Египет

Египет

Пишу эти несколько слов через восемь томительных лет; впечатления Египта со мною повсюду; Египет – во всем: и в туманно глаголющем Лондоне, как и в Берлине, прошел предо мною он; подстерегает меня он в Москве; выявляется гибельной мощью в стремленьях и вкусах, поет декадансом; понятен он всюду: он – всюду.

В египетском плене мы точим под бьющим бичем неживые массивы культурою возродимого пирамидного трупа: под каменной глыбой продавится скоро земля.

Вспоминаю: отчетливый ритм наслоенья эпох образует семь образов жизни, семь проходящих культур, где четвертая – неповторима, пятою отражается третья; в шестой воскресает вторая; в седьмой прорезается первая: 1) Индия, 2) древняя Персия, 3) древний Египет, 4) Рим, Греция, 5) Наша эпоха – проходит одна за другой; наша – пятая; в ней прорезается третья – Египет.

Он – с нами; он – в нас: коридоры квадратного мрака глухих подсознаний души пробегают до мумии нашей, лежащей в гранитном гробу: средь песков.

В Египте повернуты мы на себя: наши страстности ссохлись; проплюснулись в мумию; мумия эта спокойно лежит в саркофаге, пока не пронижет сознание наше ее – в нас самих: и она восстает двойником, нападает испугами; видим тогда, что Египет таскаем мы всюду; Египет Второй, из которого должно бежать, – европейская жизнь; учрежденья ее – катакомбные затхлости; мы в коридорах, зажатых повсюду массивами зданий (в Москве, в Петербурге, в Берлине, в Париже), – казнимся: египетской казнью – за прошлое наше; Египет есть Карма; ее мы должны искупить: проработать в себе; только в этой работе – исход из Египта.

Пока – в безысходности мы.

Мне в Египте впервые открылся Египет Второй: наша жизнь; просквозила она транспарантом; гласящими гиероглифами поглядела Москва на меня, когда я возвратился в Москву; и богиня Гатор распростерла вокруг меня древние тени: песьеголовых и птицеголовых шпионов своих из загробного мира; надев котелки и приклеивши усики к ликам звериным своим, замелькали они, выгоняя меня из Москвы, выгоняя из Брюсселя, из Парижа, из Лондона; мы бежали по странам и весям Европы; Египет тянулся за нами по Черному морю своей непокойною ратью: нас гнал фараон.

Исход из Египта, отплытие в обетованную землю совпал с осознанием ужаса современной культуры; у гроба Господня мы дали обет: не вернуться, и мы не вернулись в Москву: в наш Египет Второй; по Москве пролетали одни наши тени – не мы; и теперь, в этот трудный, мучительный год по московским разбитым, разрушенным улицам тень пробегала моя: я же был в аравийской пустыне, где ныне еще разбиваю палатку; сорокалетнее странствие – не окончено.

То, что увидено мной в «Петербурге» (в романе), увидено мною впервые в Египте: и нити, связавшие нас с «Мусагетом», издательством, принадлежащим друзьям, были сорваны здесь «мусагетским» письмом: то Москва нанесла свой египетский едкий удар – на египетской почве; исход из Каира был нам, как я понял, началом московских исходов.

* * *

Касанье к египетской почве, плененье в Каире и бегство оттуда к гробу Господню – все то оживает во мне, точно некий египетский знак, посвящающий в трудности сорокалетнего странствия; рать фараона еще угрожает: но скоро поднимутся волны ревущего моря (война, революция, голод, мор, что еще?..) – смоют культуру Второго Египта: восстанием Первого – в недрах души:

– «О, познай себя, – ты: человек современности».

* * *

Видел в Египте я облик Рамзеса II; когда я склонился к нему, распростертому под стеклянным, сквозным колпаком, наблюдая белевшие зубы, сквозившие между сухими губами, – он мне усмехнулся:

– «Ты – помнишь?»

– «Познай себя!»

Карачев 919 года