ПОРТРЕТ И МАСКА

ПОРТРЕТ И МАСКА

До нас не дошла ни одна фотография, которая показала бы нам смеющегося Караджале. Лицо автора комедий, вызывающих бурный смех, всегда очень серьезно. Напряженное, окаменевшее лицо, похожее на маску. Караджале носит длинные усы, слегка закрученные кверху. У него большие, темные, глубоко посаженные глаза. Взгляд острый, пронзительный. Приняв окончательное свое выражение к тридцати годам, это лицо будет меняться столь же мало, как и характер Караджале. Появится пенсне, сквозь которое будет проникать все тот же серьезный, пронзительный взгляд.

Но все, абсолютно все воспоминания современников противоречат этому портрету. В период написания своих комедий Караджале уже заметная личность в литературном и артистическом мире. Он доказал свои творческие возможности — он автор пьес, памфлетов, серьезных критических исследований. Как и в юношеские годы, проведенные в бухарестских редакциях, он продолжает жить на людях. У него нет тайн, он не уединяется даже для творческого труда. Он общителен, живет и работает как бы на подмостках жизни, которую сам часто сравнивает с театром. И как у всех подлинных актеров, образ, видимый на сцене, не соответствует внутреннему облику того, кто его создал.

«Разные маски — одна пьеса», — говорил поэт Михаил Эминеску. Караджале сам создал себе маску, в соответствии со своим характером и взглядами на жизнь. Она была естественно приспособлена и к действию «пьесы», которую Караджале не сочинил сам. Опыт жизни показывал, что ему не преодолеть распорядка действия, зависящего всецело от времени.

К тридцати годам Караджале — энергичный, страстный и как будто неутомимо веселый человек. Современники уверяют, что даже нельзя себе представить нечто более веселое, чем присутствие Караджале. Все в нем шумно: походка, движения, хорошо натренированный актерский голос и особенно смех, громкий и раскатистый.

Но почему же на фотографии мы видим застывшее, окаменевшее лицо?

Потому что лицо Караджале, отвечает один из наиболее сведущих и оригинальных историков румынской литературы, Георге Калинеску, принадлежит к тому же типу, что и насмешливое лицо Вольтера; такие лица легко искажаются, малейшее душевное напряжение может привести к неожиданной разрядке — громкому плачу.

Что сказать по поводу этой характеристики, которая основана на очень хорошем знании жизни Караджале? Но ведь и другие точки зрения основаны на свидетельских показаниях очевидцев.

До нас дошло много воспоминаний о Караджале того времени — уничижительных и забавных, ядовитых и шутливых. Все они рисуют портрет человека веселого и легкомысленного, порой скандального, всегда несерьезного. Это скорее шаржи, данные с точки зрения завсегдатаев литературного кафе «Фиалковски», где Караджале проводил свои свободные часы. По мнению одних, тридцатилетний Караджале — невоспитанный грубиян. Он раздражает этих интеллектуалов и приводит в отчаяние барина Майореску на заседаниях «Жунимя» своими простонародными шутками. Другие считают, что Караджале такой же «магалажиу», как и его герои, он гроза метранпажей и типографских учеников, он ругается с ними на нецензурном языке магалы. Существуют портреты Караджале — хвастуна и мистификатора, Караджале — оригинала, стремящегося поразить современников своим поведением: в одной редакции его видели пишущим сидя верхом на «лошадке», сколоченной из старых досок.

Кем же был Караджале? Легкомысленным представителем литературной богемы времени, веселым эксцентриком, проводящим свои дни в кафе и пивных?

«Веселый человек? Нет. Очень грустный человек, за его шутками скрыто много боли».

Это слова писателя Александру Влахуца, который тоже неплохо знал Караджале и был его закадычным Другом. А вот зарисовка Барбу Делавранча, сделанная во время совместной поездки с Караджале из Бухареста в Яссы на празднество общества «Жунимя».

«Быстрые, иногда рассчитанные заранее движения, многогранная, характерная игра жестов и голоса, блестящие и как будто чего-то ищущие взгляды поверх очков, содержательный разговор, пересыпанный шутками, анекдотами, наивными и нелепыми историями из нашей театральной жизни; длинная цепь препятствий и недостатков, с которыми ему пришлось бороться, прежде чем добиться постановки своей первой комедии; все это смешивается, переплетается, снова распадается, все имеет свой смысл, ничто не теряется, все естественно способствует увеличению очарования этого живого интеллекта, так что нет ни одного слова или жеста, ни одной мысли, ни одной сцены, которые, проходя через его темперамент, не были бы свойственны только этому человеку».

