3. Петербургские развлечения
3. Петербургские развлечения
В те дни, как все везде в разгулье:
Политика и правосудье.
Ум, совесть и закон святой
И логика пиры пируют,
На карты ставят век златой,
Судьбами смертных пунтируют,
Вселенну в трантелево гнут;
Как полюсы, меридианы,
Науки, музы, боги — пьяны,
Все скачут, пляшут и поют[82].
Разгулье гвардейцев не имело границ: пьянствовали по кабакам, дебоширили в борделях, рубились на саблях, самозабвенно предавались картежной игре, пугали мирных обывателей (разбитые окна — чуть ли не самые невинные их шалости).
О дисциплине не было и речи.
«…в 1793 году приехал в Петербург князь Н. В. Репнин; он вступил в командование Измайловского полка и сделал смотр оному. Князь нашел полк так запушенным, что приказал составить образцовую команду, в которую назначил и меня»[83], — писал Е. Ф. Комаровский. И хотя сия команда была создана и ею князь Н. В. Репнин остался доволен, существа дела она не изменила.
Заметим, что недисциплинированность гвардейцев стала своего рода традицией. 30 ноября 1833 года, то есть в царствование Николая I, А. С. Пушкин записал в дневнике:
«Несколько офицеров под судом за неисправность в дежурстве. Великий князь их застал за ужином, кого в шлафроке, кого без шарфа… Он поражен мыслию об упадке гвардии. — Но какими средствами он думает возвысить ее дух? При Екатерине караульный офицер ехал за своим взводом в возке и в лисьей шубе. В начале царствования Александра офицеры были своевольны, заносчивы, неисправимы — а гвардия была в своем цветущем состоянии» (XII, 315).
Показательно, что А. С. Пушкин ничего не пишет о царствовании Павла I. Именно тогда жесточайшей муштрой удалось на время подтянуть гвардейцев.
Великий князь Павел Петрович еще до вступления на престол не жаловал Екатерининскую гвардию. Он даже представил императрице записку с предложениями о ее реорганизации, но записка его осталась без внимания. Екатерина II смотрела сквозь пальцы на разгул гвардейцев.
Гвардеец Василий Пушкин по мягкости характера вряд ли принимал участие в буйных забавах. Скорее всего его привлекали другие развлечения, которых в Северной столице было предостаточно.
Напомним, что в повести «Любовь первого возраста» Василий Львович рассказал о том, как он приехал в Петербург после окончания Русско-шведской войны:
«Осенью заключен был мир со Швециею. <…> Великая Екатерина, которой все царствование было беспрерывным торжеством, любила торжества и праздники, и столица праздновала мир со всевозможными увеселениями. Только и говорили о парадах, иллюминациях, балах и фейерверках» (187).
Торжества и праздники отличались необыкновенной пышностью. Роскошь двора была неимоверной. Князя А. Б. Куракина не случайно прозвали бриллиантовым князем. Шляпа князя Г. А. Потемкина была отягощена бриллиантами настолько, что голова Светлейшего не выдерживала ее и шляпу почтительно носил за ним адъютант. Любимец императрицы князь П. А. Зубов щеголял в залитом бриллиантами мундире. Он имел обыкновение носить в кармане камзола алмазы; пересыпая их на руке, любовался их ослепительным блеском. Государыня жаловала своих подданных и бриллиантовыми перстнями, и драгоценными табакерками, осыпанными бриллиантами. Такой табакеркой наградила она Г. Р. Державина за оду на взятие Измаила. Василий Пушкин о подобных наградах не помышлял. Но и у него был бриллиантовый перстень. В 1808 году он подал в ссудную казну Императорского Московского воспитательного дома «Объявление»:
«Сего 1808 года Сентября 4 дня заложен мною в оной казне Перстень с бриллиантами за 300 руб[лей] на 3 м[есяца], на что и дан билет под № 3812, которому срок минет Декабря 4 дня, ныне оной билет нечаенным случаем мною потерян; почему и прошу всепокорнейше Ссудную Казну, есть ли кто оной билет найдет, принесет и будет требовать выкупа или отсрочки, оного Ему не производить, и в предосторожность же мою и в Московских ведомостях троекратно публиковать не премину. К сему объявлению Коллежский Асессор Василий Львов сын Пушкин руку приложил.
