и занимать их. Мы сидели в яме-подвале без воды, еды и ждали смерти. Жажду утоляли снегом. Крюково вначале несколько раз переходило из рук в руки. Слышилась то родная русская речь, то вражий немецкий лай.
«2.12.41 г. Со вчерашнего дня началась оккупация. Сегодня расстреляли учительницу русского языка Полякову и ученика 9-го класса Диму Ярцева. Моя подружка Лида Теньковская была тяжело ранена. Ей оторвало снарядом обе ноги…»
— Немцы свирепствовали. Расстреливали за малейшую провинность… Из-за мокрого пола в яме и обездвиженности мы перемерзли. Вечером по крыше нашего подвальчика прошел какой-то немец и развалил ее. Приходилось на плечах держать потолок, пока взрослые искали подпорки.
«3.12.41 г. Я вышла из ямы, чтобы набрать чистого снега. Стала сгребать его в ведерко. Вдруг на меня сзади кто-то набросился. Я обернулась и увидела рыжего немца. Он снял с меня одеяло и отцовские валенки. Тут же в центре одеяла прорезал ножом отверстие и просунул туда голову. Валенки взял под мышку и пошел в сторону дома…»
И вот тут-то Николая словно током ударило. Он вспомнил все подробности беседы с Куртом в Мюнхене несколько месяцев назад.
— Извините, как он выглядел?
— Для меня тогда — зрелым мужиком, долговязым, рыжим. Других подробностей не могу вспомнить, вон сколько времени прошло! Да и с перепугу я его не очень-то и запомнила.
У Николая учащенно забилось сердце. «Мистика какая-то, и только, — подумал он. — Надо же завязаться такому кольцу!»
— А вы знаете, Анна Викторовна, мне довелось случайно встретиться с вашим обидчиком, вернее, грабителем.
— Неужели? Ведь прошло столько лет.
— Да, да, не удивляйтесь. Он жив и выглядит довольно бодро.
Выслушав рассказ о беседе с бывшим абверовцем, собеседница задумалась под впечатлением от услышанного. Чувствовалось, что ее взволновало покаяние баварца. Она некоторое время молчала, глядя отрешенно куда-то в угол.
— А вы бы простили ему тот поступок? — спросил Николай, понимая, что в этом вопросе есть что-то бестактное и преждевременное.
— Дело в том, что кающиеся иногда бывают довольно-таки забавными субъектами. А отдельные типы готовы даже себя высечь, если бы это не было больно. Но, судя по слезам — хотя, как говорится, не только Москва, но и Крюково им не верит из-за обилия зла, которое они принесли на нашу землю, — я склонна поверить в искренность поступка моего злодея. Очищение души — великое дело. Он обрел покаяние в разговоре с вами.
— Выходит, я тогда посредник между Куртом и Аней по 1941 году? — заметил Николай.
— Я так и воспринимаю. Дай бог, чтобы в будущем за подобные грехи не приходилось каяться. Вот и зло Курта начало беспокоить его. Получается почти по Толстому — лучше терпеть зло, чем причинять его. Я уже забыла тот грабеж, а он, видите, вспомнил, — Анна Викторовна тяжело вздохнула и виновато смахнула слезу.
Видно, память вернула ее в то страшное время, когда она бежала в испуге без одеяла, служившего платком, и валенок, в одних носочках по колкому, горячему снегу к сырой яме, где пряталась от оккупантов ее мама с соседями.
Николай все же продолжил читать дневник, в котором дальше говорилось, что в ночь с 6 на 7 декабря разразился ожесточенный бой. Ударили «катюши», загудели самолеты. Под утро наступило затишье. Через некоторое время появились в поселке красноармейцы-саперы. Они обезвредили неразорвавшийся снаряд, лежавший у входа в яму, в которой пряталась Аня.
Последняя запись об оккупации датирована 8 декабря 1941 года.
«8.12.41 г. Немцы выбиты из поселка. Мы вышли из ямы. Наш дом был разграблен за неделю — немцы похозяйничали крепко… Мебель всю сожгли… Привезли на грузовике хлеб. Мама отправила меня за пайком. Выдавали бесплатно по 300 граммов ржаного хлеба, 25 граммов подсолнечного масла и 25 граммов конфет-леденцов «Рябинка». По всему поселку валялись неубранные трупы…»
— Мы чудом выжили. Бог, наверное, помог. Дело в том, что с нами в яме-землянке сидела монахиня Андреевской церкви Анна Максимовна Галахова. Она все время читала молитвы и просила Бога и ангелов о спасении наших душ.
— Большие потери были у наших солдат в боях за освобождение Крюково?
— Очень много погибло красноармейцев, молодых и старых. Хоронили солдат и офицеров в общей могиле. Клали сначала еловый лапник на дно, а потом штабелями укладывали тела павших воинов. От крови, трупов, стонов раненых не могла неделю уснуть. Запомнился случай: на белом коне мимо нашего дома проехал очень красивый молодой солдат. Я его проводила взглядом и вдруг… оглушительный взрыв. Побежала вместе с другими соседями к месту происшествия. На снегу — кровь, куски мяса, шкуры и кожи. Это была, очевидно, противотанковая мина. Вообще на минах, расставленных фашистами, подрывалось много жителей.
Оккупация закончилась. Впереди были тяжелые бои для наших солдат и такие же будни для мирных граждан на пути к далекой еще победе.
Дневник дочитан. Гость тепло раскланялся с хозяйкой. По дороге в Москву, в полупустой электричке, мысли Николая снова вернулись к дневнику и незримой ниточке Анна — Курт. Их отношение к событиям прошлого ему показалось знаковым. Немецкий народ осудил фашизм и покаялся перед всем миром за беды, причиненные в годы Второй мировой войны. Не эта ли сопричастность к покаянию толкнула баварца подойти к русскому туристу? А может, религиозность и старческая сентиментальность? Кто знает.
Во всяком случае, Николай почувствовал удовлетворение от того, что выполнил совершенно случайно просьбу бывшего абверовца, а русская женщина великодушно простила, как она назвала его, «своего злодея».
Данный текст является ознакомительным фрагментом.