Перед уходом
Перед уходом
После сокрушительных поражений фашистов под Сталинградом и Курском, в конце августа 1943 года, Вернадский вернулся в Москву. Время от времени он жил в санатории «Узкое» под Москвой.
В марте, в день восьмидесятилетия, ему присуждается Сталинская премия первой степени (половину ее он отдал на нужды Красной армии, другую половину почти целиком роздал). Он продолжал думать о будущем Родины. В записке президенту академии предложил:
«Я считаю необходимым восстановить деятельность Урановой комиссии, имея в виду как возможность использования урана для военных нужд, так и необходимость быстрой реконструкции разрушений от гитлеровских варваров…»
Эта комиссия была создана по его инициативе летом 1940 года Постановлением Президиума АН СССР. Председателем был избран В. Г. Хлопин, его заместителями — В. И. Вернадский и А. Ф. Иоффе. Работа её так и не успела развернуться.
В начале войны сын Владимира Ивановича Георгий в письме из США сообщил, что поговаривают о какой-то особой бомбе небывалой мощности. Владимир Иванович понял, что речь идёт об атомной бомбе. Этим объясняется его забота об Урановой комиссии. Значит, он верил, что руководители Советского Союза не будут применять атомное оружие в агрессивных целях, и оказался прав: атомные бомбы «испытали» на людях США, тогда как первую атомную электростанцию построили в СССР.
Сыну он пишет, сравнивая две мировые войны: «Мне хочется тебе написать несколько слов о том резком изменении, которое наблюдаешь на каждом шагу в этой войне в сравнении с прошлой. Совершенно несравнимо. Народ как бы переродился. Нет интендантства, наживы и обворовывания. Армия снабжается, по-видимому, прекрасно. Много помогают колхозы. Исчезла рознь между офицерством и солдатами. Много талантливых людей… достигает высших командных должностей.
Чрезвычайно характерно, что колхозы разрешили вопрос… о получении больших урожаев… многие из них получили большие сбережения. Это неожиданно сказалось в последнем займе на войну. Семья колхозника из Казахстана казаха Бедырбекова пожертвовала 1 миллион 36 тысяч рублей наличными. Заём, выпущенный 5 июня (1943 г.) на 12 миллиардов, перевыполнен в первый же день, и, в конце концов, в общем перевыполнен на 8 миллиардов 323 миллиона 32 тысячи рублей.
Для меня, который перед революцией был в Аграрной комиссии и который, так же как и ты, интересовался аграрным вопросом в аспекте не помещиков, а крестьян, то, что произошло, явилось совершенно неожиданным…
Я вижу, что колхозы разрешили интенсивное хозяйство 1) благодаря образованию государственной организации МТС… 2) Что более слабо пока — это то, как в больших деревенских посевах идёт интенсивная агрономическая помощь. Они имеют иногда прекрасных агрономов, одного на всех. И есть интересный народный агрономический опыт…
Это — новая многоязычная Россия.
Интересна помощь разорённым немцами городам и сёлам и армии вообще как отдельными членами колхоза, так и колхозами. Посылками колхозами продуктов или транспортом и машинами, танками, пушками и т. д. С ними на фронт едут и их уполномоченные».
«Загадка жизни все-таки остается, — записывает он. — И я чувствую себя здесь мальчиком, вспоминая прекрасный образ Ньютона, о котором он писал в старости: маленький мальчик, строящий постройки на берегу океана Неизвестного». И еще: «Готовлюсь к уходу из жизни. Никакого страха. Распадение на атомы и молекулы… Чувство единства всего человечества…»
Он не похож на героя, бросающего вызов смерти. Он ее просто не замечает. Он продолжает жить и работать, как обычно. И в этой обычности, быть может, больше героизма, чем в отчаянной решимости того, кто сознательно рискует своей жизнью.
Запись в дневнике (23 августа 1944 года): «Сейчас ученых должны сильно поднять, так как их роль в достижениях войны огромна, и мы должны считаться с огромным ростом русской науки в ближайшем будущем. Мировое значение русской науки и русского языка будет очень велико, ранее не бывалое». Так и произошло.