Ноября дня 1808 года»[84].
Нашелся ли потерянный закладной билет, смог ли выкупить В. Л. Пушкин свой бриллиантовый перстень — мы не знаем. Но, может быть, он сверкал на его пальце уже тогда, в бытность его гвардейским офицером в Петербурге.
Гвардейцы танцевали на придворных балах. Их принимали знатные вельможи в петербургских домах и загородных имениях, где гремела музыка, сияли огни, столы манили изысканными яствами и тонкими винами, дамы блистали красотой и драгоценными уборами, мужчины отличались остроумием и галантностью, «…при императрице мы помышляли только, чтобы ездить в общество, театры, ходить во фраках»[85], — вспоминал измайловец граф Е. Ф. Комаровский. Говорили, что прапорщик Измайловского полка М. А. Милорадович нанял балетмейстера, сказался больным и не выходил из своих покоев, пока не превзошел своего товарища, считавшегося первым танцором. Еще говорили, будто он заказал себе триста шестьдесят пять фраков к зависти тогдашних щеголей. Вряд ли Василий Пушкин, который любил «по моде одеваться /И в обществах приятных быть», мог соревноваться с однополчанином М. А. Милорадовичем по части столь грандиозного гардероба, да и первенствовать в танцах он не стремился. Его вполне оценили за любезность, веселость, искусство декламации, стихи.
Мемуары гвардейцев об их времяпрепровождении в Петербурге в 1790-е годы пестрят множеством имен. Это и немудрено. Ведь многие из гвардейских офицеров, как и Василий Пушкин, «пустились в блистательные общества». Среди названных вельмож, знатных дам, светских людей, петербургских красавиц — и те, с кем Василий Львович будет встречаться позднее, а может быть, встречался и тогда, в 1790-е. Так, он рассказывал П. А. Вяземскому, как князь Александр Михайлович Белосельский-Белозерский однажды читал ему свои стихи на смерть камердинера Василия, с умилением комментируя стих «И что есть человек? — Горсть пыли и водица» (князь полагал, что, «читая этот стих, так и видишь, как протекают наши дни»). С княгиней Екатериной Федоровной Долгорукой, урожденной княжной Барятинской, которая первенствовала между молодыми дамами и красотою, и приятным обращением, В. Л. Пушкин будет общаться в Париже в 1803 году и в Петербурге в 1810-м, посылать ей свои остроумные французские стихи, в 1811 году играть у нее в доме в домашних спектаклях, сочинять французские экспромты и буриме. Княгиня Наталья Петровна Голицына, вернувшись из чужих краев, зажила в Петербурге открытым домом, давала балы по средам. Бывал ли на них Василий Львович? Пройдет время, и в 1819 году он сочинит стихи, которые будут пропеты в честь ее сиятельства в день именин 26 августа 1819 года в подмосковном имении Голицыных:
Повелевай ты нашими судьбами!
Мы все твои; тобою мы живем,
И нежну мать, любимую сердцами,
В день радостный с восторгом мы поем… (169).
Одним словом, круг общения гвардейца Василия Пушкина, по-видимому, был очень широк и светская жизнь, в которой он принимал деятельное участие, этот круг постоянно расширяла.
Гвардейцы, вспоминая свою молодость, пишут о театре — и придворном, который могли посещать дворяне, и публичном, о спектаклях домашних театров, о маскарадах:
«Давали трагедии: русские — Сумарокова, французские — Корнеля, Расина, Вольтера; комедии оригинальные и переводные — Мольера, Детуша, Реньяра, оперы Моцарта и прочих первостатейных авторов. <…> Содержания балетов были исторические, или баснословные, известные зрителям»[86].
«Тогда в большом обыкновении были спектакли, из лиц общества составленные. Посол римского императора, граф Кобенцель, известный своею любезностью, был из числа обожателей княгини Долгорукой; он имел большой талант для театра, и часто они представляли итальянскую оперу „Служанка — госпожа“ превосходно. <…> Тогда говорили, что посол, после одной роли, очень уставши, поехал домой и лег в постель; едва он заснул, как камердинер его будит и вводит к нему курьера, приехавшего от императора с нужными депешами. Граф Кобенцель вскочил с постели, курьер, увидя его с насурмленными бровями, нарумяненным, сделав несколько шагов назад, сказал: „Это не посол, а какой-то шут“»[87].
