Письмо М. Зборовского и Л. Эстрин Л.Д. Троцкому

Письмо М. Зборовского и Л. Эстрин Л.Д. Троцкому

Париж, 17 февраля 1938 г.

Дорогой Лев Давыдович,

Очень тяжело Вам писать сегодня, Вы можете себе представить наше состояние и все то, что мы пережили за последние дни. Мы – ближайшие друзья Левы (Этьен и Леля) – находились все время в клинике. Вы, вероятно, знаете краткие подробности по телеграмме [246] , и поэтому мы хотим Вам обо всем написать. Подробное экспозе2 врача, постоянно пользовавшего Леву, при сем прилагается. Врач этот – невестка Лели [Эстрин], опытный специалист по внутренним болезням (немецкой школы). Как Вы понимаете, самым серьезным вопросом был вопрос о его безопасности в клинике. Поместить его в официальный французский госпиталь было невозможно, так как он должен был бы там предъявить свои бумаги, и инкогнито его было бы моментально раскрыто. Пришлось остановиться на частной клинике. Перевозить пришлось очень срочно, так как требовалась немедленная операция. Врач Левы, отдавая себе отчет в сложности положения его, после долгих розысков вместе с Жанной выбрал клинику Мирабо, куда Лева был немедленно перевезен и помещен под именем Мартен. В тот же вечер операция была произведена одним из лучших парижских хирургов – доктором Таль-геймером, сотрудником проф. Госсе. Кроме того, при операции присутствовали: ассистент-хирург доктор Симков, французский врач русского происхождения (только ему одному было сообщено врачом Левы имя пациента. Сделано это было потому, что он пользуется абсолютным доверием и что он должен был все организовать в клинике), постоянный врач Левы и директор клиники, дававший наркоз. Операция прошла хорошо, у него даже не было рвоты после наркоза. Первые четыре дня прошли нормально, его навещали ежедневно три врача, Жанна бывала ежедневно и Леля была три раза. Он был немного слаб, но настолько рассчитывал на свои силы, что условился в воскресенье с Лелей, что она с Этьеном придет в понедельник, после обеда, чтобы обсудить все срочные дела. Как вы увидите из приложенного экспозе, положение резко изменилось к худшему в ночь с воскресенья на понедельник. Несмотря на ряд принятых экстренных мер (переливание крови, вторая операция и т. д.), спасти его не удалось, и он скончался в среду, 16 февраля в 10.56 утра. Во вторник и в среду в качестве обсерватора [247] со стороны организации при совещаниях врачей присутствовал и доктор Розенталь…

Когда Лева заболел, Жанна потребовала, чтобы никому из товарищей не было известно о болезни Левы, опасаясь, что могут узнать его местонахождение. Несмотря на это, Этьен конфиденциально поставил в известность Кларта [248] , как члена С. И. [249] (9.2 – т. е. в день первой операции). Когда положение ухудшилось, мы во вторник официально поставили в известность обо всем Кларта и просили его предупредить ответственных товарищей. Во вторник же вечером Жанна вызвала Р. М[олинье], который оставался в клинике и взял Ж[анну] под свою опеку. В среду в клинике появились, с одной стороны, Анри [Молинье] и Брош, а с другой, Жерар (который был и накануне), Кларт, Боатель [250] , Про (Б. из Гренобля]) [251] , Маргарита Росмер. Так как уже во вторник появились некоторые сомнения относительно правильности хода болезни [252] (Жанна допускала возможность отравления, несмотря на категорические уверения всех врачей, в том числе и старика Розенталя, что это совершенно исключено), и для подтверждения правильности диагноза все сошлись на том, что должно быть сделано вскрытие. Анри М[олинье] предложил, чтобы мы занялись организацией вскрытия, похорон и т. д., а они займутся Жанной. Эта часть была поручена Кларту и Жерару. Жанна вместе с обоими М[олинье] ушла и через некоторое время вернулась обратно. Анри М[олинье] сообщил, что у Жанны имеется последняя воля Левы. Собравшимся ответственным товарищам из ПОИ [253] (мы оба также присутствовали) Р. М[олинье] предъявил последнюю волю Левы, датированную 9-м февраля, в день операции, написанную им собственноручно, но чрезвычайно неровным почерком. На основании этой последней воли все вещи, принадлежащие Леве, включая и документы, являются собственностью Жанны. Наши товарищи были потрясены этим завещанием, да и мы были очень удивлены, так как у нас неоднократно были разговоры с Левой на эту тему. Дело в том, что Лева нам заявил полгода тому назад, что он составил завещание, в котором указано, что собственником всех его архивов являетесь Вы. Передавая архивы в руки Жанны, находящейся всецело под влиянием группы Мол[инье], он лишил организацию всякого контроля над судьбой этих документов. Надо заметить, что Анри М[олинье] сразу же сказал, что все будет отправлено Вам, но мы лично, зная М[олинье], не можем иметь полной уверенности в этом. Во всяком случае доступ к тем бумагам, которые находятся в ведении Жанны, для нас закрыт.

Мы, как ближайшие сотрудники Левы, можем дать Вам полный отчет о документах, оставшихся после Левы.

1. Главный архив Левы, состоявший из оригинальных документов, связанных с Вашей и его деятельностью (весь старый архив) находится в надежном месте, переданный теперь в ведение Жанны (на основании последней воли).

2. Весь материал, связанный с процессами – документы, газетные вырезки, переписка со всеми комитетами по делам процессов; все издательские дела; частная переписка Левы (также вся переписка его с Н.И.[Седовой]); адреса, некоторые особо секр[етные] вещи; копия переписки Вашей с Владимиром] Иль[ичем]; комплекты «Правды», начиная с 1933 г.; манускрипты «Преданной революции» и «Преступлений Сталина» и разных статей Ваших – находятся сейчас также в ведении Жанны.

3. Архив, опись которого при сем прилагаем, является текущей перепиской за последние два года, находится в надежном месте в нашем ведении (Жанне о существовании этого архива неизвестно). 4. Ваша переписка с Р. М[олинье], Франком и др., а также папки со старыми издательскими делами, предназначенные Левой для пересылки Вам, также находятся в нашем ведении (Ж[анне] неизвестны). 5. Вся администрация «Бюллетеня» (переписка, картотека, адреса и т. д.) в нашем ведении (Ж[анне] неизвестна).

…Лева очень беспокоился по поводу того, что у Вас произошла досадная ошибка в статье о Енукидзе [254] . Он был снят с поста секретаря ЦИКа и исключен из партии не в 1936 г., а в 1935 г., так что никакого отношения к вопросу о помиловании Зиновьева – Каменева не мог иметь.

Нам удалось сегодня достать очень интересные сведения – не предназначенные для печати, – которые мы посылаем Вам при сем.

Хотите ли Вы получать вырезки из «Последних новостей», в которых приводятся часто интересные выдержки из разных советских журналов («Партийное] строительство» [255] и др.), которые за границей получить очень трудно.

…Вчера вечером власти в отсутствие Ж[анны] забрали десять пакетов – очевидно, все самое существенное с квартиры.

[М. Зборовский, Л. Эстрин]