Последний залп войны
Последний залп войны
Как-то Гитлер в очередном приступе сентиментальности назвал Вену «любимой жемчужиной», пообещав ей «соответствующую оправу». Но то были слова лицемера. Фюрер всегда ненавидел Австрию и ее столицу, еще с тех пор, как, снедаемый честолюбивым желанием стать архитектором, бездомным бродягой ходил по ее улицам. Ныне он решил отомстить Вене за свои прошлые неудачи и нынешние поражения. Получила она от фюрера-архитектора и «надлежащую оправу» — несколько оборонительных поясов с минными полями, противотанковыми рвами, закопанными в землю «тиграми», «пантерами» и штурмовыми орудиями.
Шоссе, ведущее к Вене, гитлеровцы забаррикадировали огромными железобетонными кубами. Вправо и влево от этих кубов, составляющих мощные стены, от Дуная до Нойзидлер-Зее тянулись противотанковые рвы, перегораживая двадцатикилометровый проход. Как видно, гитлеровцы основательно подготовились для удержания «южной крепости».
Начальником обороны города был назначен генерал войск СС Зепп Дитрих, прославившийся своими злодеяниями в Харькове, впоследствии командовавший танковой армией в Арденнах, здорово побитый советскими войсками у Балатона. По чистой случайности ему удалось тогда выскользнуть с остатками своей танковой армии из «мешка».
Получив новую должность, этот прожженный эсэсовец, копируя фюрера, заявил: «Вена будет сохранена для Германии». Дальнейшие события показали, что пышному заверению так и не суждено было сбыться: Дитриха прямо на улице застрелили подпольщики, когда он направлялся на радиостанцию, чтобы выступить с очередным призывом «бороться до конца».
Первые бои на австрийской границе. Здесь дорогу главным силам бригады пробивали мы с разведчиками-мотоциклистами майора Бабанина, автоматчиками майора Подгрушного и танкистами подполковника Чичева. Вскоре бригада с ходу вступила в бой.
Особенно яростно сопротивлялись гитлеровцы у Готтендорфа. Это и не удивительно, ведь город расположен на Венском шоссе.
Находясь в трех километрах от передового отряда майора Подгрушного, мы получили четкую задачу: не дать гитлеровцам взорвать мост через канал. Перед Готтендорфом я с Алексеем Иващенко пересел на трофейный «цюндапп», приказал старшему на бронетранспортере Семену Ситникову усилить наблюдение и не отрываться. Спешка была обоснованной: мост через канал мог в любую минуту взлететь на воздух. На нем уже суетились немцы с ящиками на плечах.
У кромки моста я осадил мотоцикл, соскочил с сиденья. Увидев мотоцикл и бронетранспортер, гитлеровцы стали энергично махать флажками.
— Не понял,— передернул затвор «шмайсера» Иващенко.
Это они, наверное, приняли нас за своих. Видишь — торопят на ту сторону. Нужно поблагодарить за такое любезное приглашение.
Я залез в коляску, чуть опустил ствол турельного пулемета и дал несколько коротких очередей по подрывникам. Застучал и автомат Иващенко. С броневика ударил крупнокалиберный пулемет. Огонь Алексея Друкарева был точен. Несколько гитлеровцев свалились на настил, один плюхнулся через перила в воду. Но два подрывника попытались улизнуть. За ними погнались Иващенко и Ситников. Вбежав на мост, они сразу же заметили бикфордов шнур — дымная струйка быстро бежала к заряду. Мгновение, и острое лезвие ножа рассекло шнур на две части. Затем разведчики настигли беглецов...
Лишь после того, как мы «нащупали» слабину в обороне немцев восточнее Готтендорфа, генерал Свиридов принял решение обойти его с северо-востока и перерезать шоссе, ведущее на Братиславу. Несколько залпов дивизиона «катюш», которым командовал майор Чванов, заставили гитлеровцев бросить позиции. А в ходе отступления их доколачивали с воздуха наши штурмовики Ил-2.
За Готтендорфом последовали железнодорожный узел Брук, Шафельфот, затем части корпуса повернули к городку Петронелю — вычурному, будто сошедшему со старинной гравюры.
