Цель, метод, средства

Цель, метод, средства

Владимир Иванович Вернадский в статье «Памяти М.В. Ломоносова» (1911) высказал важную мысль, которая остается с тех пор в забвении:

«М.В. Ломоносов всю жизнь упорно работал в области конкретных фактов: отдельные его наблюдения над минералами, опыты электрические и над явлениями замерзания, наблюдения над полярными сияниями или морским льдом и т. д., несомненно, в свое время имели значение и не прошли бесследно. Однако не они заставляют нас сейчас вспоминать Ломоносова. Гений Ломоносова наиболее резко проявился в других областях, в областях научных идей и научной методики».

И еще одно замечание Вернадского: «В его идеях и направлении его работ мы встречаем чрезвычайно часто и чрезвычайно много предугадываний, предвидений, перед которыми останавливается в раздумье и изумлении наш ум».

В наше время вроде бы идеи, высказанные почти три столетия назад, безнадежно устарели и представляют интерес лишь для историков науки. А о научной методике теперь, после нескольких научно-технических революций и массы великих открытий, и говорить не приходится.

Однако за последние полвека нет значительных фундаментальных научных открытий при необычайном обилии достижений в узких областях и преимущественно в технике. Словно основные законы природы и общества открыты, и остается вносить кое-какие несущественные уточнения и дополнения.

Это серьезное заблуждение. Одна из его причин — отход от принципов научного познания, о которых писал Ломоносов, а в начале прошлого века — Вернадский. К сожалению, многие современные ученые и едва ли не все популяризаторы науки, даже зная эти принципы, не учитывают их в своей работе.

«Наука, — писал Михаил Васильевич, — есть ясное познание истины, просвещение разума, непорочное увеселение жизни, похвала юности, старости подпора, строительница градов, полков, крепость успеха в несчастии, в счастие украшение, везде верный и безотлучный спутник».

Первая часть высказывания относится, как мы теперь говорим, к фундаментальным наукам. Важное определение — «ясное осознание», ибо верные догадки философов или фантазеров обычно лишены неопровержимых доказательств. А что означает «просвещение разума»? На мой взгляд, имеется в виду культура мышления, умение логично мыслить, увеличивать сумму знаний и осознавать свое незнание.

Необычайные успехи Ломоносова в разных науках объясняются верностью его представлений о сущности и методах познания природы.

Он четко отделял теоретические знания от практических (называя последние художествами): «Учением приобретенные познания разделяются на науки и художества, науки подают ясное о вещах понятие и открывают потаенных действий и свойств причины; художества к преумножению человеческой пользы оные употребляют».

(«Художества» в данном тексте синоним «технические»; в Древней Греции «технос» означал искусство, ремесло, умение, художество.)

«Науки, — считал Ломоносов, — довольствуют врожденное и вкорененное в нас любопытство: художества снисканием прибытка увеселяют, науки художествам путь показывают; художества происхождение наук ускоряют. Обои общею пользою согласно служат». Он писал о том, что сам успешно претворял в своем творчестве, сделав немало изобретений, технических усовершенствований.

Любознательность он считал врожденным чувством. Совершенно верно! Вспомним, с каким интересом изучают окружающий мир детеныши высших животных. У слишком многих людей это замечательное качество быстро угасает под воздействием дефектов воспитания и обучения.

Итак, цель фундаментальной науки — искание истины. Такое мнение бытует уже около трех столетий. Но оно подходит и для религии, и для философии, и для литературы, и для обыденных рассуждений. Вопрос не только в цели познания, но и в методе и средствах. Даже теперь, в XXI веке, немногие образованные люди, даже среди ученых, четко определят отличия этих способов познания. Ясное понимание таких различий является одним из важных элементов культуры мышления.

Впрочем, для узких специалистов, представителей технических наук, изобретателей или для ученых-экспериментаторов столь общая философская проблема может представляться абстрактной, схоластической, а потому не имеющей практического значения. На это в конце XIX века ответил выдающийся физик Людвиг Больцман афоризмом: «Ничего нет практичней хорошей теории».

Ломоносову, как всем великим ученым, эта мысль была близка. Но как перейти от рассуждений к обоснованию конкретного научного метода? Чем отличается он от философского и религиозного методов познания?

На этот вопрос Михаил Васильевич ответил в 1745 году в предисловии к переведенной на русский язык «Экспериментальной физики» Христиана Вольфа: «Мы живем в такое время, в которое науки после своего возобновления в Европе возрастают и к совершенству приходят. Варварские веки, в которые купно с общим покоем рода человеческого и науки нарушились и почти совсем уничтожены были, уже прежде двухсот лет окончились. Сии наставляющие нас к благополучию предводительницы, а особливо философия, не меньше от слепого прилепления ко мнениям славного человека, нежели от тогдашних неспокойств, претерпели».