Он продолжает жить будущим; пишет дочери: «Лично я думаю, что мир будет скоро и что я увижу зарю ноосферы». Готовит доклад «Проявление минералогии в космосе». Он по-прежнему охвачен чувством космоса, его непостижимой стройности, отражением которой являются на Земле биосфера, живое вещество, ноосфера, человек.
Неожиданна его дневниковая запись 7 ноября 1944 года: «По существу, аморальное — цель оправдывает средства — даёт временные выгоды. Но в конце концов может разрушить всё. Миллионы арестованных. Думаю иногда, что кончится крахом. Сейчас Берия лучше Ежова, но в конце концов его «работа» отрицательна — гангрена. Я думаю, что будущее моей внучки безопаснее в США».
В 1944 году в ГУЛАГе находилось менее 1,2 миллиона заключённых (при населении страны около 200 миллионов), из них осуждённых «за контрреволюционные преступления» — 269 тысяч. Учитывая ситуацию в стране, немного. (В «благополучных» США процент осуждённых был примерно такой же, как в СССР и до, и во время войны, и позже.) В окружении Вернадского были распространены преувеличенные слухи о репрессиях в СССР, и это сказывалось на его политических взглядах.
Несмотря на слабое знание Вернадским реальной жизни советского народа и тех трудностей, которые приходилось преодолевать СССР из-за происков внешних и внутренних врагов, отдельные его замечания весьма проницательны. Крах великой державы во многом предопределило буржуазное вырождение партийно-государственной верхушки. Это он отмечал не раз. И смерть Сталина стала роковым рубежом, что он тоже предполагал.
Сказалась и позиция уважаемых Вернадским интеллектуалов, среди которых преобладали вовсе не патриоты евразийской державы и славянского единства, не бескорыстные искатели истины, а поклонники западной цивилизации, заражённые буржуазной идеологией, алчные до материальных благ и почестей.
Они называли себя борцами за демократию и права человека, против тоталитаризма. Как верно сказал философ Александр Зиновьев: «Целили в коммунизм, а попали в Россию». Добавлю: целили в Сталина, а попали в русский народ. Хотя были и те, кто целил в Россию-СССР и в русский народ.
Нет ничего особенного в том, что у государства и народа есть внешние и внутренние враги. Это — обычная ситуация. Вопрос в том, как на это реагируют народные массы. Советский, а прежде всего русский народ, как показали события начиная со времён хрущёвской «перестройки», утратил доверие к правителям страны. Высокие идеалы остались на словах.
После огромных трудностей, одержав великую Победу в самой жестокой и кровопролитной войне, наш народ постоянно улучшал свои бытовые условия. Выросли поколения, не знавшие бед и лишений. Казалось бы, вот она — эра ноосферы! А страну сдали на милость победителям в идеологической войне, где преимущество имеет наиболее подлый и лживый. Победители, как водится, принялись присваивать природные и интеллектуальные богатства России.
Проживи Владимир Иванович ещё всего лишь год, он бы ужаснулся злодейству США, испепеливших в атомном пекле два японских города с населением около 100 тысяч человек. А он полагал, что для СССР будет благодатным «союз с англосаксонскими государствами-демократиями, в жизнь которых вошли глубоким образом идеи свободы мысли, свободы веры и формы больших экономических изменений с принципами свободы».
Теперь, много десятилетий спустя, можно воочию наблюдать, как эти «демократии» подавляют свободу мысли, разжигают войны, обогащаются за счёт менее развитых стран, ведут преступную экономическую политику.
При торжестве ноосферы ничего подобного произойти не могло. И смерть Сталина мало бы повлияла на процессы в нашей стране и в мире. Что означает одна личность, пусть даже выдающаяся, на фоне глобального процесса? Бесконечно малая величина. Если идеалы социализма и коммунизма соответствуют ноосфере, как писал Вернадский, то почему рухнул Советский Союз?
Всё это заставляет всерьёз задуматься: допустимо ли концепцию ноосферы считать бесспорным эмпирическим обобщением? Вернадский не задавал себе этого вопроса. Последней его статьёй стала «Несколько слов о ноосфере», пронизанная оптимизмом, верой в счастливое будущее.
