Глава 3 Нормандское завоевание

Глава 3

Нормандское завоевание

В начале 1750-х годов, в тот самый момент, когда стремительно растущее состояние позволило ему выкупить всю плантацию[172], Шарль Дави де ля Пайетри столкнулся с главным бедствием преуспевающих людей восемнадцатого века – подагрой[173]. Доктора сказали, что карибский климат пагубно влияет на состояние его здоровья и что ему станет гораздо лучше после возвращения во Францию. Тогда, оставив плантацию и более двухсот рабов под надзором управляющих[174], Шарль с женой и дочерью-подростком, Мари-Анн, отплыл в Нормандию[175].

Они временно поселились в замке Пайетри[176] в Бьельвиле вместе с родителями Шарля. Маркиз и маркиза обрадовались возвращению преуспевающего сына, который, как-никак, присылал им деньги[177]. Во Франции восемнадцатого века не было ничего лучше как иметь в семье плантатора.

Отец рассказал Шарлю о недавней денежной ссоре. В замке нашли набитую монетами металлическую шкатулку. Она была спрятана внутри набитого соломой тюфяка. Вдовствующая сестра маркиза заявила, что это она спрятала шкатулку и что деньги принадлежат ей. Маркиз оспорил это утверждение. Чтобы разрешить спор, вызвали нотариуса. Когда он спросил тетю Шарля, прятала ли она монеты собственноручно, та признала, что нет. Но затем почтенная дама внезапно бросилась вперед, прикрыла шкатулку собственным телом и стала кричать и пинаться. Нотариусу пришлось бороться с ней, чтобы вновь завладеть шкатулкой. Во время потасовки вдова, как сказано в отчете, «ударила и укусила свидетеля»[178]. Яркая иллюстрация того, до чего могла дойти семья Пайетри в спорах о наследстве.

Когда маркиз, а спустя короткое время и маркиза умерли, Шарль поторопился заявить о своих правах, как старший из живущих братьев Пайетри (хотя первенцем и наследником был Антуан). В более позднем судебном документе сказано:

…не зная, жив ли их старший брат[179], а если да, то в какой из стран мира он находится, и считая его мертвым, поскольку он [многие] годы не подавал о себе вестей, [два младших брата] поделили доходы от поместья в соответствии с принятыми в регионе обычаями. Шарль-Эдуард присвоил себе все преимущества, которые закон дает старшему из сыновей.

Шарль, как новый маркиз Дави де ля Пайетри[180], поселился в родовом замке и унаследовал все находившееся там имущество, тогда как примерно четверть ренты и собственности досталось младшему брату – Луи[181]. Шарль немедленно ухитрился попасть в Версаль[182] и заручился благосклонностью влиятельных аристократов, таких как маркиз де Мирабо[183] (отец оратора-революционера). Он использовал сахаропроизводящую плантацию как залог под обеспечение займов[184], на которые начал скупать недвижимость во Франции, и занимал еще большие суммы, чтобы жить, ни в чем себе не отказывая.

Однако хотя его состояние продолжало расти, Шарль знал, что дела на плантации обстоят плохо. Начало Семилетней войны и английское эмбарго нанесли сокрушительный удар по торговому судоходству между колониями и метрополией[185]. Объемы экспортных перевозок упали катастрофически, сахарный тростник гнил на корню, а Шарль терял десятки тысяч ливров. Огромные партии очищенного сахара валялись вокруг его склада, судов, готовых взять этот груз на борт, не было. Бизнес столкнулся с серьезными трудностями. Впрочем, Шарль, кажется, полагал, что благодаря новым могущественным друзьям и новому титулу он вполне готов затеять рискованное предприятие, которое сулило ему решение всех финансовых проблем.