К весенним запахам примешивался «аромат» дыма — недалеко горел лесопильный завод. Трещала кровля, пожираемая огнем, снопы искр летели в сторону большого монастыря. И вдруг из него высыпали... наши девчата. Они бросились к солдатам, прижимались к жестким шинелям и ватникам, целовали в потрескавшиеся черные губы...
Одна из девушек кинулась к пожилому усатому гвардейцу. Оказалось, встретила своего земляка из села Тальное Киевской области — Маркияна Лясковского. Солдат молча гладил светлые волосы Ирины Педун, у обоих по лицам текли слезы. Обнимая девушку, Маркиян, быть может, вспомнил двух своих дочерей, угнанных из родного дома в Неметчину. Кто знает, может и с ними посчастливится вот так свидеться?..
Да, разбросала война людей по белому свету!
Получил я письмо от брата. Николай — минометчик, воюет на 1-м Белорусском фронте, награжден орденом Красной Звезды и медалью «За отвагу». Сообщил интересную новость. Как-то после боя попал в другую часть, а там обедают. Решил поживиться у соседей. Раздобыл котелок, подошел к кухне. Повар обернулся, и у Николая чуть котелок не выпал из рук. Повар-то кто? Муж маминой сестры Данило Иванович Гащук. Вот так встреча! Сколько рядом провоевали, а только к концу войны свиделись...
Гитлеровцы, как и перед Будапештом, огрызались с яростью обреченных. С кем нам только ни приходилось вступать в бои! Танковые и пехотные части, отборные полки, составленные из жандармских отделов, курсанты офицерских школ, охранные батальоны, фолькштурмисты, пожарники...
Сломав последнюю оборонительную линию восточнее города Швехет, где находился главный аэродром австрийской столицы, гвардейцы корпуса приближались к Вене. Первыми прорвались к ее южной окраине разведчики-мотоциклисты старшего лейтенанта Михаила Коваленко.
Наступаем, не замечая — день или ночь. Сон — вот желаннейшая вещь! Самая большая награда — подремать с полчасика. Но вот — ночевка... в крематории, где разместился штаб бригады и мои разведчики. Ничего себе — веселенькое место...
А утром — снова в бой!
Из окон и балконов свисают белые простыни, платки, полотенца, а с чердаков по нашим наступающим частям бьют гитлеровцы из крупнокалиберных пулеметов, истребители танков, вооруженные фаустпатронами, стреляют с верхних этажей зданий, бросают бутылки с горючей смесью, ведется зенитный огонь.
Улицы содрогались от грохота: немцы, отбиваясь и отступая, взрывали промышленные постройки, административные здания. Со всех сторон взлетали в воздух кирпичи, куски железа, бетон. Было видно, как рухнули на землю гигантские мачты радиостанции, как обвалилась стрельчато-узорная колокольня собора Святого Стефана.
Еще шла перестрелка, немецкая артиллерия еще продолжала греметь в городе, а жители австрийской столицы уже выходили на улицы встречать своих освободителей. В живописном парке, где установлен памятник кудеснику вальсов Штраусу, воспевшему Венский лес и голубой Дунай, вновь зазвучали смех людей, музыка. На площади Звезда Пратера стояли танки, самоходки, бронетранспортеры с вмятинами, шрамами, обгорелой краской, а возле них кружились пары — танцевали танкисты и девушки-регулировщицы, связистки и пехотинцы, артиллеристы и переводчицы из разведотделов, жители Вены.
К бронетранспортеру подошел незнакомый капитан и, увидев на моей груди звезду Героя, попросил спозировать для портрета. Быстро вытащил блокнот, сделал карандашом набросок. Я так и не увидел толком, что он там изобразил. А капитан протянул мне руку и сказал:
— Ну, до встречи в Берлине!
В Берлине, однако, мне быть не пришлось, поэтому наша встреча так и не состоялась. Лишь спустя долгие годы в журнале «Журналист» я увидел свой «венский» портрет. Автором рисунка был гвардии капитан в отставке Наум Лисогорский, ныне заслуженный художник РСФСР.
Уже в день взятия Вены мы получили приказ командующего 46-й армии генерала Петрушевского переправиться на северный берег Дуная и, наступая в направлении Корнейбурга, Штоккерау, отрезать пути отхода венской группировке противника на север.
Части корпуса, разбившись на штурмовые группы, теснили противника, как затравленного зверя, к последней пропасти. Находившиеся севернее Вены гитлеровцы в панике хлынули через единственный узкий выход к Корнейбургу.