«В Новый год и еще до Великого поста бывало несколько придворных маскарадов. Всякий имел право получить билет в придворной конторе. Купечество имело свою залу, но обе залы имели между собою сообщение, и не запрещалось переходить из одной в другую. По желанию могли быть в масках, но все должны быть в маскарадных платьях: доминах, венециянах, капуцинах и проч. Императрица сама выходила маскированная, одна, без свиты. В буфетах было всякого рода прохладительное питье и чай; ужин был только по приглашению обер-гофмаршала, человек на сорок в кавалерской зале. Гвардии офицер наряжался для принятия билетов; ежели кто приезжал в маске, должен был перед офицером маску снимать. Кто первый приезжал и кто последний уезжал, подавали государыне записку: она была любопытна знать весельчаков. Как балы, так и маскарады начинались в шесть часов, а маскарад оканчивался в полночь»[88].
В Петербурге можно было попасть и на маскарады Большого (Каменного) театра, на маскарады итальянца Локателли (вход на них стоил три рубля), французского эмигранта Лиона — он давал их в доме князя А. М. Голицына на Невском проспекте, брал за входной билет один рубль. Как писал П. И. Сумароков, «маскарады у Лиона очень нравились, собирали до 2000 человек»[89]. Нравились маскарады у Лиона и Василию Пушкину.
В бумагах друга В. Л. Пушкина князя Петра Андреевича Вяземского сохранился первый куплет песни, пропетый Василием Львовичем в Петербурге в последний день Масленицы:
Плыви, Галера! веселися,
К Лиону в Маскарад пустися,
Один остался вечер нам!
Там ждут нас фрау-баронесса
И сумасшедшая повеса,
И Лиза Карловна уж там[90].
О дамах полусвета, названных в этих стихах, мы ничего не знаем, а вот о какой Галере здесь идет речь, нам известно благодаря П. А. Вяземскому.
«В конце минувшего столетия, — писал он, — было в Петербурге вовсе не тайное, а дружеское и несколько разгульное общество, под именем „Галера“. Между прочими были в нем два Пушкиных: Алексей Михайлович и Василий Львович…»[91]
Названный П. А. Вяземским А. М. Пушкин — четвероюродный брат В. Л. Пушкина, которого, впрочем, последний называет в своих стихах однофамильцем, — личность во многих отношениях интересная. Как и Василий Пушкин, он родился в Москве, правда, пятью годами позже. Так случилось, что на следующий год после его рождения его отец и дядя (он получил известность тем, что во время дворцового переворота 1762 года одолжил свой гвардейский мундир княгине Екатерине Романовне Дашковой) были лишены дворянских прав и сосланы по повелению Екатерины II в Сибирь за открывшееся их намерение изготовить фальшивые ассигнации. Мать Алексея Пушкина последовала за мужем в ссылку. Младенец остался в Москве на попечении куратора университета И. И. Мелиссино и его жены. Как и Василий Пушкин, Алексей Пушкин получил домашнее образование, знал в совершенстве французский и другие европейские языки. Он также с детских лет был записан в лейб-гвардии Преображенский полк, но, в отличие от Василия, участвовал в сражениях Русско-турецкой войны 1787–1791 годов, был награжден многими орденами, дослужился до чина генерал-майора. В 1802 году А. М. Пушкин выйдет в отставку, поселится в Москве, где будет выступать на сценах домашних театров, переводить Мольера и Расина, войдет в круг В. А. Жуковского, К. Н. Батюшкова, И. И. Дмитриева, П. А. Вяземского, Н. М. Карамзина и В. Л. Пушкина, станет его антогонистом. «Пушкин, балагур, стихов моих хулитель» — так скажет о нем Василий Львович.