Так продолжалось в течение всего путешествия. И, наблюдая чередование заразительного веселья Караджале с неожиданными минутами глубокой задумчивости и печали, Делавранча вдруг обратился к своему спутнику с такими словами:

«Что бы ты сказал, если бы я представил тебя как меланхолика, который рисует нелепость и никчемность нашего общества со всей силой наблюдательности разочарованного человека, часто веселящегося, но прячущего от наших глаз печальную натуру неудовлетворенной личности, чьи цели не были достигнуты, чьи устремления не были удовлетворены, чья ностальгия скрывается за ширмой шутки?»

Кем был Караджале в пору написания своих комедий? Неудовлетворенным, разочарованным жизнью меланхоликом, для которого юмор был лишь маской, скрывающей душевную печаль? Бездумным жуиром, стремящимся вкусить все радости жизни? Или обе эти трактовки грешат односторонностью и преувеличением?

Вот наш вывод, сделанный с учетом многочисленных и весьма противоречивых свидетельских показаний.

Тридцатилетний Караджале незаурядная личность, интригующая своих современников даже в том случае, когда они находят в нем одни недостатки. Он неутомимо деятелен и весь в движении. Меланхоликом его никак не назовешь, даже в минуты задумчивости и печали. Это легковоспламеняющийся, быстро переходящий от одного настроения к другому, но, несомненно, очень жизнерадостный человек. Он жизнерадостен от природы. Его воодушевление безгранично, он стремится воплотить в художественные творения свой опыт и понимание жизни, он желает участвовать в ней и другим путем — занять подобающее ему место в обществе.

Но все его устремления наталкиваются на ничтожное время.

Тут надо сказать, что Караджале не принадлежит к писателям, не понятым своим временем. Конечно, оценить его значение в истории румынской литературы могли лишь немногие. Но зрители, особенно те, которых это лично касалось, слишком хорошо понимали, кого он высмеивает. Каждая из его комедий затрагивала и устои и так называемых столпов общества. Каждая постановка вызывала чувства, не имеющие никакого отношения к литературе. Поэтому ни одна из них не выдержала больше нескольких представлений. Ни одна не соответствовала полностью желаниям и режиссерской концепции автора. Четыре нашумевшие пьесы принесли ему только один ощутимый результат — он стал излюбленной мишенью для бухарестской печати.

После каждой новой комедии Караджале приходится испытывать новое разочарование. Он видит, что ему не простят направления его творчества. Литературный труд не обеспечит ему хлеба насущного. Он осужден на непрочное существование, удрученное расчетами, бережливостью, долгами. И он все больше укрепляется в своем скептицизме и недовольстве.

В аналогичных условиях другие художники замыкались в одиночестве, искали утешения в тишине кабинета, в напряженном творческом труде. Характер и природный темперамент Караджале толкают его на другой путь. Он давно уже снискал себе репутацию комедианта, очень многие не принимают его всерьез, смотря на него как на человека, любящего паясничать перед публикой. Почему бы ему не подтвердить это мнение, не стать открыто и демонстративно комедиантом своего времени? Ведь такое положение имеет и свои преимущества: при любом деспотизме шуту и комедианту дозволяется значительно больше, чем всем остальным смертным.

Профессия комедианта — особая профессия. В ее основе заложена трагедия, она таит в себе печаль и страдания. Не так-то легко стать комедиантом, бросить вызов обществу не только своими шутками, но и самой жизнью. Характер Караджале содержит в себе противоречивые черты. Человек, которого окружающие считают типичным завсегдатаем кафе и пивных, в глубине души мечтает о тихой, семейной жизни. Скептицизм не исключает в нем способности воодушевляться, ирония и трезвое понимание всей никчемности и мелочности окружающей его общественной жизни не убили в нем тщеславия и жажду официального признания. Но рано, очень рано приучился он скрывать свой внутренний облик. В двух измерениях живет душа Караджале. Поэтому двоится его портрет и так трудно установить его истинные черты.

На тридцатом году жизни к нему пришла слава. Но не та, которая могла бы пьянить. Вместе с известностью пришли и унижение и отказы. Каждая из его комедий скандализирует общество. Бывший ученик плоештской Казенной школы № 1, который пародировал на улицах жесты и походку случайных прохожих, высмеивает теперь уже самых респектабельных граждан. Но это разрешается только комедианту. И Караджале демонстративно играет эту роль перед публикой.

«Человек — это животное, которое позирует», — его собственный афоризм. И он сознательно позирует перед публикой. В мире, где считаются только с видимостью, он создает видимость паяца, обожающего покрасоваться перед любым зрителем. Он сам распускает о себе вздорные слухи. Подчеркивая свое плебейское происхождение, он уверяет, что нигде не учился и демонстративно афиширует плебейские манеры. Маска комедианта становится его плотью и кровью.