III. Оружейник Боберов

III. Оружейник Боберов

Мой Боберов совсем обнаглел: его Емеля обрушивал на меня град загадок, на которые я уже не успевал, или не хотел, или не мог ответить.

«Почему Пушкин не напечатал „Каменного гостя“ при жизни? Почему он не назвал его, по традиции, по явной преемственности от Мольера и Байрона, „Дон Жуаном“? Не потому ли, что возмездие было прописано в этой пьесе?»

«А знаете ли Вы, что не только „Ревизор“ и „Мертвые души“ и, как Вы без веских оснований утверждаете, „Невский проспект“ были „подарены“ Гоголю Пушкиным, но и „Записки сумасшедшего“ были портретно списаны с него же? Читайте „Гоголевские чтения“ – там приведены неоспоримые тому доказательства».

На это я уже не отвечал, но, не получая ответов, Боберов счел это окончательным моим поражением и «перешел на личности»… Мою бы куда ни шло… но пушкинскую!

Емеля въехал ко мне на печи, помахивая щукой (щукой оказался некий неоспоримый против меня авторитет, потому что настоящий академик, по фамилии не то Серебренников, не то Тридцатников, который подтвердил все гипотезы Боберова насчет того, как «на самом деле всё было дело». Я всегда пресекал эти его попытки). Биография Пушкина преображалась по этому «щучьему веленью», как ему хотелось: ну, там Полетика со своим браслетом, Дантес, Николай, Ланской… – вся эта вечная добыча черни, уже и невеликосветской. Всё это дантесоведение, николаеведение, геккеренноведение, натальиниколаевноведение… в который раз мне было оправдывать и одобрять Наталью Николаевну, не предоставившую им ничего, кроме их же досужих домыслов!

Но особенно взбесила меня гипотеза о том, что Пушкин сам изобрел «орден рогоносцев», сам написал себе подметные письма, чтобы отвести подозрения от Николая в сторону Дантеса… это был уже уровень, на котором для меня была невозможна никакая дискуссия.

В качестве обозначения разрыва (вот, мол, цена вашему великому ученому и академику!) я послал Боберову следующую притчу.

Я вспомнил историю Герона, которую так любил пересказывать мой задушевный друг Доктор Д.

Якобы сей преждевременный гений явился в Платоновскую академию и стал прогуливаться между равновеликими. Никто и не возражал, только спросили, в чем его идея. Он сказал, что если ограничить объем со всех сторон и открыть его лишь с одной, то впущенной туда некой силе будет некуда деться, как, толкнув всё это вперед, самой же оттолкнуться назад, и какова окажется пропорция этих двух взаимоотталкиваний, зависит от… Хватит, сказали ему, мы поняли, гуляй, пожалуйста. Герон омрачился и исчез. Явился он снова уже с некой штуковиной в руках. «Где ты пропадал?» – приветствовали его. – «А вот! Я же вам говорил тогда… – торжествующе провозгласил Герон, устанавливая штуковину на светильник. – Сейчас жидкость закипит, и она завертится!»

Так была рождена знаменитая вертушка Герона, за которую я получил двойку по физике в шестом, кажется, классе, во всяком случае, в середине уже прошлого, двадцатого века нашей эры. Герону же тогда в академии поставили троечку, сказав: зачем ты нам это принес? Ты же нам всё уже рассказал, и мы всё поняли. Мы не прогоняем тебя, но больше так не делай. Эта снисходительность еще больше распалила Герона. Он настолько преувеличил свою изначальную догадку, что пошел с этой вертушкой к жрецам с предложением соорудить первые автоматические двери. Те смекнули и согласились. Под храмом (как в аду) была построена первая котельная. Все было рассчитано так, что жрец зажигал священный огонь, все молились, и врата раскрывались сами собою, вызывая трепет верующих. Это был триумф Герона, однако на порог академии его больше не пустили.

Бесспорно, Герон – герой уже нашего времени. Родись он хотя бы в прошлом веке, мы бы еще неизвестно чем, кроме ракеты, были ему обязаны. Сочетание Архимеда с Малевичем:

– черный пиар-квадрат! ?²

Он не обиделся, а решил, что это комплимент: именно такое сочетание порождало фигуры масштаба Леонардо!

Я же ему ответил новой притчей: о двоечниках некой высшей ангельской академии, которых расстригают, обрезают или что там еще, отбирают нимб, короче, лишают крыльев, и спускают их к нам, беспамятными, на нашу грешную землю в качестве гениев, а они с трудом (потому что двоечники) припоминают преждевременные вертолеты, подлодки и ракеты, чем и соблазняют человечество, низвергая его, по своему образу и подобию, из глубин Средневековья в состояние так называемого Ренессанса и прогресса.

Я стал в глазах Боберова окончательным ренегатом, отвергающим существование и роль гениев в развитии человечества, таких как Леонардо, Малевич, Эйнштейн и… Пушкин!

Про Леонардо я признал, что несколько перегнул, поскольку гением он всё-таки стал, но только в той части, о которой как ангел-расстрига не имел ни «малевичевского» представления, а лишь человеческое, в том, чему пришлось самому обучиться – в живописи. А вот про Пушкина он опять не прав…

Пушкин, хоть и дитя Просвещения, эпохи, пытавшейся хоть как-то нормализовать разрыв Ренессанса со Средневековьем, но явление абсолютно самородное и человеческое (не из падших ангелов), цельное, потому что русское, потому что Россия так и не прошла эпохи Просвещения (только в одном Пушкине и пройденной), да и вообще так и не вышла из Средневековья. Так что если уж на гениях, как на саблях, сражаться, то я выбираю оружие кулибинско-филоновского образца.

Зря я употребил слово оружие…. Тут Боберов уже с такой яростью обрушился на меня как русский патриот, что я тут же придумал третью, окончательную притчу о том, откуда поступает мысль, из мозга или в мозг? Мол, на той же самой планете, где помещается академия ангелов и откуда к нам поступают их двоечники, расположен и генератор идей, этакой пушкой нацеленный на Землю. Мол, этим суперлазером нынче овладел некий демон из их секретной службы и засылает к нам новую мутацию идей-паразитов, которые поселяются в нашем мозгу, как вполне живые, питаясь и размножаясь, как положено паразитам, разжижая и пожирая наше вкусное серое вещество до тех пор, пока череп полностью не заполнится этими ложными идеями-выделениями, как то… начав про себя перечислять – чем, я уже полностью забыл о Боберове (да и самом себе) и решил не вооружать его новым, уже инопланетным, видом оружия.

Однако судьба настолько навязалась мне с Боберовым, что не мог я не встретить его и в третий раз, на некой тусовке. Он стал еще обширнее: поверх странных своих одежд он был еще весь перепоясан всякими ремешками и портупеями, обвешан техникой не совсем ясного назначения, – во всяком случае, на мою просьбу запечатлеть нас с моим старым приятелем, он смутился и отказался: то, что я принял за фотоаппарат, таковым не являлось, а то, что я принял за телекамеру, тем более. Тем активнее он стал подавлять меня интеллектуально. Он был вооружен и грозен: «Зачем вы мне прислали эту чепуху об этом бездарном жулике?! Это что, намек?!»

– Упаси Боже! Я не собирался задевать вашего академика.

– Вот как! Он, кстати, назначил мне встречу. Я могу вас свести.

– Ни в коем случае!

– Что так?

– Ваши с ним гипотезы стары как мир и ни разу не получили подлинного подтверждения.

– В споре рождается истина!

– Еще ни разу она не была так рождена, – парировал я.

– Вы не отделаетесь от меня вашими парадоксами! – наседал Боберов.

– Ну что ж, вы правы: единственный вид спора, который я способен признать, это дуэль. А вдруг я пришлю не Емелю, а настоящего секунданта?

– По-моему, вы слабо разбираетесь в дуэлях! – окончательно заважничал Боберов и пустился в описание правил и обстоятельств дуэлей.

И был прав, я ничего об этом толком не знал. Подловив меня на этой растерянности, он перешел на виды оружия: на чем я предпочитаю – на пушкинском или современном? Я предпочел на пушкинском. Тогда он перешел и на пушкинское. Казалось, он и действительно много об этом знал.

Оказалось, что пушкинист он так, по случаю моего существования, а на самом деле – специалист по оружию, изобретатель, в настоящее время ведущий консультант министерства обороны. Оробев, я употребил всемирное имя Калашников, и мы окончательно забыли о Пушкине. Калашников оказался всего лишь ловкий конструктор, ничего сам не изобретший, а лишь скомпилировавший: «Он всего лишь укоротил ствол»… Тут я ловко вспомнил, как однажды Боберов вывел свое происхождение из рода Лермонтовых и перевел наш диспут на «Песнь о купце Калашникове»: не есть ли это проекция дуэли Пушкина, а также не сюда ли восходит этимология названия знаменитого автомата…

На секунду Боберов даже растерялся, и я быстренько испарился с тусовки с престранной и очевидной идеей в голове, что надо издать правительственный закон, запрещающий копаться в личной жизни Пушкина и возобновить в школах зубрение его стихов наизусть, заменив им армейскую подготовку.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.