…А жить ему остается недолго. Он это понимал, продолжая работать по-прежнему. Его не тяготил трагичный вопрос человеческого бытия: о неизбежности смерти. Это не просто научная, философская или медицинская проблема. Тут мысль человека начинает отрицать самое себя, убеждаясь в своем достаточно быстром — через месяцы или годы — исчезновении. Познание оборачивается страданием.
Когда друзья сообщили Сократу, что судьи обрекли его на смерть, мужественный мудрец усмехнулся: «А их осудила на смерть природа!»
Странно воспринимает человек некоторые явления. Ужасны душевные муки осужденного на казнь. Но ведь и тот, кто осуждает, и тот, кто казнит, — почти такие же несчастные, как их жертва, хотя до поры не осознают этого. Мы вольно или невольно отделяем гибель принудительную от естественной. Казалось бы, в таком случае каждый должен воспринимать «естественную» смерть как нечто закономерное и обыденное, с философским спокойствием. Но так происходит редко.
Вернадский никогда не испытывал желания продлить свое существование во что бы то ни стало из-за страха вечного небытия. По отношению к вечности ничтожны не только месяцы и годы, но и тысячелетия.
Проблема не в размерах «чаши бытия», а в её содержании.
Человек, не осмысливающий свою причастность к окружающим людям, своему народу, человечеству, природе, замкнутый в своем личном существовании, как «улитка в скорлупке», с ужасом ожидает смерти; она для него — крушение всего, губительная катастрофа личного мира, заменившего ему беспредельность окружающей природы и бессмертие вещества, одухотворенного жизнью.
«Мыслящий и работающий человек есть мера всему. Он есть огромное планетное явление», — считал Вернадский. Кто мыслит и работает, тот выходит из ограниченного личного мирка в надличный мир. Он избавляется не от смерти, а от страха перед ней.
Это ощущение постарался передать другой научный гений прошлого века — Альберт Эйнштейн:
«Там, вовне, был этот большой мир, существующий независимо от нас, людей, и стоящий перед нами как огромная вечная загадка, доступная, однако, по крайней мере отчасти, нашему восприятию и нашему разуму. Изучение этого мира манило как освобождение, и я скоро убедился, что многие из тех, кого я научился ценить и уважать, нашли свою внутреннюю свободу и уверенность, отдавшись целиком этому занятию.
Мысленный охват в рамках доступных нам возможностей этого внеличного мира представлялся мне — наполовину сознательно, наполовину бессознательно — как высшая цель. Те, кто так думал, будь то мои современники или люди прошлого, вместе с выработанными ими взглядами, были моими единственными и неизменными друзьями. Дорога к этому раю была не так удобна и завлекательна, как дорога к религиозному раю, но она оказалась надежной, и я никогда не жалел, что по ней шел».
Сказано это на склоне лет. Понимание и восприятие человеком смерти решительно меняется с годами. Она страшна для юного существа, едва ступившего на жизненный путь. В старости Владимир Иванович писал: «Мне кажется, в моем возрасте смерть переживается как нормальное».
Кто полно прожил, тому прощаться с жизнью, быть может, грустно, но не трагично. Иное у того, кто жил-не-дожил свою жизнь — не по годам, а по насыщенности бытия мыслью, чувствами, трудом. У него открываются провалы в прошлое — несделанное, непонятое, непрочувствованное… И — конец! — зияющая бездна небытия.
Великое счастье — ощущать жизнь, а не только жить; осмысливать жизнь как удивительный дар судьбы, соединяющий страдания и радости, тревоги и надежды, ярость и любовь, деяния и созерцание…
В середине декабря 1944 года Вернадский заболел воспалением легких. К концу месяца поправился. Врачи разрешили ему вставать с постели. 25 декабря во время прогулки он упал: кровоизлияние в мозг.
6 января 1945 года Владимир Иванович Вернадский скончался.
Осталось ему — бессмертие. Он умер для самого себя. Для нас и для будущих поколений продолжает жить его мысль.
Биография Вернадского помогает понять секрет счастливой жизни. Но значительно важнее, что его творчество предоставляет великолепную возможность размышлять над вечными тайнами бытия.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.