До победы оставались считанные дни — немцев все плотней и плотней обкладывали с земли и воздуха. И хотя никто не мог сказать, когда же прозвучит последний выстрел войны, все понимали и чувствовали — близок, близок этот выстраданный день...
Одна забота тогда владела мной: как сберечь людей? Всех до одного. Чтобы каждый смог увидеть конец этой страшной мясорубки, смог пережить радость победы. Ведь это и было нашим высшим представлением о счастье! Об этом счастье мечтал когда-то в Волновахе замполит артдивизиона Михаил Моисеев. И вот уже его нет: упал, перерубленный автоматной очередью...
Мои мысли прервал голос посыльного:
— Товарищ старший лейтенант, вас вызывает под полковник Бобров.
В штабном домике кроме Ефима Фомича находились майор Козлов, какой-то офицер из корпусного начальства.
— Присаживайся, Саша,— пригласил к столу Бобров и развернул карту.— На днях мы должны взять город... — Словно споткнувшись, он сделал паузу, прочитал по слогам: — Корнейбург... Язык можно сломать. Взять-то мы его возьмем, но вот прут со всех концов отступающие фрицы. Нужно подольше задержать их перед центральным оросительным каналом. Необходимо взорвать мост...
— Разрешите готовиться? — выпалил я, решив, что разговор окончен.
— Нет, на сей раз тебе придется остаться дома. Подбери кого-нибудь из командиров взводов. Поопытней...
— Старшего сержанта Роя можно. Парень — огонь!
— А он что, так и командует взводом?
— С самого Галаца замещает лейтенанта Половинкина. Тот никак не может после болезни оклематься.
— Ну, тогда давай своего Роя...
Возвращался в роту и казнил себя: лучше бы сам пошел рвать этот чертовый мост. И зачем предложил Алексея? Ведь все может случиться... У него старый отец. Вырастил в своем казацком курене Хрисанф Рой десятерых сыновей, всех проводил на войну. Шесть из них так и не увидели свой тихий Дон, погибли. А если еще и Алексей?
...С наступлением темноты группа разведчиков ушла на задание. Минуя населенные пункты, в которых могли сидеть немцы, старший сержант Рой повел разведчиков по берегу Дуная. Слева тянулась поросшая кустарником и деревьями возвышенность.
За четыре часа проделали около двадцати километров, у оросительного канала остановились передохнуть. Рой уточнил обстановку, определил по карте местоположение моста, за которым лежал Корнейбург. Ни одного огонька впереди, ни одной вспышки. Казалось, город потонул в кромешной тьме.
В воздухе послышался знакомый стрекот моторов — наши «кукурузники» летели бомбить. Неожиданно блеснуло лезвие прожектора, ударили зенитки. Прямо от моста...
По сведениям авиаразведки, в этом районе не должно быть никаких огневых средств. И вдруг зенитки! Встала новая задача, не входившая в планы разведчиков, — подойти к мосту, несмотря на то, что он охраняется еще и орудиями. А мост взорвать надо. Это основной путь отхода гитлеровцев от Вены на север.
Посоветовавшись, Алексей принял решение: мост пока не трогать, а захватить врасплох прислугу. Так и сделали. Бублий осторожно подполз к часовому, снял его. С зенитчиками расправились тоже быстро — где кинжалами, а где и пистолетами. Потерь в группе не было, только Лабзина зацепила разрывная пуля.
Начали разбираться с захваченным оружием. Кроме зениток разведчики нашли на батарее ручной пулемет, с десяток коробок с лентами и... наше противотанковое ружье с патронами. Пятнадцать ящиков со снарядами перетащили от первой пушки к той, что стояла ближе к мосту.
С трофейной зениткой освоились быстро, установили ее на прямую наводку. К ней встали Бублий и Рогов. Лабзин взял ручной пулемет, Рой — противотанковое ружье.
Рассветало. Командир разведгруппы посматривал на часы. Томительны минуты ожидания. Вот-вот должна подойти головная колонна бригады...
Вскоре показалась колонна машин, но это были отступающие гитлеровцы. Как только большой, крытый брезентом автомобиль с пехотой въехал на мост, по нему прямой наводкой ударила «наша» зенитка. Движение на мосту застопорилось. Немцы прыгали через задний борт, беспорядочно отстреливались, потом бросились бежать к болоту.
