Ну, где же вы, девчонки?!
Ну, где же вы, девчонки?!
– Давай потрахаемся?
– Не могу, у меня месячные.
– Тогда в попу.
– Не могу, у меня геморрой.
– Тогда в рот.
– Не могу, у меня кариес.
– Тогда в нос.
– А это как?
– А ВОТ КАК!!! (кулаком в нос).
Итак, я стал мужчиной.
Стал мужчиной и теперь чётко представлял, как и что делать в постели с бабой. Был, так сказать, горд за себя и всегда «готов к бою».
Но только бабы почему-то по-прежнему не давали!
Они, наверное, вообще не особо дающие в этом возрасте. Их ещё не тянет в постель к своим ровесникам. Что последних доводит просто до исступления.
Почему все так несправедливо?
Я в те времена только слышал замечательные истории о женщинах, которые выбирают себе в партнёров молодых сексуальных мальчиков. Я был именно таким, но не видел этих женщин. «О, где же ты, моя прекрасная блудница, – хотелось кричать мне, – я тоже буду сильно и много тебя любить. Ау!…»
А в ответ – тишина.
Утешало одно. Не я первый, не я последний, кто прошёл через это. И сколько бы нам ни говорили тогда, что нужно совсем чуть-чуть подождать, лет примерно до двадцати, и девчонок станет навалом, слушать этот бред больше не хотелось. Потому что до двадцати лет не доживают. Хотелось сейчас, сразу, немедленно. Но, как ни крути, дело с этим обстояло туго.
Правда, в жизни всегда находится место чуду.
– Мы тут хотим где-нибудь с бабами посидеть, – как-то сообщил по телефону товарищ. – Нас двое, а их трое. Мы к тебе придём. Ладно?… У тебя же дома никого?
Вот он – шанс.
– Приходите! – сразу выпалил я, ожидая чего-то необыкновенного.
Вскоре ко мне завалилась компания. Два парня, девчонки… Я уже стал прикидывать, которая моя, но и девчонок оказалось двое. Как?! Заметив разочарование на моём лице, приятель шепнул.
– Она заболела, понимаешь. Не смогла прийти. Ну не отменять же нам все.
– А мне отменять? – набычился я. – Пьянки не будет!
– Да погоди, – сказал приятель, – На, возьми телефон телки, позвони, скажи, что в автобусе с ней познакомился. Вообще-то это я с ней познакомился, но какая разница.
Сейчас, конечно, понимаешь, что эта афёра шита белыми нитками. Но тогда… Вера в чудеса двигала нами. И я, будучи прирождённым артистом разговорного жанра (на тот момент уговорного), матерел на глазах.
– Але, Марина, а это Роман. Как дела?
– Какой Роман?
– Ничего себе! Сама дала мне телефон, а теперь не помнит. В сто седьмом автобусе. Давай приезжай в гости, мы тут веселимся.
– Да? Но я тебя не помню.
– Приедешь, вспомнишь. Мы ждём.
– А куда ехать?
– Ты что, и адрес мой потеряла? Ну ты даёшь! Записывай…
Я был настолько убедителен, насколько мне хотелось трахаться, то есть очень. И девочка поверила. Мы уже выпивали, когда она появилась на пороге. На меня, разумеется, уставилась удивлёнными глазами: «Я же, кажется, с другим знакомилась. Вот с этим».
– Ты что?! Он же эстонец из Нарвы. Вчера только приехал, – заверил я.
Приятель включил эстонца. Что-что, а «эстонский» мы умели подделывать… Нарва ведь недалеко от Питера, так что эстонцы здесь не вызывали удивления. А вот уважение – да. Чем мы, умело изображая их, пользовались.
Когда двое что-то чрезвычайно убедительно доказывают, третий поневоле начинает верить: и девочка купилась. Иногда, правда, в течение нашей вечеринки в её глазах мелькало сомнение, но мы его тут же рассеивали.
