Зинаида Николаевна. Второе рождение

Зинаида Николаевна. Второе рождение

Еще в 1928 году «Поверх барьеров» принес в дом пианиста Генриха Нейгауза его друг Валентин Фердинандович Асмус. Они читали стихи Пастернака вслух, ночь напролет. Жена Нейгауза, Зинаида Николаевна, осталась недовольна затянувшимся «пиром духа». Стихи Пастернака показались ей более чем непонятными.

Через год семьи Асмусов и Нейгаузов познакомились с Пастернаком.

Пастернака потянуло к новым людям, никак не замешанным в его прежней жизни, не входящим в какие бы то ни было литературные или окололитературные отношения, группировки. И еще: Валентин Фердинандович Асмус был философом; это особенно притягивало к нему Пастернака, как бы связывало его с его молодостью, Марбургом. А Генрих Нейгауз – музыкант; и опять, как и философия, музыка напоминает о его вероятной судьбе.

Нечаянно случившееся знакомство было не чем иным, как возможностью вырваться из своего профессионального круга. И Пастернак за нее ухватился.

Пастернак пришел в гости к Асмусам, где к тому же оказался и Николай Вильмонт. Нейгауз запаздывал – он мог прийти только после концерта. Асмусы обитали в тесной, как и почти все тогда, квартире; «комнаты» были отделены одна от другой занавесками, а не стенами. Говорили о музыке. Пастернак вспоминал Скрябина, потом заговорили о Шопене. На прощание Пастернак настоял на том, чтобы Асмусы и Нейгаузы посетили его на Волхонке.

Генрих Нейгауз нашел пастернаковский рояль превосходным.

Зинаида Николаевна обладала красотой необычной: наполовину итальянка, она поражала яркостью и четкостью черт, трагизмом линии рта. Она предпочитала слушать, а не говорить. Впрочем, не удержалась от того, чтобы прямо не сказать Пастернаку, что для нее многое в его стихах остается неясным. «Я напишу для вас другие», – сказал ей Пастернак. Она не придала этой фразе никакого значения – так, обычная вежливость. А для Пастернака это было знаком – он и для Елены Виноград писал «другую» книгу.

Раньше его понимали те, кто были ровней ему: Цветаева или Маяковский, или те, к кому даже ему приходилось порою тянуться, – например, Ольга Фрейденберг. Он захотел быть не только понятым, но и понятным – для женщины, которая не блистает в философских беседах, для земной, нормальной красавицы.

Внешне казалось, что жизнь его, и семейная и творческая, идет благополучно и даже идиллически, – оживленные разговоры, застолья, концерты. Но под всем этим глубоко внутри скрывалось то, о чем Пастернак проговаривался только самым близким: сестре Лидии, Ольге Фрейденберг, матери. Чувство конца. Отчаяния. Или – начала? Второго рождения? Кто знает? Во всяком случае, нужно было жить дальше. А жить – это значит думать о дальнейшем. Например, о стремительно приближающемся лете.

Асмусы звали Пастернаков в Ирпень, дачное место неподалеку от Киева. Туда же приехали и Нейгаузы с двумя сыновьями, и семья Александра, брата Бориса Леонидовича, архитектора. Был там и Николай Вильмонт. Московская колония проводила лето себе самим на удивление весело и дружно, – хотя Зинаида Николаевна, словно что-то предчувствуя, сняла дом подальше.

Пастернак увидел ее в сарафане, с растрепавшимися волосами, с обнаженными, по-античному округлыми руками, освещенную жарким украинским солнцем. Босая и неприбранная, она сосредоточенно отмывала пыльную с зимы веранду. Страсть к чистоте, к уборке у нее равнялась творческой страсти. Пастернак ахнул – как бы он хотел сейчас, моментально схватить весь ее облик одним снимком! Она отнесла восхищенные слова на счет его галантности – впрочем, к галантности ей было не привыкать: появляясь в доме, Нейгауз, несмотря на внушительный срок их супружеской жизни, всегда целовал ей руку.

Пастернаком первой увлеклась вовсе не она, а ее подруга, Ирина Асмус. Зинаида Николаевна, напротив, сторонилась его. Но Пастернак старался помочь ей в бытовых делах: если она шла в лес собирать хворост, то он тут же, как бы случайно, попадался ей на пути. Если шла к колодцу с ведром – помогал донести воду до дома; однако она держалась со строгостью и не поощряла его ухаживаний. Однажды пропал соседский мальчик – его искали много часов подряд. Николай Вильмонт, желая сообщить радостную весть о нашедшемся, обнаружил их у колодца, где Пастернак что-то горячо говорил ей, а она, глядя ему в глаза, баламутила багром воду в колодце. Зинаида Николаевна не могла понять, как может поэт входить во все мелочи жизни и все уметь, как Пастернак. Ее гениальный муж верхом хозяйственных достижений полагал умение застегнуть английскую булавку, – Пастернак же объяснял ей, что поэтическая натура всегда найдет в быту поэтическую прелесть. Ведь она сама – музыкантша, свободно переходит от рояля к кастрюлям, которые дышат у нее настоящей поэзией. Он рассказывал ей, как любит зимой сам топить печку (на Волхонке было печное отопление) и никому, кроме себя, делать этого не позволяет.

Дача в Ирпене была просторной, бревенчатой, с высокими потолками. Дворец, особенно в сравнении с московской квартирой. Огромный сад к приезду Пастернака, правда, уже отцвел. Вокруг гнездились птицы: аисты, журавли, иволги, удоды. При мысли, что придется в конце концов уезжать, Пастернака охватывало отчаяние. Уже из Москвы он скажет: