II. Опыт реконструкции (А. Боберов)

II. Опыт реконструкции

(А. Боберов)

Слушай же!

Пушкин, «Моцарт и Сальери»

I

Напрасно я бегу к сионским высотам,

Грех алчный гонится за мною по пятам.

Так ноздри пыльные уткнув в песок сыпучий,

Голодный лев следит оленя след пахучий.

Но если мне со львом в неравной битве

Не совладать, то дай мне Бог в молитве

Проститься с миром… [78]

II

Молитва

Отцы пустынники и жены непорочны,

Чтоб сердцем возлетать во области заочны,

Чтоб укреплять его средь дольних бурь и битв,

Сложили множество Божественных молитв;

Но ни одна из них меня не умиляет,

Как та, которую священник повторяет

Во дни печальные Великого поста;

Всех чаще мне она приходит на уста

И падшего крепит неведомою силой:

Владыко дней моих! дух праздности унылой,

Любоначалия, змеи сокрытой сей,

И празднословия не дай душе моей,

Но дай мне зреть мои, о Боже, прегрешенья,

Да брат мой от меня не примет осужденья,

И дух смирения, терпения, любви

И целомудрия мне в сердце оживи.

III

(Подражание италиянскому)

Как с древа сорвался предатель ученик,

Диявол прилетел, к лицу его приник,

Дхнул жизнь в него, взвился с своей добычей смрадной

И бросил труп живой в гортань геены гладной…

Там бесы, радуясь и плеща, на рога

Прияли с хохотом всемирного врага

И шумно понесли к проклятому владыке,

И сатана, привстав, с веселием на лике

Лобзанием своим насквозь прожег уста,

В предательскую ночь лобзавшие Христа.

IV

Мирская власть

Когда великое свершалось торжество

И в муках на кресте кончалось Божество,

Тогда по сторонам животворяща древа

Мария-грешница и пресвятая Дева

Стояли, бледные, две слабые жены,

В неизмеримую печаль погружены.

Но у подножия теперь креста честного,

Как будто у крыльца правителя градского,

Мы зрим – поставлено на место жен святых

В ружье и кивере два грозных часовых.

К чему, скажите мне, хранительная стража?

Или Распятие казенная поклажа,

И вы боитеся воров или мышей?

Иль мните важности придать царю царей?

Иль покровительством спасаете могучим

Владыку, тернием венчанного колючим,

Христа, предавшего послушно плоть Свою

Бичам мучителей, гвоздям и копию?

Иль опасаетесь, чтоб чернь не оскорбила

Того, чья казнь весь род Адамов искупила,

И, чтоб не потеснить гуляющих господ,

Пускать не велено сюда простой народ?

V

<Из Ювенала>

1

От западных морей до самых врат восточных

Не многие умы от благ прямых и прочных

Зло могут отличить. Рассудок редко нам

Внушает, как довериться богам.

«Пошли мне долгу жизнь и долгие года!»

Зевеса вот о чем и всюду и всегда

Привыкли вы молить – но сколькими бедами

Исполнен долгой век! Во-превых, как рубцами,

Лицо морщинами покроется – оно

В пустыню зноем лет превращено:

А во-вторых… прости мне Князь Козловский

Прерву здесь я свой перевод неловкий…

2

Ценитель умственных творений исполинских,

Друг бардов английских, любовник муз латинских:

Ты к мощной древности опять меня манишь,

Ты снова мне перелагать велишь.

Простясь с живой мечтой и бледным идеалом,

Я приготовился бороться с Ювеналом,

Чьи строгие стихи, неопытный поэт,

На русский перевесть я было дал обет.

Но, развернув его суровые творенья,

Не мог я одолеть стыдливого смущенья…

Стихи бесстыдные прияпами торчат,

В них звуки странною гармонией трещат —

Картины чуждые латинского разврата

И… к русской милой Музе нет возврата…

VI

(Из Пиндемонти)

Не дорого ценю я громкие права,

От коих не одна кружится голова.

Я не ропщу о том, что отказали боги

Мне в сладкой участи оспоривать налоги

Или мешать царям друг с другом воевать;

И мало горя мне, свободно ли печать

Морочит олухов, иль чуткая цензура

В журнальных замыслах стесняет балагура.

Всё это, видите ль, слова, слова, слова [79].

Иные, лучшие мне дороги права;

Иная, лучшая потребна мне свобода:

Зависеть от царя, зависеть от народа —

Не всё ли нам равно? Бог с ними.

Никому

Отчета не давать, себе лишь самому

Служить и угождать; для власти, для ливреи

Не гнуть ни совести, ни помыслов, ни шеи;

По прихоти своей скитаться здесь и там,

Дивясь божественным природы красотам,

И пред созданьями искусств и вдохновенья

Трепеща радостно в восторгах умиленья. —

Вот счастье! вот права…

VII

Кладбище

Когда за городом, задумчив, я брожу

И на публичное кладбище захожу,

Решетки, столбики, нарядные гробницы, —

Под коими гниют все мертвецы столицы,

В болоте кое-как стесненные рядком,

Как гости жадные за нищенским столом,

Купцов, чиновников усопших мавзолеи,

Дешевого резца нелепые затеи,

Над ними надписи и в прозе и в стихах

О добродетелях, о службе и чинах,

По старом рогаче вдовицы плач амурный,

Ворами со столбов отвинченные урны,

Могилы склизкие, которы также тут

Зеваючи жильцов к себе наутро ждут, —

Такие смутные мне мысли всё наводит,

Что злое на меня уныние находит.

Хоть плюнуть да бежать…

Но как же любо мне

Осеннею порой, в вечерней тишине,

В деревне посещать кладбище родовое,

Где дремлют мертвые в торжественном покое.

Там неукрашенным могилам есть простор;

К ним ночью темною не лезет бледный вор;

Близ камней вековых, покрытых желтым мохом,

Проходит селянин с молитвой и со вздохом;

На место праздных урн и мелких пирамид,

Безносых гениев, растрепанных харит

Стоит широко дуб над важными гробами,

Колеблясь и шумя…

VIII

<Из Горация>

Exegi monumentum…

Я памятник себе воздвиг нерукотворный,

К нему не зарастет народная тропа,

Вознесся выше он главою непокорной

Александрийского столпа.

Нет, весь я не умру – душа в заветной лире

Мой прах переживет и тленья убежит —

И славен буду я, доколь в подлунном мире

Жив будет хоть один пиит.

Слух обо мне пройдет по всей Руси великой,

И назовет меня всяк сущий в ней язык,

И гордый внук славян, и финн, и ныне дикой

Тунгуз, и друг степей калмык.

И долго буду тем любезен я народу,

Что чувства добрые я лирой пробуждал,

Что в мой жестокий век восславил я Свободу

И милость к падшим призывал.

Веленью Божию, о муза, будь послушна,

Обиды не страшась, не требуя венца,

Хвалу и клевету приемли равнодушно,

И не оспоривай глупца.

Два пункта такой наглой решимости все же поясню:

1. «Напрасно я бегу к сионским высотам…»

Честное слово, мне всегда хватало этих четырех строчек, чтобы ставить их номером один (I) в цикле! Но уж больно важен переход в пушкинский номер два (II), в «Молитву» (она печаталась под этим названием дореволюционными публикаторами; название было снято уже в советское время не иначе как по антирелигиозным соображениям, однако столь же условное название «Подражание италиянскому» про Иуду было сохранено (явная непоследовательность подхода, случившаяся по тем же соображениям).

Еще я подумал, что у Пушкина не встречается законченных четырехстрочных стихотворений, кроме эпиграмм: самые краткие – восьмистишия. Вот и не удержался… уж не обессудьте.

2. Однако всю свою поэтическую неуклюжесть по номеру V (пятому) я себе прощаю: тут цель оправдывает средства. Никто еще не решился, кроме меня, объявить, что два незаконченных стихотворения (и у вас они следуют хронологически одно за другим!) «От западных морей до самых врат восточных…» и «<Кн. Козловскому>» являются одним незаконченным двухчастным стихотворением, которому с наибольшим основанием может принадлежать таинственный номер пять (V). Именно здесь

Стихи бесстыдные прияпами торчат,

В них звуки странною гармонией трещат…

Слишком уж много подряд из кого-нибудь… («Из италиянского», «Из Ефрема Сирина», «Из Пиндемонти», «Из Ювенала»… так и «Памятник» можно произвести из Горация, как продолжение ответа кн. Козловскому?!) Как в лесу. И он сам себя зовет: ау Пушкин! где ты?

Именно здесь происходит треск отказа от «службы» и возвращение к себе, именно здесь всаживает Пушкин свою шестерку (VI) в ранее написанное стихотворение («Из VI Пиндемонти» долго сохранялось публикаторами как подлинное авторское название), именно здесь переходит он к личному манифесту. Как Вы правы, что любой срез по пушкинскому тексту образует свою законченность! Так я грубо соединил его «скульптурный» ряд в последовательное идолоборство… Сложите теперь окончания стихотворений V–VI–VII–VIII (по моему списку, и все – августовские…) – какая мощь самоутверждения!

Иные, лучшие мне дороги права;

Иная, лучшая потребна мне свобода:

Зависеть от царя, зависеть от народа —

Не все ли нам равно? Бог с ними. Никому

Отчета не давать. Себе лишь самому

Служить и угождать; для власти, для ливреи

Не гнуть ни совести, ни помыслов, ни шеи;

По прихоти своей скитаться здесь и там…

…

Хоть плюнуть да бежать…

Но как же любо мне…

…

На место праздных урн и мелких пирамид,

Безносых гениев, растрепанных харит

Стоит широко дуб…

…

Веленью Божию, о муза, будь послушна,

Обиды не страшась, не требуя венца,

Хвалу и клевету приемли равнодушно,

И не оспоривай глупца.

Именно так происходит не прописанное им в «<Кн. Козловскому>» во-вторых! Именно в V (Виктория!) страсти по Христу (I–II–III–IV) переходят в страсти по Пушкину (VI–VII–VIII) и становятся едиными, подчинившись «веленью Божию», – его окончательный отказ «оспоривать глупца».

И чтобы Вы, любезный Андрей Георгиевич, меня не «оспоривали», я преднамеренно сдвоил не только свой V номер, но увидел и ту же парность во всем так называемого Каменноостровском цикле:

«Напрасноя бегу…» – «Молитва»

«(Подражание италиянскому)» – «Мирская власть»

«<Из Ювенала>» – «<Кн. Козловскому>»

«(Из Пиндемонти)» – связующее, как манифест

«Кладбище» – «Памятник»

Неоконченность как признак неудовлетворенности текстом, как Вы утверждаете, была неотъемлемым пушкинским правом (из «лучших свобод»…) – но он же собирался это дописать! Хотел… иначе зачем это VI в «Пиндемонти» или № I или вставная галочка в «Пиндемонти»?! Не успел… Так как же Вы надеетесь без Него это уточнить?? Почему я буду не прав, выдвигая вообще гипотезу, что «Пиндемонти» IV, а не VI, почему он № I!!!

Не ищите меня больше. Я окончательно сменил адрес, чтобы не жить больше в этом начинающемся на двойку веке. Собственно, я не мог пережить его двухсотлетие. Не обижайтесь, Вы были все-таки единственным человеком, с которым можно было как-то поделиться. Хотя фамилия моя не Боберов, как Вы меня упоминаете (Вы неправильно прочитали первую букву; это как ля и ня у Александра Сергеевича: июнь от июля не различить)… а – Роберов; возможно, и Робберов, если подтвердится мое шотландское происхождение, то я окажусь в родстве с Лермантами.

Не смею больше задерживать…

Не Ваш

Р. Робберов

6 августа 2005 года, Мытищи