1.21. Апрель 1971 года: «Салют» — «Союз-10»
1.21. Апрель 1971 года: «Салют» — «Союз-10»
Есть что?то общее между полетом на ракете в космос и азартной игрой. Делайте ставки, господа! Ключ на старт! Пошел отсчет, автоматический отсчет: 9, 8, 7 — его уже нельзя остановить, б, 5, 4 — невозможно повернуть назад, 3, 2, 1 — пуск. Поехали! Если ты космонавт или конструктор, теперь можно надеяться только на удачу. Ты уже сделал выбор, сделал все, что умел. Остальное от тебя почти не зависит. Можешь рассчитывать лишь на то, что приготовила тебе судьба. Полет — это риск: космонавт рискует своей жизнью, в лучшем случае — успехом, конструктор — карьерой, судьбой своего дела, благополучием.
Летчики и космонавты, конструкторы самолетов и ракет — игроки. Что?то всегда поставлено на карту. Кто не рискует, тот не выигрывает.
Создатели космонавтики и сами космонавты — народ суеверный, верящий в приметы. После того как накопилась апрельская статистика (в этом месяце в 1967 году погиб В. Комаров, а в 1970 едва избежал катастрофы американский лунный корабль «Аполлон-13», в 1971 году мы не смогли состыковать «Союз» с первым «Салютом», еще через четыре года чуть не обернулся трагедией полет О. Макарова и В. Лазарева, в 1987 году в течение двух недель нам никак не удавалось состыковать модуль «Кристалл» со станцией «Мир»), стали говорить о каком?то табу Гагарина: дескать, самый первый, самый рискованный полет 12 апреля 1961 года был единственным самым удачным апрельским полетом. Есть еще одно табу: при старте ракеты космонавтам разрешается говорить любые слова, кроме гагаринского «поехали».
Во всем этом много мистики, и все?таки здесь что?то есть, может, нечто сезонное, астрологическое, как в знаках зодиака.
Итак, 19 апреля вышла на орбиту первая советская орбитальная станция «Салют», еще через четыре дня в космосе — «Союз-10». «Все системы корабля и станции функционировали нормально, самочувствие космонавтов В. Шаталова, А. Елисеева и Н. Рукавишникова — хорошее», — так ТАСС докладывало стране о начале новой программы, о следующем шаге в космос, о новом успехе советской космонавтики. Оставались последние критические операции: сближение и стыковка. 24 апреля непростой этап сближения тоже прошел нормально. С расстояния 180 м командир корабля Шаталов, который три года назад успешно выполнил причаливание, состыковав свой «Союз-5» с «Союзом-4», взял управление на себя и снова успешно: штырь вошел в приемный конус, произошла сцепка. Казалось, самое трудное, самое опасное — позади. И тут произошло то, чего никто не ожидал.
За прошедшие со времени первой автоматической стыковки три с половиной года техника и организация управления полетом практически не продвинулась; ЦУП по–прежнему находился в Евпатории, оперативность обработки информации оставалась слабой, связь с Москвой — только по телефону. Нам сообщили: стыковочный механизм остановился, не дотянув до полного стягивания около ста миллиметров. Заместитель главного конструктора С. О. Охапкин посадил меня в свою «Волгу» и отвез в ЦНИИМаш, где в то время начались работы по сооружению нового ЦУПа. Выехав туда под вечер на машине руководства, я под утро обнаружил, что находился на чужой территории без пропуска и без своих. Все же тогда никто меня не арестовал. Расследование аварии началось.
В нашем цехе № 39 в экстренном порядке уже восстанавливали динамическую установку. Тучи над нами быстро сгущались. Космическая программа, на которую делало ставку высшее руководство страны, терпела аварию на глазах у всего мира.
Ситуация на орбите усугублялась негибкостью управления системой стыковки: не было возможности ни повторно включить привод для продолжения стягивания, ни выдвинуть штангу вперед. Еще одно обстоятельство представлялось почти загадочным: почему довольно гибкий рычажный механизм — а именно на него пало подозрение — сразу застопорил стягивание корабля и станции, а не стал плавно, постепенно деформироваться? Откровенно говоря, я уже начал бояться не за стыковку, которая оказалась практически невозможной. Было страшно, что корабль не сможет отстыковаться от станции. Эта операция становилась тем более важной, поскольку речь шла о безопасности экипажа, его возвращении на Землю. Что если не раскроются защелки на головке штанги или не сработает дублирующий механизм в гнезде приемного конуса станции? Ведь все эти элементы находились под действием силы, созданной приводом стягивания. В таком случае последнее средство заключалось в том, чтобы отстрелить стыковочный механизм, подорвав четыре пироболта, это был наш последний резерв. Но тогда стыковочный механизм как жало осы остался бы в конусе и следующая стыковка оказалась бы невозможной.
Кто знал тогда, что лучше?
Из Евпатории пришло сообщение, что команда на расстыковку не прошла, защелки не открылись. Самые худшие опасения подтверждались.
Космонавты «попрыгали» в своем корабле, пытаясь раскачать застрявший механизм: надо же было что?то делать. Цель находилась так близко, буквально за соседней дверью, которую невозможно было открыть. Подергавшись так в космосе и на Земле в течение суток, еще раз выдали команду на расстыковку. На этот раз корабль отцепился и отошел от станции, а еще через четыре часа ранним утром 25 апреля благополучно приземлился.
По правилам игры с народом того времени, средства массовой информации объявили, что запланированная программа выполнена. Мы же продолжали расследование.
С самого первого дня вокруг нас появилось большое начальство: сам Устинов, заведующий оборонным отделом ЦК И. Д. Сербии, председатель ВПК Л. В. Смирнов, наш министр С. А. Афанасьев, чужой генеральный В. Н. Челомей. Не могу сказать, какие эмоции вызвала у Челомея наша неудача, ведь мы увели его станцию. Как большой специалист по теории колебаний он разглядел тогда у нас «эффект хлыста»; никакого хлыста там конечно не было, все было и проще… и сложнее. Тогда еще молодой, почти «зеленый» конструктор Евгений Бобров долго не мог забыть, как его спас от кары Смирнова, разгневанного репликой («Лучшая проверка в космосе!»), В. Д. Вачнадзе, главный инженер нашего завода.
Всем нам, отвечавшим за стыковку почти в буквальном смысле головой, было совсем не до шуток. Не дрогнуть, сохранить трезвое мышление, способность быстро разобраться в том, что произошло, затем сразу наметить план действий и оперативно исправить положение было совсем не просто. Наверно, так бывало не раз на войне, когда противник прорывал оборону. Я был еще молодым, не нюхавшим настоящего пороха. Мне было легче, чем Л. Вильницкому, тем более что он, старший по званию, отвечал за общее дело. Он видел войну, понимал намного больше, в том числе — чем грозила нагрянувшая на нас беда, особенно для него самого, по его же выражению — «инвалида пятой группы» (так Вильницкий называл известный пятый пункт кадровой анкеты — национальность). Хорошо еще, что времена Берии, похоже, прошли, видимо, КГБ держалось тогда в тени. Конечно, чекисты участвовали в расследовании, но к нам вплотную не приближались. Мне пришлось столкнуться с «органами» совсем скоро, когда началось международное сотрудничество; там, похоже, было нельзя обойтись без государственной безопасности.
Лев Борисович Вильницкий, круглолицый человек небольшого роста, не растерялся, не дрогнул, сохранил мужество и стойкость, не пытался спрятаться за чью?либо спину. Для меня это была ни с чем не сравнимая школа, и техническая, и еще больше — человеческая.
Как всегда в подобных ситуациях была создана аварийная комиссия; председателем назначили Б. Е. Чертока, которому на его длинном, уникальном веку приходилось бывать и председателем и членом не одной такой комиссии. Наш непосредственный начальник В. Калашников, наш большой и «железный паша», не любил аварийных комиссий, со словами: «Зачем я там нужен, если есть Черток», — он предпочел держаться в тени. Зато Вильницкий действовал по принципу: хочешь, чтобы дело двигалось в нужном направлении, захватывай инициативу, сам пиши протокол и готовь заключение. Так мы и действовали. Еще раз должен сказать, что я воспринял этот первый тяжелый аварийный урок на всю жизнь. Во все последующие годы, когда приходилось самому руководить и разбираться в сложных ситуациях в космосе и на Земле, я старался следовать этому правилу.
Доставленная из Евпатории телеметрическая пленка показывала, что штанга стыковочного механизма двигалась нормально в течение 4 мин. 18 с и прошла за это время 305 мм. После этого она неожиданно остановилась, не дойдя до полностью стянутого положения 90 мм. Мы смогли определить такие подробности по нашему телеметрическому параметру ЛПШ (линейное перемещение штанги), который уже помог нам разобраться в работе стыковочного механизма при самой первой стыковке в 1967 году.
Телеметрия! Для нас она была, есть и будет гораздо большим, чем просто «измерения на расстоянии». Это телерассказ о жизни наших механизмов и систем в космосе; единственный документ, протокольная запись, которой можно доверять, по которой можно судить о результатах операции. Телеметрия — единственная беспристрастная информация, на которую можно полагаться. В те апрельские дни и позже — в июле 1975, в октябре 1977, в апреле 1987 и в марте 1996 года она была главным, почти вещественным доказательством, нашей версией, часто единственной палочкой–выручалочкой, которая не подводила, очень помогала, не допускала волюнтаризма и произвола…
Судя по телеметрическим параметрам, полученным с «Союза-10», после сцепки начались интенсивные колебания корабля относительно станции, при этом амортизаторы нагружались до предела, доходя до механического упора. В таком случае определить максимальные нагрузки было практически невозможно.
Постепенно картина стала проясняться. Стало ясно, что колебания возникли из?за нерасчетной работы реактивных двигателей РСУ. Колебания продолжались даже тогда, когда началось втягивание штанги стыковочного механизма, это его и погубило: рычаги выравнивающего механизма пришли в движение, а при колебаниях именно они служили боковыми ограничителями. При таком нерасчетном нагружении механизм не выдержал, и синхронизация рычагов нарушилась.
Остановился стыковочный механизм, значит, в любом случае, есть наша доля вины. Однако почему произошла остановка, по какой причине начались интенсивные колебания корабля, отчего включились двигатели РСУ? Кто виноват в том, что развился такой нештатный процесс? Естественно, мы не хотели брать чужую вину на себя. Можно было занять другую крайнюю позицию: да, механизм не выдержал нагрузок, но он и не был на них рассчитан. При стягивании и выравнивании СУД — система управления движением и ее исполнительная часть ~- РСУ должна выключаться полностью. При стыковке «Союза-10» процедура управления была почему?то существенно нарушена.
Управление системой стыковки разрабатывалось в лаборатории В. Н. Живоглотова, которая входила в отдел В. П. Кузьмина, подчинявшийся, как и мы, Калашникову. О Викторе Петровиче Кузьмине, талантливом русском человеке, к сожалению, растратившем данное ему Богом не по назначению, о его трагической судьбе мне еще предстоит рассказать. За отработку динамики стыковки от первого касания до полного стягивания отвечал отдел П. Ермолаева, входивший в проектный комплекс. Подобное распределение обязанностей усложняло создание системы. В пограничных вопросах, особенно когда возникали такие серьезные ситуации, как апрельская, обнаруживались недостатки организации работ. В то же время выявлялись профессиональные и просто человеческие амбиции руководителей и ключевых игроков.
Мы оказались последними в цепочке событий: вышел из строя наш механизм. Мы признавали это, не прячась за спины своих коллег. Вильницкий как главный исполнитель написал проект заключения аварийной комиссии: вина возлагалась на нас, конструкторов, на управленцев Кузьмина и на проектантов Ермолаева. Однако Кузьмин категорически возразил против подобного вывода, расценивая его чуть ли не как личное оскорбление. Формула Кузьмина — «автоматика работала в соответствии с заданной логикой» — стала вскоре крылатой. Кто определял «заданную логику»? Трудно отыскать виноватого, если человек не чувствует ответственности за конечный результат.
Разбирая версию с заклиниванием рычагов, мы решили уточнить некоторые детали у экипажа. Не помню почему, но Елисеева и Рукавишникова, гражданских космонавтов, работавших в нашем КБ, мы не нашли. Созвонившись с персоналом Центра подготовки космонавтов (ЦПК) и заказав пропуск, я поехал на электричке до платформы «Циолковская». Шаталов, которого предупредили о моем приезде, от встречи почему?то отказался, сославшись на плохое самочувствие. Это крайне удивило меня и моих коллег, когда я им об этом рассказал. Мы искренне считали, что экипаж в полете действовал правильно и никакой их вины в случившемся не было.
Основную часть расследования завершили быстро: все материалы были готовы уже к 30 апреля, а сразу после майских праздников подписали заключение. Во всех его разделах красной нитью проходила рекомендация исключить срабатывание двигателей РСУ, защитить рычажный механизм от перегрузки динамическими силами, повысить прочность конструкции. Тем, кто реализовывал «заданную логику» управления стыковкой, комиссия рекомендовала изменить эту логику, исключить возможность выдачи команды от датчиков касания и сцепки на включение двигателей. Дополнительно мы потребовали ввести автономное управление приводом штанги, чтобы пользоваться более «гибкой логикой», а не только «заданной».
Нельзя сказать чтобы мы были такими наивными простаками и вываливали наружу всю информацию и все свое понимание ситуации. Конечно, нам было далеко до специалистов по системам управления — самым сложным как в работе, так и при анализе неисправностей. Их лидер, будущий академик Раушенбах, встретив меня в те дни на улице, бросил на ходу: «Вы там не раздевайтесь сразу?то догола».
Одно обстоятельство было трудно объяснить: почему заклинил рычажный механизм со сломанным, как предположили, приводным редуктором. Анализируя кинематику движения рычагов внутри приемного конуса, я пришел к выводу, что виновато трение в вакууме. Повышенное трение препятствовала обратному движению, возвращению сбитых рычагов при их складывании, что и вызвало заклинивание. Эту гипотезу было совсем не просто понять. Из тактических соображений мы не стали выносить ее на широкое обсуждение: это могло бы усугубить и без того тяжелую ситуацию и подорвать без того пошатнувшееся к нам доверие. Посоветовавшись с Вильницким, мы решили тихо принять меры, с тем чтобы снизить трение на случай повторения подобной ситуации; в перечне заключительных операций со стыковочным механизмом ввели смазку роликов, установленных на концах рычагов. Через несколько месяцев модифицированные ролики получили еще одну дополнительную степень подвижности.
Еще в полете, когда появилась версия с заклиниванием рычагов, я стал опасаться за расстыковку. Состояние «ни вперед, ни назад» принимало угрожающие размеры. «Попрыгав» на «заклинившем» корабле, космонавты, похоже, спасли самих себя и нас от гораздо больших неприятностей.
О следующем полете, о дублирующем третьем экипаже никто в то время не думал.
Позднее версию с заклиниванием рычагов подтвердили испытания на динамической испытательной установке. Предварительно нагрузили рычаги избыточной силой, нарушив синхронизацию механизма. После этого рычаги на какой?то момент действительно заклинило в конусе, но затем один из роликов со звоном соскочил с рычага и стягивание продолжалось. Мы еще раз вспомнили 24 апреля и еще раз поскулили о том, что тогда у нас в соответствии с утвержденной логикой не было возможности выдать повторную команду на стягивание.
История советской космонавтики могла пойти по другому пути.
Все эти события и разбирательства космического масштаба пришлись на последнюю декаду апреля 1971 года. Это время совпало для меня еще с одним значительным событием. На следующий день после запуска «Салюта» у меня родилась дочь Екатерина. Жизнь на земле шла своим чередом. В тот же день, 20 апреля, в том же родильном доме, что на Маломосковской улице (где в наши дни разместился секс–шоп), в нашем «космическом» районе, недалеко от ВДНХ, у космонавта Кубасова родился сын Дмитрий. Валерий находился на Байконуре. Вместе с Алексеем Леоновым и Петром Колодиным он входил в дублирующий экипаж «Союза-10». Его жену Людмилу навещал наш общий приятель В. Журид, от которого я и узнал о прибавлении в космическом семействе. После 24 апреля уже один Владимир навещал обеих наших жен. Мою жену с дочерью из родильного дома пришлось забирать теще с 11–летним сыном Антоном. Светлана много лет вспоминала те нелегкие дни. Все новое рождалось в муках. Только Катерина пока еще не знала что почем. Она родилась под другой звездой, под другим знаком зодиака. Телец наделил ее другими чертами человеческой натуры, которые диктовали ей свой путь.
«Характер сильный, натура властная, одарена жизненной силой и энергией, умением руководить. Характерные черты: оптимизм и честолюбие, агрессивность и отсутствие такта, добивается цели, а достигнув, быстро теряет интерес к ней, живет настоящим и увлекается работой, больше любит друзей, чем семью». Очень похоже на мою еще не очень зрелую дочь.
Нет, что?то безусловно есть в этом звездном предначертании, а может в сезонах зачатия. Недаром китайцы начинают отсчет жизни человека с этого момента. По этой шкале, жизнь моей дочери началась в августе, в конце лета, в период зрелости, после моего возвращения из Нового Света.
Мой знак — Козерог. Отец как?то проговорился, что мое зачатие состоялось тоже после его возвращения в Архангельск из московской командировки, а случилось это ранней весной. Может быть, с той поры моим генам пришлось приспосабливаться к борьбе за выживание, начиная с того весеннего сезона, когда после зимы все ресурсы были на исходе.
«Скрытный и честолюбивый, реалист и умеет работать. Шаг за шагом идет к успеху с большим терпением и упорством. Старается придать смысл своей жизни. Он любит стабильность и традицию, с ним трудно по–настоящему сблизиться. Несмотря на кажущееся высокомерие, он чувствителен и застенчив, его гордость приносит ему постоянные страдания. Обладает блестящим умом и великолепной памятью, часто становится хорошим инженером и администратором».
Нет, в этом есть что?то неразгаданное, не до конца понятое.
Осень, весна, смена времени года, смена жизненного цикла, зарождение и развитие жизни.
Жизнь продолжалась. В мае начинался следующий этап. События этого периода следовали один за другим очень быстро, взлеты и падения чередовались, жизнь и смерть были где?то рядом.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.