То есть в философии высказываются мнения, из которых наиболее весомые становятся популярными, приобретая свойство религиозных догм, принимаемых на веру.

«Все, которые в оной упражнялись, одному Аристотелю последовали и его мнения за неложные почитали. Я не презираю сего славного… философа, но тем не без сожаления удивляюсь, которые про смертного человека думали, будто бы он в своих мнениях не имел никакого погрешения, что было главным препятствием к приращению философии и прочих наук, которые от ней много зависят. Чрез сие отнято было благородное рвение, чтобы в науках упражняющиеся один перед другим старались о новых и полезных изобретениях».

По его справедливому мнению, развитие наук во многом зависит от философских идей, определяющих основы мировоззрения; и когда какое-то из них возобладает, научные теории заходят в тупики.

«Славный и первый из новых философов Картезий осмелился Аристотелеву философию опровергнуть и учить по своему мнению и вымыслу. Мы кроме других его заслуг особливо за то благодарны, что тем ученых людей ободрил против Аристотеля, против себя самого и против прочих философов в правде спорить и тем самым открыл дорогу к вольному философствованию и к вящему наук приращению».

Сомнения! Вот один из принципов науки. Возможность оспорить мнение любого авторитета и уметь возражать даже самому себе — фундаментальный принцип научного метода.

Ломоносов ссылался на достижения европейских ученых и философов: Лейбница, Кларка, Локка, Бойля, Герике, Кеплера, Галилея, Невтона (называя его великим) и других. Если бы древние, такие как Птолемей, отмечает Ломоносов, «читали их книги, то бы они тое же небо в них едва узнали, на которое в жизнь свою толь часто сматривали».

Глазам европейцев эпохи Просвещения открылось бесконечное в пространстве небо с множеством возможных обитаемых миров. Пифагор, напоминает Ломоносов, согласно Легенде, за вывод одного геометрического правила принес в жертву Зевсу сто волов; теперь, если так поступать в честь научных открытий, «то бы едва в целом свете столько рогатого скота сыскалось».

Чем объясняются эти успехи? По его мнению, исследователи «мало взирают на родившиеся в одной голове вымыслы и пустые речи, но больше утверждаются на достоверном искусстве». Они исходят «из надежных и много раз повторенных опытов».

Требуются именно надежные, не раз проверенные опыты! То, что невозможно проверить, подтвердить или опровергнуть, остается вне науки.

Не забыл Михаил Васильевич и о научной этике: «Чтобы быть в состоянии произносить искренние и справедливые суждения, нужно изгнать из своего ума всякое предубеждение, всякую предвзятость и не требовать, чтобы авторы, о которых мы беремся судить, рабски подчинялись мыслям, которые властвуют над нами, а в противном случае не смотреть на них как на настоящих врагов, с которыми мы призваны вести открытую войну».

Вспомним Гёте: «Первое и последнее, что требуется от гения, — это любовь к правде».

Все этические принципы, безусловно, идеальны. Исполнять их в полной мере способны не все и не всегда. В особенности если ученый находится в услужении у имущих власть и капиталы. Но без соблюдения этих принципов невозможно сделать фундаментальных научных открытий.

Есть еще один важный фактор, определяющий возможность научных исследований с использованием более или менее сложных опытов: научная техника и технологии. Со второй половины XIX века из-за усложнения физических и химических опытов, началось разделение ученых на теоретиков и экспериментаторов. Во времена Ломоносова ученые совмещали две эти профессии.

В «Элементах математической химии» (1741) Ломоносов отделяет теоретическую химию как философское осмысление «изменений смешанного тела» от практической. Делает вывод: «Истинный химик должен быть теоретиком и практиком». Поэтому стремился иметь специальную лабораторию для проведения опытов.

К этому времени он стал истинным ученым: ясно представлял себе особенности научного метода познания и основательно изучил историю естественных наук вплоть до изданий последних лет. Несмотря на это, он оставался адъюнктом Академии. Оскорбительное унижение! Нетрудно понять возмущение Ломоносова. А тут еще арест и постоянная бедность.

«Материальное положение заключенного адъюнкта было поистине ужасно, — писал Львович-Кострица. — Из прошения его в июле 1743 года явствует, что к этому времени им было получено только две трети жалованья за 1742 год. Ломоносов пришел «в крайнюю скудность». Не на что было купить не только лекарства, но даже «дневной пищи», а взаймы достать денег он не мог. Академия отпускала ему по 5–10 рублей, и то только после его прошения, а иногда, за неимением наличных сумм, выдавала «для пропитания» академические издания, которые Ломоносов и продавал за то, что дадут».

Вообще-то цены на книги были немалые, так что продажа их позволяла Ломоносову кое-как сводить концы с концами.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.