Рой приказал в первую очередь уничтожить машины с боеприпасами. Несмотря на то, что несколько автомобилей уже полыхали, гитлеровцы упорно рвались к мосту. Группа автоматчиков с двумя танками попыталась пробраться через мост, но и их остановил меткий огонь Бублия и Рогова. «Тигры» остановились. У первого сползла гусеница, экипаж второго покинул танк, но далеко убежать не смог...
Вскоре разведчики заметили, что справа вдоль канала по проселочной дороге ползет еще одна колонна. Рой схватил противотанковое ружье, бросился по канаве к дороге и выстрелил в первый бронетранспортер. Промах... Но второй выстрел был точен — броневик загорелся и взорвался прямо на мосту. Никто, конечно, выскочить из него не успел. Другие машины сдернули с дороги и сразу же завязли в болоте. Теперь Рой расстреливал броневики, как на испытательном полигоне.
После полудня гитлеровцы не появлялись. Разведчики, так и не дождавшись подхода своих, решили отходить. Прикрываясь разбитыми машинами, прошли метров восемьсот, увидели брошенный полковой миномет на прицепе. Быстро его установили, сделали пробный выстрел. Мина пошла по высокой траектории и разорвалась почти рядом. Потом все же приноровились к миномету...
Подъехав к мосту с подполковником Бобровым и майором Козловым, мы увидели впечатляющую картину. Мост был цел, но что возле него творилось! Огонь до остовов обглодал грузовики, дымились два танка, в разных местах застыли закопченные и продырявленные двенадцать бронетранспортеров. И трупы...
Начштаба посмотрел на майора Козлова, на меня, почесал затылок:
— Да, накололи ваши хлопцы дров... Всех к наградам! А Рой — настоящий герой!
Представление на Алексея долго ходило по разным инстанциям, и только в мае 1946 года ему было присвоено звание Героя Советского Союза.
В районе Корнейбурга произошла памятная встреча гвардейцев корпуса с солдатами и офицерами 4-й гвардейской армии, которые форсировали Дунай западнее города. Это была не просто встреча — сошлись бойцы 2-го и 3-го Украинских фронтов, завершивших окружение фашистской группы армий «Юг».
После боев в Австрии, а затем кратковременного пребывания в резерве корпус был переброшен на новое направление: пересек чехословацкую границу и, переправившись через быструю Дьйе, вступил на землю Моравии. Затем стремительно форсировал Свратку и начал развивать наступление в сторону Славкова (бывший Аустерлиц) . Здесь каждый бугор, каждая полянка, каждая деревушка напоминали о боях давно минувших дней. Когда-то мы с увлечением читали волнующие страницы о подвиге русских у Аустерлица, и едва кто-то из нас предполагал, что увидит своими глазами в дыме разрывов, опаленный горячим дыханием боя ту панораму, на фоне которой думали, жили и умирали герои Льва Толстого...
Наблюдательный пункт генерала Свиридова находился некоторое время на высоте Шлапанице. 140 лет назад Бонапарт смотрел отсюда на поле битвы и отдавал своим маршалам последние распоряжения.
Теперь гвардейцам предстояло штурмовать высоту 324, на склонах которой императоры Александр и Франц I в окружении многочисленной свиты беседовали перед началом сражения с Кутузовым.
Над историческими местами — Праце, Сокольнице, Златы-Поток неслись уже не ядра, а снаряды, в атаку шли не гусары, драгуны и кирасиры с саблями и пиками, а танки и мотопехота, будоража окрестности мощным гулом и пальбой. И вновь лилась русская кровь, увлажняя щедрую землю Моравии.
Гитлеровцы, занимая высоту 324, простреливали все подступы к Праце и долину северо-западнее Уйезда. Часть немецких танков из полка «Герман Геринг» расположилась справа от долины, ведя по наступающим фланговый огонь. Все попытки преодолеть долину по открытому пространству успеха не имели. По решению командира корпуса танки и самоходки были переброшены вдоль левого берега Златы-Поток, прикрытого небольшой рощицей, и сосредоточены у деревни Кобыльнице. Обходный маневр удался. Оборонявшие высоту 324 гитлеровцы не выдержали, стали отходить. Их окопы тут же занимали наши гвардейцы. Неподалеку возвышался Мавзолей Мира. Пулеметчики Давыденко, Шевченко и Лысенко первыми достигли его подножия, прочли на овальной мемориальной доске: «Русским воинам, на полях Аустерлица погибшим г. 1805 20 ноября,— вечная память». Руки невольно потянулись к пилоткам. Несколько минут бойцы стояли молча, обнажив головы...
А рядом, на склонах высоты, поросших молодой травой, лежали те, кто не дошел до вершины. Над ними не было уже ничего, кроме изваяния двух плачущих матерей, распятия, венчающего памятник, и ясного, застывшего неба...
Пока мотострелки штурмовали высоту, танкисты полковника Чичева ворвались в Праце. Части корпуса перерезали дорогу, лишая гитлеровцев возможности к отступлению.
Разбиваясь на группы по десять — пятнадцать человек, немцы укрывались в глухих лесных массивах и оттуда продолжали шкодить — подстерегали наши одиночные машины, обстреливали связных на мотоциклах.
Находясь в одном из бронетранспортеров на опушке леса, я заметил, как через поле прошмыгнули несколько гитлеровцев и скрылись за деревьями. Об увиденном доложил подполковнику Боброву. Тот пообещал подбросить подкрепление. Здесь же, на перекрестке дорог, разведчики обнаружили мины. Пока снимали их, немцы открыли огонь. Пуля попала в пах старшине Михаилу Иванике. Пришлось срочно отправлять его в тыл. Потеряли мы тогда и младшего сержанта Ивана Пиманкина, связного майора Козлова.
К концу апреля все чаще и чаще в приказах комкора, в разговорах между бойцами звучало короткое слово — Брно. Каждый из нас знал: со взятием столицы Моравии откроется путь на Злату Прагу.
Вечером меня вызвал командир бригады полковник Сафиулин и лично поставил задачу: взять «языка». Контрольных пленных уже немало побывало в штабе, их. основательно «потрошили», но Нуртдин Сафиуллович хотел до мельчайших подробностей знать оборону города.
Я взял с собой Семена Ситникова, Федора Молчанова, Антона Глушкова и Николая Багаева.
Захватить пленного оказалось труднее, чем предполагали.
Линия обороны проходила на окраине предместья. Гитлеровцы были настороже. Периодически строчили из пулеметов, освещали местность ракетами. Приходилось «пахать» по-пластунски, действовать с предельной осторожностью, чтобы не наткнуться на охранение.
Багаев то вырывался вперед, то отползал назад.
— В окопах фрицы беседуют, не спят, куроеды,— дышал мне прямо в ухо Николай.
— Возьми Глушкова и Молчанова, отползи вправо. Где изгиб траншеи, и жди сигнала. Дам зеленую ракету — забросай на изгибе пулеметный расчет. И быстро уходи назад. А мы с Семеном продолжим «роман» с немцами...
Как только раздались взрывы гранат и гитлеровцы, всполошившись, побежали по траншее к изгибу, мы бросились им вдогонку. Ситников свалил одного подножкой, поволок назад. Того, кто бежал впереди и оглянулся, пришлось пристрелить.
Собрались в условленном месте. Пленный ефрейтор из пехотного полка 182-й дивизии, увидев перед собой «оберста» Сафиулина, одернул куцый мундир, приосанился, стал по стойке «смирно». Отвечал четко, выкладывая подробности. В городе много частей, каменные Дома превращены в многоярусные оборонительные сооружения, улицы забаррикадированы мешками с песком. В первые окопы посажены фолькштурмисты под «присмотром» эсэсовцев, дальше, во второй линии, батальоны СС.
...Разведчики подобрались к окраине города. На дворе стояла ночь, а светло было, словно днем. Тысячи ракет и трасс расчерчивали небо, сплетая жуткую паутину. Обе стороны вели огонь прямой наводкой, с близкого расстояния, расстреливая друг друга почти в упор. Тяжелый гул орудий придавил город. Снаряды и мины долбили брусчатку, рвали асфальт. Раскаленный камень жег даже сквозь подошву армейских сапог. От едкого дыма першило в горле.
С первыми проблесками зари мотострелки бригады достигли восточной окраины Крал Поле, стали выходить к центру Брно. К штурмовым группам примкнули чехословацкие партизаны, подпольщики. У многих на рукавах были повязки с буквами «Р. Г.» — бойцы революционной гвардии. Отлично зная проходные дворы, они помогали ориентироваться в лабиринте узких улочек, выводили нас на фланги и в тыл опорных пунктов гитлеровцев.
Неописуемое ликование царило среди жителей Брно, встретивших своих освободителей. Везде флаги, лозунги, улыбки, цветы... Бойцы, отряхнув с себя пыль и вы-терев копоть с почерневших лиц, восхищались стройными башнями храма «На Петрове», ратушей, музеями, слушали близкие славянскому сердцу народные песни Моравии, смотрели лашские танцы.
Помню, как сожалели жители Брно, когда подразделения нашей бригады последними уходили из города. Но война есть война. Фашистский зверь находился при последнем издыхании, его следовало доконать.
На углу одного из домов висела эмалевая дощечка с названием площади по-немецки. Автоматчик рядовой Логинов соскочил с «тридцатьчетверки», прикладом вдребезги разбил указатель. «Баста! Капут Гитлеру!»— сказал Михаил. Ему дружно аплодировали восторженные горожане.
Я мчался на мотоцикле впереди колонны. Лицо обдувал теплый весенний ветерок. Настроение было приподнятое. Впервые за всю войну от нас, разведчиков, не требовали «языков». Они были уже не нужны. Навстречу колонне двигалась серо-зеленая масса пленных немецких солдат и офицеров. Те, что помоложе, брели пешком, седых и морщинистых фолькштурмистов везли на скрипучих телегах.
После форсирования Дуная в районе Мадьяровар к нам присоединился партизанский отряд «Смерть фашизму!» под командованием Евгения Антоновича Олесин-ского. Еще в феврале 1945 года капитан возглавил десантную группу, за подготовкой которой пристально следил Украинский штаб партизанского движения. Ближайшими помощниками Олесинского были подрывник Михаил Марченко, разведчики Михаил Баранов и Иван Водолазов, связисты Сергей Мордовцев и Мария Игнатова, врач Татьяна Катушенок. При десантировании не обошлось без курьезов: Баранова, бывшего учителя с Житомирщины, занесло во двор небольшого хутора, в котором вовсю гремела свадьба. Какой-то немец решил «осчастливить» судетку. Купол парашюта зацепился и повис на дереве. Михаил отстегнулся, прыгнул и попал прямо в... окно горницы, где шла свадьба. Публика оцепенела. Баранов дал для острастки поверх голов автоматную очередь и скрылся в темноте.
Кроме русских и украинцев в отряде действовали чехи, словаки, югославы. Находясь вместе с десантниками на броне боевых машин, они помогали водителям безошибочно ориентироваться на местности.
Марш проходил по двум направлениям. Левофланговые части должны были выйти на юго-восточную окраину Праги, а правофланговые — на юго-западную, чтобы перерезать гитлеровцам пути отхода.
Стояла весенняя, солнечная погода. Вражеская авиация нас почти не беспокоила: с воздуха корпус надежно охраняли советские истребители и штурмовики.
А в наушниках радистов все чаще и чаще звучал тревожный голос: «Руда Армада, на помоц!» Это был голос Праги, куда гитлеровцы бросили все силы на подавление народного восстания. Поэтому дорог был каждый час. Главным нашим девизом было — темп, темп и еще раз темп!
Части правого крыла продвигались стремительно, лишь на левом случилась трехчасовая заминка — мешала сильно укрепленная высота около Яромержице. Генерал Свиридов приказал охватить ее с флангов. В разгар короткого, но яростного боя появился генерал-полковник Кравченко — командующий 6-й танковой армией. Коренастый, плотно сбитый, черные, как смоль, волосы. Вскинув бинокль, командарм осмотрел вспыхивающую огнями высоту. Но все реже и реже доносились отзвуки разрывов.
— Не тот немец, не тот, Карп Васильевич.
— Да, воздух из него уже вышел,— кивнул головой Свиридов.
— А начинал бойко. Взять хотя бы Паулюса — глыба. Но и его мои хлопцы взяли в кольцо у Калача. А потом были Курская дуга, Днепр, вместе с чехами освобождал Украину, Венгрию, и вот — Прага.