П. А. Вяземский назвал еще одного товарища В. Л. Пушкина по обществу «Галера». Это Николай Федорович Хитрово (Хитров), ровесник А. М. Пушкина, офицер Преображенского полка, который также дослужился до чина генерал-майора. Он, как писал П. А. Вяземский, был в свое время ловкий и счастливый волокита, «что-то в роде Дон-Джовани»:
«Любовные похождения были в то время в чести и придавали человеку некоторый блеск. <…> Рассказывали про Хитрова, что он на разные проделки в этом роде был не очень совестлив. Не удастся ему, например, достигнуть где-нибудь цели в своих любовных поисках, он вымещал неудачу, высылая карету свою, которая часть ночи стоит неподалеку от жительства непокорившейся красавицы. Иные подмечали это, выводили из того заключения свои; а с него было довольно. Впрочем, он был умен, блистателен и любезен; товарищи и молодежь очень любили его»[92].
И еще одну забавную и вместе с тем характеристическую подробность, связанную с Н. Ф. Хитрово и его временем (а следовательно — и со временем Василия Пушкина), со слов A. М. Пушкина сообщает П. А. Вяземский:
«Он был образован и в своем роде литературен. Алексей Пушкин рассказывает, что однажды, на военной сходке, заметил он книжку в гусарской сумке его: это были элегии Парни, только что изданные в Париже. Хитров бросился к Пушкину и говорит ему: „Ради Бога, молчи и не губи меня! Товарищи в полку любят меня потому, что считают меня служакой и гулякой и чуть ли не безграмотным. Как скоро поведают они, что занимаюсь чтением французских книг, я человек пропадший и мне в полку житья не будет“. Хитров был очень любим великим князем Константином Павловичем, который умел ценить ум и светскую любезность. Пользовался он и благоволением императора Александра»[93].
П. А. Вяземский не преминул заметить, что Н. Ф. Хитров умер во Флоренции посланником при Тосканском дворе (это было в 1819 году), был женат на дочери князя М. И. Кутузова-Смоленского Елизавете Михайловне, «незабвенной в петербургских преданиях». Елизавете Михайловне, добавили бы мы, которая была верным и преданным другом племянника B. Л. Пушкина — А. С. Пушкина.
Конечно, по-разному складывались судьбы участников общества «Галера», но их успехи и неудачи, радости и огорчения — впереди. А пока они, гвардейские офицеры — и Василий Пушкин, и Алексей Пушкин, и Николай Хитрово — от души веселятся на Масленице в Петербурге, отправляются на Невский проспект в маскарад к Лиону, где их ждут веселые дамы.
Маскарады Лиона, по-видимому, жаловал и семеновец И. И. Дмитриев. В сатире «Чужой толк» 1795 года, описывая день петербургского литератора (своего рода день Онегина XVIII века), он упомянул и петербургского портного Кроля, и петербургского содержателя вольных маскарадов Лиона:
Лишь только мысль к нему счастливая придет,
Вдруг било шесть часов! уже карета ждет;
Пора в театр, а там на бал, а там к Лиону,
А тут и ночь… Когда ж заехать к Аполлону?
Назавтра, лишь глаза откроет — уж билет:
На пробу в пять часов… Куда же? В модный свет.
Где лирик наш и сам взял Арлекина ролю.
До оды ль тут? Тверди, скачи два раза к Кролю;
Потом опять домой: здесь холься да рядись;
А там в спектакль, и так со днем опять простись![94]
Досуг гвардейцев — это еще и полковые праздники, дружеские пирушки. Что до праздников — гвардейцы устраивали их с размахом.
«В августе месяце 1796 года, — вспоминал Е. И. Комаровский, — вздумалось офицерам нашего полка дать праздник своим знакомым, и для того наняли дачу по Петергофской дороге, принадлежавшую тогда князю С. Ф. Голицыну на 6-й версте. Она просто была по образцу залы Таврического дворца. Барону Г. А. Строганову поручено было украшение залы и ужин.
На меня возложили полицейскую часть на счет приезда и разъезда экипажей. Несколько офицеров назначены были для приема гостей, коих было до 150 особ; вся дача была иллюминована, и в заключении праздника сожжен был огромный фейерверк, и когда в щите загорелся вензель императрицы, со всего полка собранные барабанщики били поход и полковая музыка играла. Праздник вообще был прекрасный, и долго о нем говорили»[95].
Но, конечно, офицеры собирались и более узким кругом за пуншем, за картами и за разговорами. Василий Пушкин пуншу предпочитал шампанское, в карты играть не любил, а вот в разговорах с удовольствием участвовал. В записках Л. Н. Павлищева (он был сыном племянницы Василия Львовича — Ольги Сергеевны Пушкиной, в замужестве Павлищевой) сохранилось семейное предание, относящееся ко времени детства братьев Пушкиных и их петербургской военной службы:
«Оба они, будучи детьми, увидали вечером в одной и той же комнате и в один и тот же час бабку их Чичерину на девятый день по ее кончине. Она взошла к ним в детскую, благословила их и исчезла. Оба мальчика не сказали один другому об этом ни полслова. Лет пятнадцать спустя они пировали в кружке товарищей — офицеров Егерского полка; предметом беседы послужили, между прочим, сверхъестественные анекдоты, рассказанные по очереди каждым из присутствовавших. Очередь дошла до Сергея Львовича, и он упомянул о своем видении; тогда Василий Львович, вскочив с места, закричал: „Как это, Серж? Значит, мы в одну и ту же минуту видели то же самое?“»[96].
Рассказы о привидениях занимали тогдашнее общество: говорили о белой женщине, которая не знала покоя и являлась в замках Германии в белом вдовьем покрывале; рассказывали о двойнике императрицы Анны Иоанновны — она пришла к императрице незадолго до кончины… да о чем только не говорили! Что же касается истории об одновременной галлюцинации Василия и Сергея Пушкиных, то в нее, вероятно, вкралась какая-то неточность — или рассказчиков, или мемуариста: бабка Чичерина — это Лукерья Васильевна Чичерина, урожденная Приклонская. В родословной Чичериных указан год ее смерти — 1765-й[97], то есть умерла она за год до рождения Василия Львовича. Впрочем, ведь и генеалоги могут ошибаться.
Развлечения, пожалуй, отнимали у Василия Пушкина сил не меньше, чем служба. Но все равно оставалось время и на литературные занятия. Сближение, а потом и дружба с И. И. Дмитриевым, знакомство через него с Г. Р. Державиным и литераторами державинского круга — поэтом, драматургом, переводчиком Василием Васильевичем Капнистом, поэтом И. Ф. Богдановичем, возможно, Н. М. Карамзиным (во всяком случае, еще до отставки В. Л. Пушкина, в марте 1796 года, Николай Михайлович пишет из Москвы в Петербург и просит передать Василию Львовичу письмо от него), общение с А. М. Пушкиным, не чуждым литературных занятий, — всё это побуждало к творчеству. К тому же гвардейские офицеры часто брали отпуска, уезжали из Петербурга. И Василий Пушкин тоже брал отпуска, подолгу жил в Москве. В повести «Любовь первого возраста» он сам рассказал об этом:
«…протекли два года. Я готовился возвратиться в Москву… <…> Мать моя и две сестры, которых любил я нежно и которые жили в Москве, ожидали меня с нетерпением, и давно сердце мое желало с ними соединиться. Я увидел их, прижал к своему сердцу и оросил слезами, пролитыми от радости и печали. Меня отпустили на 6 месяцев. Я хотел воспользоваться сим отпуском, чтобы посвятить себя трудам кабинета» (188).
Здесь уместно, как нам кажется, вспомнить о том, что сочинительство было в традициях Измайловского полка. 28 июня 1762 года Екатерине II присягал измайловец Н. И. Новиков. В 1770-е годы в Измайловском полку служили В. В. Капнист и поэт, прозаик, переводчик Михаил Никитич Муравьев (отец декабристов Муравьевых, дядя К. Н. Батюшкова), впоследствии добрый знакомый В. Л. Пушкина. Была драматургом, публицистом и переводчиком сама Екатерина II, шеф Измайловского полка. Так что к В. Л. Пушкину пришло, по-видимому, осознание того, что ему надобно не столько служить, но прежде всего писать. Наконец он вступил на поэтическое поприще. Литературный дебют московского стихотворца состоялся в Петербурге.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.