ХУДОЖНИК УМИРАЕТ

ХУДОЖНИК УМИРАЕТ

Высока, тяжела миссия всякого новатора. К ней можно приготовиться только глубоким и долгим учением, ждать в ней успеха — только при точном знании законов природы. Неуспех, страдание, гонение были доселе уделом всякого новатора, не льстившего невежеству, но который, руководясь истиной, стремился усвоить ее человечеству.

М. В. Петрашевский

Верный Коршунов сопровождал Федотова в новое помещение.

Федотов получил маленькую отдельную комнату с дверью без ручки. Ему стало лучше, он начал рисовать, не сбивая рисунка.

Кололо в боку — простуда.

Трудно дышать.

Он говорил Коршунову:

— Картины-то я писать умею, только в «Разборчивой невесте» может треснуть краска. Состарится картина, а надо быть всем крепкими, не стареть.

— Вы успокойтесь, Павел Андреевич, завтра утром будете писать.

— Коршунов, ты помнишь курган на Голодае?

— Как же, помню!

— Там пять человек лежат, декабристами их прозвали.

— Слышал, Павел Андреевич, слышал, в полку их не забыли… Только вы успокойтесь…

— За городом лежат, скот там закапывают… А Лермонтова на Кавказе убили… Пушкина убили на Черной речке. За городом, как бешеную собаку… Сколько от нас до города, Коршунов?

— Одиннадцать верст… Только вы не плачьте, вам вредно.

— Пошли утром звать Сашу и Льва, скажи им, что умирает Павел Андреевич Федотов и хочет говорить о картинах.

— Да вы не плачьте…

— Я не плачу, я буду спать.

Утром служивый был послан. Павел Андреевич сел в оборванное, стертое кресло.

Он ждал; рисовал новый набросок «Вдовушки». Поставил рисунок к раме окна.

Осенняя клочковатая трава белела. Краснели рябины, темнели ели за бараками.

День четырнадцатого ноября 1852 года проходил. Федотов ждал, тихо разговаривал с Коршуновым. Лег на постель — дышать трудно. Когда будет утро? Когда запоют петухи?

— Картин много не написано: мостовщики ужинают на мостовой, рядом с ними груды камней, они от ветра заслонились, сделав шалаш из тулупов…

— Я, Павел Андреевич, свечку зажгу.

— Сон не приходит. Коршунов, как нарисовать музыку?

— Не знаю, Павел Андреевич… Трубы какие-нибудь, и солдаты идут…

— Века, как секундный ход стенных часов, человечество строит мостовую, создает едва заметный фундамент культуры, и вдруг вопль миллиона людей — война; слабая женщина у комода плачет, и все это как кузнечик в траве… А утро запоздало, мы умираем и живем тихо, как трава…

— Я вас, Павел Андреевич, шинелькой покрою, а свечку мы рисуночком заслоним. Спите, Павел Андреевич!

— Как хорошо отражаются в стеклах две разные свечи и за стеклом небо… Какая спокойная и печальная даль… Все можно передать в живописи. Рим, гордый, беззаконный, хвалящийся казнями, колоннами, подушной податью. Исаакиевским собором и полосатыми шлагбаумами, рушится в музыке «Руслан и Людмила», и вместо него картина про простого человека, про естественную жизнь…

— У вас, Павел Андреевич, ноги совсем застыли.

— Я боюсь и робею. Мне холодно. Жизнь человека — она должна быть кем-нибудь полностью изображена. А я боюсь сейчас даже воробья: он мне может нос оцарапать, и я остерегаюсь.

Свеча дважды отражалась в немытых стеклах. Павел Андреевич смотрел на свет и гладил старую офицерскую шинель на демикотоне. Совсем истерлась ткань.

Павел Андреевич смотрел на свет; огонь свечи жмурился, как глаз. Красные жилки бежали по воздуху, стены комнаты стали мраморными, потолок согнулся, сжался. Комната превратилась в макет зала Патриотического института.

Маленький, нарисованный карандашом Николай Павлович в прическе с залысинами, улыбаясь, приблизился к художнику таким, каким его надо было сделать.

— Не надо, не нарисую! Не сделаю! — сказал Федотов и зачеркнул карандашом маленькую фигурку.

В рисунок у свечи вплыли краски. С рисунка сошла женщина в сером платье, отделанном черными муаровыми лентами.

Она села на постель, нагнула маленькую голову с длинной шеей, опустила прямые веки тяжелых глаз и взяла руку Павла в свои очень маленькие, бледно-розовые, сильные руки.

— Все хорошо, Пава, — сказала она, — ты победил!

— Я, — ответил Федотов, — изучил боевую местность, как полководец, среди глубокой тишины стянул силы и выжидал только часа для боя. Судьбе не угодно дать мне этот час, чтобы сделать меня победителем. Я известен только по авангардным делам.

— Я знаю, — сказала женщина, — это тебе писал Дружинин, но он изменит.

— А я побежден?

— Нет, ты победитель, Пава!

— Руслан победил Черномора, — сказал Федотов. — Музыка Глинки осмеяна царем, но переживет его и его потомство.

Женщина положила ему руку на сердце.

— Комната была на север, мы были несчастливы. Ты мне не сказал о любви, утаил ее и даже сейчас не говоришь того, что должен сказать победитель…

У нее широкий лоб, волосы на пробор; из-под кашемирового платья видны маленькие ноги. Она такая, какой он еще ее не нарисовал. Он не хотел называть ее по имени.

— Я зябну, я умираю.

— Нет, Пава, ты победил.

Поздно ночью приехали Жемчужников и Бейдеман. Врач сказал:

— Четырнадцатого числа ноября месяца сюда помещенный для пользования от помешательства ума академик Павел Федотов умер от грудной водяной болезни.

— Что это значит? — спросил Жемчужников.

— Плевритис.

Обмытый, убранный Павел Андреевич Федотов лежал на столе в черном мундире без эполет. Такой мундир носили офицеры в отставке в торжественных случаях. Офицерская изношенная шинель лежала на кровати.

Капитан Федотов умер; картины, проданные и раздаренные, растерянные рисунки, собранные по частным коллекциям, взаперти дожидались своего срока.

В больнице остались носильные вещи, в академии — деньги. Три раза появилось объявление в «Санкт-Петербургских ведомостях»: «Императорской Академии художеств академик, отставной лейб-гвардии Финляндского полка капитан Павел Андреевич Федотов 14 числа ноября прошлого, 1852 года волею божьей умер, и как после Федотова остались некоторые вещи и деньги из производившегося ему от казны содержания, то Академия на основании 1023 ст. X тома свод. зак., объявляя о сем, вызывает наследников г. Федотова, с тем чтобы они явились в Академию в назначенный ст. 1023 X тома свод. зак. срок с законными и формально юридически засвидетельствованными доказательствами о праве на наследование после покойного имущества».

После покойного Павла Андреевича Федотова остались отец Андрей Илларионович Федотов — титулярный советник в отставке восьмидесяти трех лет, сестра Любовь Андреевна Вишневская — вдова, при ней дети — сын шести и дочь трех лет и старшая сестра от первого брака отца; все они устроены в городе Ростове очень бедно.