Андрей Григорьевич достал из планшетки телеграмму.
— А это уже тебе адресуется. Можешь не читать. Со Звездой Героя поздравляю.
И два генерала расцеловались.
А в лощину приводили пленных. Кравченко, великолепно владевший немецким языком, обратился к офицерам:
— Зачем вы стреляете? Ведь это глупо — в Берлине подписана безоговорочная капитуляция. Я отпускаю вас. Идите и сообщите об этом своим солдатам.
Но немцы повели себя странно: вытянувшись в струнку, принялись упрашивать советского генерала оставить их в плену, иначе высшее начальство все равно поставит к стенке.
— Ладно, оставайтесь у нас. Набирайтесь ума,— командарм махнул рукой.
Капитуляция! Как долго мы ждали этого дня! Слезы, скупые слезы текли по лицам солдат. Многие кричали «ура», стреляли в воздух. Откуда-то появилась гармошка, в образовавшийся круг вскочили танцоры, зазвучали задорные песни. Сердца людей были переполнены счастьем и радостью.
Одними из первых ворвались в чехословацкую столицу разведчики майора Бабанина. Когда вошли в город, он был объят пламенем. У самого подножия памятника Яну Гусу чадил немецкий танк, который подожгла фаустпатроном юная пражанка. Легендарная фигура борца за народную правду вновь была окутана дымом, как от инквизиторского костра...
Радостно оживилась, воспрянула духом и забурлила вся Прага. Народ ликовал. Наши танки и бронетранспортеры походили на движущиеся клумбы — они были буквально завалены цветами. Со всех концов неслось: «Наздар! Победа! Нех жие Руда Армада!»
Вместе с оперативной группой штаба корпуса в Прагу прибыл и генерал Свиридов. Он был назначен комендантом города.
Уже на всех фронтах в последний раз прочистили и зачехлили орудия, а здесь, на чехословацкой земле, продолжала литься кровь. Командующий группой войск «Центр», фанатик-нацист Фердинанд Шернер, полный решимости «спасти Германию» и выполнить личный приказ фюрера, продолжал сопротивляться с ожесточением й остервенением. Этот сутулый, желчный старик, позеленевший от злобы и усталости, окопавшийся со своим штабом в деревушке Гарманице, бредил еще о каком-то реванше.
Во избежание ненужного кровопролития решено было предложить Шернеру сдаться. От корпуса были назначены парламентеры — два офицера и переводчик Иосиф Китлица.
Их «виллис» около деревни встретил немецкий капитан. Сказал, что лично поведет к фельдмаршалу. У самой дороги, ведущей в Гарманице, парламентеров поджидал длиннорукий, рыжий полковник. Он окинул всех свирепым взглядом, набросился на капитана:
— Кто позволил вам вести русских так близко к штабу? Пусть они убираются отсюда, пока я не перестрелял их, как собак!
Парламентеры вернулись ни с чем.
Вблизи Пршибрама раскинулось село Сливице, окруженное цветущими садами и высокими зелеными хлебами. Тут и сосредоточились фашистские танки. Опасаясь, что могут пострадать ни в чем не повинные чехи, генерал Свиридов решил нанести удар после того, как танки выкатятся на шоссе и пойдут в атаку.
С наступлением ночи немецкая колонна вышла из деревни. Когда машины стали занимать на шоссе боевой порядок, командир корпуса приказал Герою Советского Союза полковнику Самохину: «Стереть в порошок!» Сказал — будто гвоздь забил.
И забушевала артиллерийская гроза — последний час справедливого возмездия. Шернеру пришлось прекратить сопротивление. Враг выбросил белый флаг...
В память об этом событии снаряд, который был. загнан в ствол, но так и не упал на головы врага, местные жители замуровали на пятиметровой высоте в стене сливицкого костела. Здесь же в братскую могилу опустили останки сорока двух гвардейцев и восемнадцати чехословацких партизан. На большом бутовом камне-нагробии сделали памятную надпись: «На этом месте 12 мая в 12 часов ночи разорвались последние снаряды
2-й мировой войны. Здесь воевали войска чехословацкой партизанской группы «Смерть фашизму!» под командованием капитана Е. А. Олесинского и генерал-лейтенанта К. В. Свиридова...»