В тот день мне повезло больше других. Бабы-то, естественно, им не дали, так что в конце концов все разошлись, а моя тётка осталась.
– Я тебя довезу до дома, – пообещал я и полез к ней обниматься. – Вот сейчас, через минуточку пойдём…
И буквально через пару минут мы пошли… в спальню.
Чуть после, лёжа в кровати, она задумчиво глядела в потолок и говорила, что никак не может меня вспомнить.
– Слушай, как раз, давай ещё разочек и вспомним, – предлагал я, так как мне думалось о своём. Нужно было из неё выжать все по максимуму. Чудеса – такая редкость. А пустая болтовня в постели – непозволительная роскошь. Вот сейчас она все вспомнит, наденет трусы и уйдёт. И мы начали по второму кругу.
Примерно в середине круга третьего моя фея сказала, что все равно не помнит, чтобы давала мне телефон.
– Давала, давала, – ещё раз, насколько мог правдиво, заверил я.
Ещё через минуту она сообщила, что кончила, а меня так и не вспомнила. А ещё секунд через двадцать девять-тридцать заявила, что вообще уходит.
– Куда?! – изумился я. – В ночь?!!
– Дебил! Сейчас всего пять часов!
– Правда?!
И тут я вспомнил, что вот-вот вернётся мать. Нужно было действовать быстро: «Если хочешь – можешь идти. Я тебя провожу».
…В подобном обмане девочек не было подлости. Это была ложь во спасение: вынужденная производственная необходимость. Поиск БОЕВЫХ ПОДРУГ являлся слишком трудным делом для одного не слишком опытного самца. Потому мы сбивались в стаи и помогали друг другу, как могли. Каждый приносил посильную помощь. Я умел уговаривать, у другого водилась «капуста», а у третьего вся стена на кухне была исписана телефонами БАБ, которыми он легко делился. Делал это с видом знатока, важно сообщая, что вот эта ничего в постели, вот эта… Типа, всех переимел. Конечно, ему не верили. Но всегда оставалась маленькая надежда, что вдруг он не все наврал, а кое-что просто приукрасил, ну не перетрахал, а перецеловал, ну не перецеловал, а перещупал.
Тогда все врали понемногу. Чего-нибудь и как-нибудь.
В несколько тысяч раз преувеличивать победы и «слегка» приукрашать ситуации считалось нормой. Как, собственно, и знакомиться в автобусах, ходить в гости, дрочить в туалете, обмениваться телефонами девчонок… А как же не обмениваться? Не вышло у тебя с ней, передай другому… пускай и он облажается. В шестнадцать лет каждая неудача тяжела. И поэтому тогда каждый должен был чётко понимать, что таких, как ты, миллионы. И понимать – понимали, но легче от этого не было.
При этом я считал, что мне особенно тяжело. У меня маленький рост, я очень умный, а эти твари любят красивых, высоких и кудрявых. Однозначно. Так что же мне остаётся?!
До сих пор не забуду, как однажды ко мне пришли ребята с девчонками. Две парочки разбрелись по комнатам, а я остался на кухне с какой-то бурёнкой. Чудо, которое взяли для ровного счета и на которое я надеялся, – жирненький трогательный колобок – всхлипывало у меня на плече и рассказывало, как сильно нравится ему мой товарищ. Я пытался её успокоить и, главное, убедить, что я тоже на что-то гожусь. Но ничего не помогало.
«Она ушла, любви не понимая», и я остался одни. Подсчитал убытки… Да, я забыл сказать, что у меня был, да и сейчас ещё, к сожалению, есть младший брат. Когда ко мне приходили приятели с девочками, братца приходилось выставлять из дома. Каждый час его «гуляний» мне стоил рубль. Рубли я давал ему железные юбилейные из своей коллекции (позже, правда, все отнял). А вечером того отвратительного дня ещё и пришедшая с работы мама некстати поинтересовалась, почему у нас стоят в ряд лишние пять пар тапочек. У нас были гости?
– Нет, нет, – с ходу пришлось сочинить какую-то нелепую ложь, – Тапочки все упали с верхней полки, я расставил. Убрать наверх забыл.
Мама тактично сказала, что я могу приводить домой друзей и девочек, но чтобы папа не замечал… Угу, приводить. А деньги откуда?! Да и не дают они, девочки эти…
Правда, и в те пуританские времена существовали такие места, где все способствовало возникновению интимности: пионерские лагеря, например. Вот где сам Бог велел отрываться. В лагерях я отдыхал до упора, до самой крайней возрастной отметки – шестнадцати лет. Мой отец, хотя и был директором клуба и имел высшее гуманитарное образование, обычно устраивался кочегаром в лагерь на все лето, чтобы присматривать за мной и младшим братом. А матушке, практикующему дипломированному стоматологу, приходилось служить там же сестрой-хозяйкой, чтобы держать нас с братом под железным колпаком. Но и здесь происходило немало интересного.
В последний год своего пребывания в лагере я сдружился с шестнадцатилетней девицей, сестрой старшей пионервожатой, толстой девочкой с большими сиськами. Настоящая казачка, единственная моя ровесница на весь лагерь, всем своим видом и поведением подбивала меня на то, чтобы гулять по-взрослому. Мы частенько обнимались. Я её хватал за грудь, что было очень волнующе; и развязывал ей тесёмки на сарафане, что было очень романтично, так как она ходила без лифчика. Я даже пытался дать ей в руку «колбаску», но «хот-дог» все равно не получался. Она не понимала моих желаний, я – её упорства. Ей очень хотелось целоваться, а мне… Короче, я её не догонял. Думаю, если бы мы начали целоваться, минут через пять или шесть её можно было бы трахнуть. Но тогда эта умная мысль не приходила в мою светлую голову.
Однако некое подобие любви у нас все же развилось.
То, что это именно она (имеется в виду ЛЮБОВЬ), стало понятным, когда казачка не явилась на свидание. Я весь изнервничался, издёргался. Но оказалось, что мы просто-напросто перепутали лужайки и ждали друг друга полтора часа в разных местах. Оба сильно переживали и злились. Потом все выяснили и помирились. На радостях я снова попытался её раздеть. Но она, зараза, опять не дала! И очередной вечер в пионерском лагере перестал быть томным.
А наутро она сообщила, что через час они с сестрой идут мыться в баню. После чего она снова пойдёт со мной гулять. «Ну, хоть что-то!» – решил я и… полез на черепичную крышу парилки.
Там, вывалявшись, как следует, в пыли и найдя возможность проковырять дырочку, замер в засаде. Проторчав на ней пару тройку часов, – вот бабы! за временем следить не умеют! – я притомился и начал разминать усталые члены. Тело, понимаешь, затекло. И в этот самый момент они заявились. Я замер. Сейчас начнётся! Вот они сели на скамейку. Вот они сняли платья. Вот они… Но что-то, видимо, вызвало их подозрения. Видимо, от моих трудов с потолка посыпалась пыль. Они истерично позвали истопника. Тот вычислил меня на раз-два-три.
Этот доморощенный альпинист полез на крышу и за ухо, самым нахальным образом, стянул вниз. Я понял – теперь меня с позором выгонят из лагеря и эта история станет достоянием гласности. Но, что самое ужасное, – моя прекрасная толстая девочка все узнает и, как следствие, точно не даст. Но истопник, добрый самаритянин, вероятно, из чувства солидарности, так никому ничего и не сказал.
Сейчас я, конечно, понимаю, что если бы за такую ерунду выгоняли из лагеря, то мальчиков там и вовсе бы не осталось! Это же просто мелкое хулиганство, ну, как, например, вымазать ночью спящих товарищей зубной пастой. Кто этого не делал, скажите?