Возможно, каких-то качеств мужчинам из рода Пайетри – а позднее и Дюма – не хватало, но чего в этой семье всегда было в избытке, так это дерзкой отваги. Война могла перерезать официальное сообщение между французскими и британскими колониями, но она не уменьшила европейский спрос на сахар или потребность колоний в рабах[186]. Шарль разработал схему контрабандных поставок «белого сахара высочайшего качества»[187] с плантаций на Сан-Доминго в Нью-Йорк. Суда поплывут вдоль Атлантического побережья под британскими флагами, но в воды Сан-Доминго войдут с незаполненными бланками охранных грамот из Версаля, полученными благодаря связям Шарля при дворе. Шарль нашел партнеров[188] в лице французского судового магната и пары братьев-голландцев, чьи предприятия находились в Амстердаме и Нью-Йорке.

Контрабандистский план Шарля предусматривал использование верфи, которая располагалась на участке береговой линии чуть севернее его плантаций на Сан-Доминго. Через этот участок проходила граница между французской и испанской колониями, а потому он считался нейтральной территорией. Место называлось Монте-Кристо[189].

Первое время план работал хорошо, и Шарль отправил как минимум одну партию чистого белого сахара из Монте-Кристо в Амстердам. Но воды кишели английскими кораблями, и путешествие становилось все более рискованным. Постепенно партнеры начали терять терпение и высказывать недовольство схемой, которая не обогатила их настолько, насколько они надеялись, да еще и требовала доверять друг другу крупные суммы денег, несмотря на большие расстояния.

В мае 1760 года Шарль приехал в Лондон[190] – инкогнито, через Амстердам, поскольку Франция и Англия до сих пор воевали друг с другом, – и встретился с британским банкиром, у которого просил капитал на расширение своего контрабандистского бизнеса. Однако затем кто-то подсказал Шарлю, что новое предприятие способно принести даже большие прибыли, нежели контрабанда сахара. Речь шла о работорговле[191].

Шарль приказал своему управляющему справиться о ценах и выгодах от покупки «кусочков Индии»[192], как называли рабов (профессиональный термин торговцев) «с Золотого Берега или Анголы», и продажи их в Сан-Доминго. Отчет, по всей вероятности, был хорош, потому что вскоре Шарль организовал партнерство с капитаном, работавшим на братьев Станисласа и Мартина Фоаш. Это были крупнейшие судовладельцы Нормандии, причем девятнадцать из девяносто одного принадлежащего им судна[193] перевозили невольников. Братья Фоаш представляли собой высший идеал преуспевания, основанного на столь выгодной в восемнадцатом веке продаже сахара и рабов. Однажды они одолжили королю[194] один миллион ливров на содержание администрации Сан-Доминго. Шарль страстно желал объединиться с ними.

Шарль купил судно[195] и в знак того, что у него нет абсолютно никаких сомнений в успехе предприятия, дал кораблю новое название – в честь собственной дочери. «Douce Marianne»[196][197] отплыла в британское Сьерра-Леоне[198], неся на борту, помимо прочего груза, 225 бутылок шампанского и 300 бутылок крепкого сидра, а затем подобрала «300 невольников[199] в фактории Майлза Барбера из Ланкастера» («фактории» – посты по оптовой торговле рабами – часто располагались на островах возле побережья Западной Африки).

Работорговля могла быстро принести большие барыши, но и оборачивалась огромными убытками, если что-то шло не так. И, как случалось со всеми начинаниями Шарля с тех пор, как он начал вести жизнь высокопоставленного аристократа, что-то опять пошло очень сильно не так. Суперкарго, которого Шарль нанял на время путешествия в Сьерра-Леоне и которому поручил купить рабов, оказался человеком переменчивого нрава. Возле африканского побережья он до драки рассорился с капитаном «Douce Marianne» и помог команде поднять мятеж[200]. Капитан оказался под замком в своей каюте. (Через несколько недель мятежники перевели его в маленькую каморку на палубе, где он провел взаперти около трех месяцев.) Тем временем команда превратила судно в притон, моряки выпили и съели большую часть припасов и изнасиловали рабынь. Вопреки четким приказам Шарля, они приплыли на Мартинику, где продали часть рабов, а деньги забрали себе. Как показывают отчеты, мятежники в конце концов доставили в пункт назначения на Сан-Доминго менее чем половину от первоначального груза. Первый опыт Шарля в сфере работорговли завершился провалом.

Можно только представить, как страдали люди, связанные с судьбой этого рейса. Но для Шарля неудача «Douce Marianne» означала лишь, что очередное торговое предприятие увеличило его долги[201], а не его состояние. Он сделал еще одну попытку, но второй рейс «Douce Marianne», хоть и обошелся без мятежа, оказался столь же нерентабельным. Итоги торговой операции Шарля оказались ничтожными даже по низким бизнес-стандартам самих работорговцев: Станислас Фоаш описывал Шарля и его подчиненных как «склочных, несправедливых[202] и ничего не понимающих в деле, которым занялись». Магнат прибавлял: «Его плантации могли производить[203] 600 метрических тонн белого сахара, [но] он нашел секрет, как делать только 200. Его мастерские находятся в ужасном состоянии». Фоаш резюмировал, в чем состоит проблема сотрудничества с Шарлем: «Мы потеряем много чернокожих».

С извращенной точки зрения, Шарль поступил правильно, когда назвал невольничье судно в честь дочери. Ведь деньги срочно нужны были ему в первую очередь для того, чтобы вернуть абсурдные суммы, взятые в долг с целью произвести сильное впечатление на общество и сделать рекламу готовящейся свадьбе Мари-Анн[204]. Ее жених – молодой граф Леон де Мольде – происходил из более знатного рода, нежели Пайетри, а потому полагал, что женится на новых деньгах, которые помогут ему оплатить семейные долги.

Мари-Анн де ля Пайетри обвенчалась с графом Леоном де Мольде в часовне Сен-Сульпис 4 мая 1764 года. Как видно из заметок «Gazette de France», эта свадьба стала главным событием придворной жизни, на котором присутствовали сливки французского общества[205]. В приданое[206] невесты входили бриллианты, шикарные платья, здания и сотни тысяч ливров, обещанные на слово. Брачный контракт с соблюдением необходимых формальностей подписали король и все члены королевской семьи.

Однако долги Шарля были значительно больше его активов, и некоторые из великих людей, присутствовавших на свадьбе (особенно его покровитель, Мирабо[207]), вскоре превратятся в злейших его кредиторов. Шарль вернулся к работорговле[208] в надежде сорвать большой куш. Он поставил на кон будущее дочери, а заодно и свое собственное, и доверил разыграть эту ставку невольничьему судну, носившему ее имя.

«Все ваши кредиторы[209] готовы к атаке», – весной 1773 года писал зять Шарля граф де Мольде из Парижа. К тому моменту Шарль вернулся на Сан-Доминго[210], надеясь лично навести порядок в своих владениях[211]. Но состояние плантации было жутким, «дома, конюшни[212] и перерабатывающее оборудование» просто разваливались, как писал один из управляющих. «Сорок пять негров больны, а остальные измотаны до предела, потому что их почти не кормят и все равно заставляют работать. В силу этих двух причин многие чернокожие умерли».

Как будто покорившись злой судьбе, Шарль слег сам – в доме, купленном в Лё Кап, чтобы быть ближе к плантации, – и умер от осложнений, вызванных подагрой. Станислас Фоаш, кстати, посвятил кончине Шарля[213] следующее замечание: «Г-н де Пайетри только что умер[214]. Большая удача для его семьи, ведь он привел свои дела в величайший беспорядок».

Через три месяца после смерти Шарля Луи де ля Пайетри, все еще солдат, оказался замешанным в скандал[215] с продажей во французскую армию неисправного оружия. Луи погубил свою репутацию, провел две недели в военной тюрьме и спустя месяц скоропостижно скончался[216].

Писатель Дюма позаимствует черты обоих дядей, не говоря уже о деде – признанном мерзавце, – при создании образов главных злодеев в романе «Граф Монте-Кристо». Читая судебные документы[217], описывающие позорный процесс разбирательства с фальшивым богатством Шарля (что имело печальные последствия для его дочери и ее доверчивого мужа), я не мог избавиться от мысли о том, что для отрицательных персонажей в произведениях Дюма характерна одна интересная деталь: при всей своей алчности и беспринципности они производят на свет детей, которые могут вырасти невинными и славными. Писатель видел это на примере собственной семьи.

Поскольку два брата Пайетри умерли, а Антуан пропал без вести и считался мертвым, титул и собственность – вместе с кучей долгов – перешли к Мари-Анн и ее мужу. Все знаменитости, которые были гостями на их свадьбе, теперь явились в роли кредиторов, требуя, чтобы новые владельцы имения заплатили по счетам. Маркиз де Мирабо утверждал, что Шарль подписал какие-то документы, которые делали его «первым в очереди» кредиторов Пайетри[218]. Как подсчитал граф де Мольде, жена унаследовала такое количество долгов, что их можно было погасить только путем продажи всего имущества. Он обратился к одному из бывших агентов Шарля в Сан-Доминго с просьбой оценить плантацию и получил обескураживающий отчет: «Недвижимость разрушается[219], дома рабов лежат в руинах, поля с тростником почти заброшены, рабы непригодны к работе. Ужасающая картина».

Впрочем, за два года, благодаря внимательному, хотя и заочному, управлению Мольде, плантация вновь начала приносить доход. Граф также расплатился с некоторыми из кредиторов Шарля и начал планировать продажу замка Бьельвиль[220], чтобы погасить остальные долги. Братья Пайетри оставили после себя разруху, но с приходом нового и явно необычного поколения, с появлением более приличных наследников дела, похоже, наконец пошли на лад.

* * *

Французский военный корабль «Tr?sorier»[221] бросил якорь в Гавре, Нормандия, на первой неделе декабря 1775 года[222]. Судно пришло из Порт-о-Пренса, Сан-Доминго, и лишь один пассажир сошел на берег. Это был суровый мужчина примерно шестидесяти лет на вид, стройный, но крепкий, с красноватым загаром привыкшего к солнцу викинга. В доке он назвался таможенному чиновнику, который прилежно записал услышанное имя в книгу: «Антуан Делиль»[223].

Владелец гостиницы, в которой Антуан Делиль[224] остановился в ту ночь, вспоминал, что постоялец, похоже, знал город великолепно для чужестранца. Из отеля Делиль разослал множество писем, в том числе на адрес аббата Буржуа, священника в поместье Бьельвиль. На следующей неделе он встретился с аббатом и представился ему так: «Я – Александр-Антуан[225] Дави де ля Пайетри, отче. Я вернулся из Сан-Доминго». В качестве доказательства[226] он показал священнику свое свидетельство о крещении, написанное в маленькой церкви Бьельвиля 26 февраля 1714 года. «Расскажите мне о том, что здесь случилось за эти годы, и я дам вам необходимые указания. Я – старший сын и нахожусь в своем праве».

Аббат подумал, что мужчина очень похож на братьев Пайетри, но уверен он не был. В конце концов, внешнее сходство ничего не доказывает. Этот человек мог украсть свидетельство о крещении Александра-Антуана или получить его каким-нибудь другим способом. Однако чужестранец рассказал аббату такие вещи о ранних годах жизни Александра-Антуана, которые, по мнению священника, вряд ли мог знать кто-нибудь еще.

Убедившись, что чужестранец в самом деле законный наследник, аббат той же ночью написал графу де Мольде – человеку, который больше всего пострадает от возвращения транжира. Граф находился в родовом поместье, в регионе Шампань. Аббат предложил ему немедленно приехать в Ко.

Граф де Мольде скрупулезно зафиксировал в семейном дневнике факт получения письма от аббата, как делал это всегда:

11 декабря 1775 года[227]. Письмо от священника из ля Пайетри, г-на Буржуа, который сообщает о возвращении г-на де ля Пайетри, старшего из братьев.

Он зачеркнул «возвращение» и надписал над ним слово «явление» – apparition, которое и во французском, и в английском используется также для описания призраков, видений и сверхъестественных сущностей. Мольде сразу ответил: он готов признать возвращение старшего брата Пайетри, как только встретится с ним и увидит доказательства. Пока же он не будет препятствовать переезду Антуана в замок Бьельвиль.

* * *

Антуан съехал из гостиницы и поселился в родовом замке во вторую неделю декабря 1775 года. Холодное каменное здание, многочисленные этажи которого соединялись друг с другом при помощи винтовых лестниц и скатных крыш, должно быть вызвало у Антуана шок после стольких лет в тропиках. Замок сильно нуждался в ремонте, но был тем же самым, что он когда-то оставил. Парусники, которые они с Шарлем неумело нацарапали на стене спальни, мечтая о морских приключениях, никуда не делись. Число слуг было минимальным, но экономка, мадемуазель Мари Рету[228], старая дева тридцати с лишним лет, похоже, страстно желала угодить новому хозяину поместья. Она позаботится об Антуане в дни его первого за более чем тридцать лет Рождества во Франции.

Первыми официальными гостями Антуана стали Мари-Анн и Леон де Мольде. Церемониться с ними он не стал. Чета Мольде сделала все возможное, пытаясь урезонить «дядюшку Антуана». Ведь они многим пожертвовали, чтобы привести в порядок дела его покойного брата. Богатство, которое было им обещано, оказалось обманом, тем не менее они поправили состояние унаследованного имущества. Впрочем, практичный граф быстро понял безнадежность борьбы с претензиями воскресшего старшего сына. Он предложил, что они с женой откажутся от всех прежних прав на имущество в обмен на ежегодную ренту, которая помогала бы им оплачивать свои расходы. Они составили черновик соглашения с Антуаном, а в марте 1776 года подписали этот документ[229].

Желая усилить свои позиции в случае любых судебных баталий, а заодно, возможно, и удовлетворить любопытство, граф де Мольде решил расследовать таинственную островную интерлюдию Антуана. Воспользовавшись связями, которые он завел на Сан-Доминго во время оценки имущества Шарля, Мольде нашел отставного королевского прокурора, некоего господина де Шовиноля, жившего в Джереми, и нанял его провести дознание.

Шовиноль сообщил[230], что, несмотря на многообещающее начало, имущество Антуана в гористой местности к моменту его отъезда стоило немного. Более того, детектив выяснил, что неоплаченные долги Антуана на острове в десять раз превышали стоимость всей его собственности в Большой Пещере. Бедняга Мольде, должно быть, изумился сходству некоторых обстоятельств в биографии братьев Пайетри и в очередной раз задался вопросом, как же его угораздило породниться с семьей таких отъявленных негодяев.

Впрочем, в отличие от дел братьев, сфера интересов Антуана не была связана исключительно с финансами. Так что Шовиноль сосредоточился на обнаружении и раскрытии сексуальных связей этого мота, а также поиске его возможных потомков. Сначала он сообщил о взаимоотношениях Антуана с Катэн – девушкой-рабыней, которая вместе с ним сбежала с плантации Шарля. В конце концов, Антуан счел ее слишком старой для себя, однако, отмечал Шовиноль, позволил жить своей жизнью как свободной женщине.

Затем Шовиноль написал о покупке Антуаном в конце 1750-х годов чернокожей красавицы по имени Мари-Сессетта[231]. «Невероятная цена», которую Антуан заплатил за рабыню, свидетельствовала о его необычном интересе к девушке. И действительно, с того самого момента «он всегда жил с ней [и прижил] четырех детей-мулатов». Перед возвращением во Францию, сообщал Шовиноль, Антуан продал трех детей, а также саму Мари-Сессетту некоему г-ну Каррону из Нанта[232].

Детектив также сообщил интересную новость: четвертый ребенок Антуана, мальчик, считавшийся его любимцем, не был продан вместе с остальными детьми. Этот мальчик, «юный мулат, по слухам, был продан в Порт-о-Пренсе капитану Ланглуа, – писал Шовиноль, – условно, с правом последующего выкупа. Вырученными деньгами – 800 ливрами – сэр Делиль оплатил дорогу во Францию».

Прибыв в док Порт-о-Пренса, Антуан мог попросту обнаружить, что ему нужны дополнительные деньги на проезд, и ради этого без всякой задней мысли продал оставшегося сына. Это можно было бы счесть последним эгоистичным поступком человека, который всегда ценил только собственные удовольствия. Распродав своих любовниц и детей одного за другим, Антуан будто бы придержал любимого сына-мулата, как из предосторожности придерживают ценное кольцо, чтобы продать его в случае крайней необходимости. Однако такое объяснение опровергается следующей принципиальной деталью из описания Шовиноля: продажа мальчика была «условной, с правом последующего выкупа».

Антуан мог полностью распродать остальную семью, но своего сына Тома-Александра[233] он отдал только как гарантию погашения долга. Вернув себе титул и собственность во Франции, он теперь мог выкупить залог.

* * *

Тома-Александр Дюма Дави де ля Пайетри[234], четырнадцати лет от роду, ступил на пристань в Гавре 30 августа 1776 года. В декларации судового груза он значился под именем «раба Александра»[235], принадлежащего «лейтенанту Жаку-Луи Русселю». Неизбежная уловка, потому что юный мулат просто не мог по своей воле сойти с судна во Франции. Антуан выкупил своего сына[236] у капитана Ланглуа и оплатил его безопасный переезд в Нормандию в компании «владельца».

Жизнь в нормандском замке наверняка показалась удивительной молодому человеку, который совсем недавно был рабом в Порт-о-Пренсе. А темнокожий сын нового маркиза наверняка стал таким же сюрпризом для большинства белых и голубоглазых жителей Бьельвиля. Однако первое упоминание о Тома-Александре во Франции – я нашел его в рассыпающемся на клочки письме от ноября 1776 года, от аббата Буржуа[237] графу де Мольде, – касалось юноши мельком. Аббат стремился в первую очередь сообщить Мольде о явном романе Антуана с экономкой, мадемуазель Рету. Эта связь грозила имению браком. Аббат, обращаясь к «дорогому лорду»[238], писал:

Хочу первым сообщить вам, что господин ваш дядя намерен увеличить количество домочадцев за счет живущей в доме работницы. К компромиссам он, как мне кажется, не склонен, заявляя, что волен поступать так, как ему заблагорассудится. Все его [действия] продиктованы наихудшим вкусом. Господин маркиз, похоже, решительно настроен жениться на девице и больше не позволит никому шутить на эту тему. (На днях [один человек] слегка пошутил по поводу той девицы… [маркиз] де ля Пайетри помрачнел как туча и не промолвил ни слова)… Говорят, в Гавр приплыл юный Тома – новый обитатель Бьельвиля… (Я пишу все это вам исключительно по вашей просьбе, но надеюсь, вы воспользуетесь этими сведениями, только если того потребуют обстоятельства, потому что, как я слышал, он сильно зол на меня.) Пожалуйста, сожгите письмо.

Выкупив Тома-Александра, Антуан решил заложить родовое поместье.

Он отказался выполнять различные обязательства, данные супругам Мольде, и тогда вдова Луи де ля Пайетри вызвала все заинтересованные стороны в суд, чтобы урвать свой кусок пирога, прежде чем Антуан успеет проглотить его. Племянница Антуана и ее муж оказались в самой гуще жестокой судебной битвы[239] с представителями предыдущего поколения.

В свою очередь, Антуан, вернувшись из джунглей, ощутил явную склонность к сутяжничеству[240]. Кажется, он наслаждался каждой битвой с различными представителями своего рода. Он добился права именоваться маркизом де ля Пайетри плюс права на замок и окрестные земли, весьма предусмотрительно держась на почтительном расстоянии от связанных с ними долгов. В феврале 1777 года при помощи замысловатой сделки Антуан обменял господский дом в имении на 10 тысяч ливров годовой ренты, которую ему предстояло получать от теперь уже взбешенного мужа племянницы. А остальное – земли, фьеф, сеньорию, фермы и замок – продал господину Бэйёлю, соседу-землевладельцу, аж за 67 тысяч ливров. (Молодой граф де Мольде оплакивал свое финансовое состояние на каждом углу, жалуясь в одном из писем: «Никого доселе судьба[241] не преследовала так жестоко, как меня».)

Тем временем Антуан купил себе и сыну новые костюмы из шелка, атласа и парчи и отправился домой – охотиться. Он также привел Тома-Александра в церковь – креститься. Здесь юноша расписался в приходской книге – это первый существующий образец его почерка – как «Тома Реторэ[242], побочный сын господина маркиза де ля Пайетри, ранее живший на Сан-Доминго». Можно считать, что он растерялся, поскольку использовал фамилию Реторэ[243], вероятно позаимствованную у какого-нибудь соседа по Джереми (там эта фамилия встречается в официальных записях того времени).

Осенью 1778 года, забрав наличные, Антуан с сыном переехали в Сен-Жермен-ан-Лай[244], городок на западе от Парижа. Шикарный пригород, Сен-Жермен-ан-Лай в эпоху Короля-Солнца был, в отличие от города-сателлита Версаля, аристократическим анклавом со своим королевским дворцом. Однако в середине 1700-х годов он превратился в один из самых богатых и быстро развивающихся городков благодаря притоку преуспевающих торговцев и образованных лиц свободных профессий наряду с чернорабочими и ремесленниками, которые их обслуживали. Едва ли можно было найти более приятное место для проживания: чистый деревенский воздух, возможность быстро добраться до Парижа на экипаже и совершать чудесные прогулки по королевским садам, которые ярусами спускались по склонам холмов.

Вместе с сыном Антуан привез из Нормандии в новую роскошную жизнь еще одного человека – экономку мадемуазель Рету. Невероятная троица сняла комнаты в частном доме на рю Л’Эгль д’Ор[245] – улице Золотого Орла, – весьма подходящее название, если вспомнить о золотых орлах в фамильном гербе Дави де ля Пайетри[246]. Эта улица представляла собой извилистый, узкий проход от домов и лавок, расположенных возле дворца и садов Сен-Жермен-ан-Лай.

В нескольких шагах от улицы находилась академия королевского учителя фехтования Николя Тексье де ля Боэссьера[247], куда Антуан записал сына и где у Дави-Александра состоялись первые в жизни официальные уроки. Помимо искусства владеть клинком, академия помогала знатным юношам осваивать все грани интеллектуального, физического и социального развития. Ее можно сравнить со старшими классами современной средней школы.

Перед самым отъездом из Бьельвиля Антуан официально признал своего сына[248], так что мальчик теперь имел право именоваться Тома-Александром Дави де ля Пайетри[249]. Поскольку Антуан был маркизом, «раб Александр» получил титул графа.

Жизнь во французской столице давалась юному аристократу-мулату непросто. И, как очень скоро обнаружит Тома-Александр, его неправдоподобная судьба не была уникальной, равно как и связанные с ней риски, которых с каждым шагом становилось больше. В стране Бурбонов жили и другие мулаты. Одни имели богатство и благородные титулы, другие – нет. Влиятельные силы в окружении короля обратили внимание на этих людей, которых, сколько ни пудри или ни гримируй, невозможно было принять за «прирожденных» французов. И влиятельным персонам это не понравилось.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.