В настоящее время на этом месте воздвигнут Монумент освобождения, напоминающий о том, что последнюю точку в самой кровопролитной войне — войне с фашизмом поставил 2-й гвардейский Николаевско-Будапештский Краснознаменный, ордена Суворова механизированный корпус.
Победа! Казалось, я будто перешагнул черту, за которой открывалась новая жизнь. Мир вдруг стал необычно прекрасен, будущее распахнуло навстречу светлые окна.
Только теперь я ощутил, как долог был путь к Победе. Бои под Сталинградом. Ростовские степи. Миус. Днепровские кручи. Прорыв у Николаева. Затем Венгрия, Австрия, Чехословакия... Ничего себе отмахали! И ведь не прогулку совершали — с боями шли, да все время впереди атак...
По-разному складывалась судьба у каждого, но ко мне она оказалась благосклонной — смерть обошла, не растерял своих «стариков», довел их от сталинградских степей до победного салюта.
Петр Алешин, Николай Багаев, Семен Ермолаев, Михаил Аверьянов, Семен Ситников, Петр Орлов... Обыкновенные, простые парни. Храбрые, ловкие и находчивые в опасные минуты. Любили острую солдатскую шутку, за которой скрывались теплые, товарищеские чувства, плотную «заправку» у ротного котла, добрую чарку, бескорыстно делились куском хлеба и последней щепоткой махорки.
И вот теперь наступил час расставания. Мне предложили ехать в Москву, в Академию бронетанковых и механизированных войск. Мои разведчики украдкой вытирали непривычные к слезам глаза...
Многие офицеры убывали из корпуса, готовились к демобилизации бойцы старших возрастов. Никогда не забуду прощание со Знаменем.
Оно выносилось на торжествах и склонялось над свежими могилами. Алое полотнище впитало в шелковые нити кровь моих товарищей по оружию, оно помнило прикосновения тысяч губ, край его омыт скупыми мужскими слезами...
Став на колено перед этой святыней, и я почувствовал подкатившийся к горлу горький комок... А потом был Парад Победы. Неподвижно замерли шеренги сводных полков.
— Равнение на средину-у!..
Оркестр вскидывает долгожданный марш, и покатилась над головами торжественная мелодия «Славься!».
Маршалы Советского Союза Г. К. Жуков и К. К. Рокоссовский объезжают войска, стройное, залихватское «ура» сопровождает их.
Идет Парад Победы...
Один за другим движутся сводные полки фронтов, вплетается в музыку звон тысяч орденов и медалей тех, кто созидал победу, кто вверг в пропасть фашизм.
Затем двести бойцов под барабанную дробь несли поверженные знамена рейха. По их шелку и атласу вышиты мрачные знаки насилия, высокомерия, тупости. Среди этих знамен — личный штандарт Гитлера. Теперь он волочился по древним камням Красной площади.
Когда закончились торжества, я встретил своего командира корпуса. Карп Васильевич стоял у Мавзолея и задумчиво смотрел на пересекающее камень слово — Ленин.
Положив мне руку на плечо, генерал Свиридов сказал:
— С этим именем я прошел, Саша, всю войну. Сколько лет минуло, а встречи с Ильичом не забуду до последнего вздоха. Мы, кремлевские курсанты, охраняли рабочий кабинет и квартиру Ленина. Как-то он остановился, стал расспрашивать об учебе, поинтересовался, откуда родом. Узнав, что я с Поволжья, что там у меня большая семья в десять человек, тяжело вздохнул; голодно сейчас там. Посоветовал написать рапорт командиру, чтобы помогли семье... О разговоре с Лениным я доложил начальнику караула. А через несколько дней мне дали отпуск домой, снабдили продуктами. С собой повез сахар, крупу и письменное распоряжение на выдачу четырех пудов зерна. По тем голодным временам это было огромное богатство... А потом на одном из собраний мы приняли решение избрать Ленина почетным курсантом 1-й Объединенной командной школы имени ВЦИК. Мне посчастливилось стать одним из тех, кому собрание доверило вручить Владимиру Ильичу Удостоверение и курсантскую форму...
— Фронтовую науку ты, Саша, хорошо усвоил,— сказал на прощание Карп Васильевич.— Теперь начинается новый этап в твоей жизни — учеба в академии. Так что дерзай, профессор разведки!..