Именно так, держа в руках фонарик и пасту, я повстречался с очередным чудом. Она приехала с актёрским отрядом. Эти девчонки занимались в разных театральных студиях и в лагере жили бесплатно. От них требовалось только показать какой-нибудь спектакль перед закрытием. А мы, артисты-любители, решили показать им спектакль пораньше и ночью полезли к ним в палату с банальной пионерской целью – измазать их зубной пастой. Продвигаясь с маленьким пластмассовым фонариком между железными кроватями, я заметил, что одна из них спит в прозрачных трусах, ну, или полупрозрачных. Причём, одеяло сбилось на сторону. Вот это удача! Подкравшись ближе и подсвечивая бесформенное тело фонариком, мы с приятелем пытались рассмотреть все как можно подробнее: искали нужные ракурсы. А девочка крутилась и вертелась, словно специально демонстрируя все, чем богата. По-моему, эта юная нахалка даже и не спала, и, по-моему, ей самой нравилось происходящее. Правда, до определённого момента, ибо, когда я протянул руку, решив её потрогать, она что-то невнятное буркнула и накрылась одеялом. Ну точно не спала!
Мазать мы её не стали, зачем себя обнаруживать. А наутро я «случайно» с ней познакомился.
Девочку звали Настей. Мы подружились и продолжили общение после лагерной смены. Она частенько приглашала меня в гости, когда собирались друзья. Дома у неё было интересно. Её папа, капитан дальнего плавания, привозил из-за границы разные эротические журналы, которые мы засматривали до дыр. Я был на пару лет старше их компании. Им всем – ещё по четырнадцать, мне – шестнадцать.
Вспоминая это – думаю, может, и не был я таким уж уродом, каким сам себе казался. Пусть не супермен, но, в принципе, нормальный отрок. Мы продружили с ней целый год. Не знаю, может, на самом деле она уже и была готова к сексу и даже его жаждала, но я на это не особо рассчитывал и поэтому присматривался только к своим ровесницам. Переспать с ними шансов больше.
Так или иначе, я вскоре потерял к ней интерес, и мы практически перестали общаться. И вдруг после длительного перерыва Настя проклюнулась. Мне было уже семнадцать, а ей, значит, пятнадцать.
– Я тебе должна сказать кое-что важное, – она чувственно запыхтела в трубку.
– Чего?
– Я лишилась девственности.
– Чего-чего? – Я не был готов к такому разговору с ней.
– Ну, трахнули меня!
– А-а? Да ты что?!
Видимо, это событие для особей женского пола так же важно и значимо, как и для нас. Им тоже непременно нужно донести его до всей планеты, всем рассказать и со всеми обсудить… А может, и повторить его? Поэтому, на всякий случай, я спросил: «А у тебя кто-нибудь дома есть?»
– Нет.
– Хорошо. Давай приеду, все обсудим.
И я помчался. Дома Настя принялась долго с подробностями рассказывать, «как пришла к мальчику, как он её повалил, но как у них ничего не получилось. А потом как она пришла снова, и как тогда у них получилось…» Я заинтересованно кивал, раздумывая, что пора бы потихоньку начать на неё залезать. Процесс пошёл. Со стороны я, наверное, напоминал Винни-Пуха, неуклюже пытавшегося взгромоздиться на Сову… Но тут, откуда ни возьмись, заявилась её бабушка, которая, видите ли, выгуливала на улице их собаку.
Обломавшись и поняв, что что-то надо делать, – так как за тот час, что её бабушка выгуляет пса, успеть девочку и уломать, и трахнуть сложно, – я решил пригласить её к себе. Точнее, к своим предкам, то есть бабке с дедкой. С некоторых пор я решил, что БАБ лучше водить к ним. Там было вольготно, трехкомнатно и точно известно, что раньше пяти вечера они не нагрянут.
Приехали мы часов в одиннадцать утра, и времени до вечера было навалом. Но я всё же форсировал ситуацию. Чего время-то зря терять.
– Коньячку! – по-детски радостно, перейдя в наступление, с ходу предложил я (коньячок был дедовский, бутылка стояла открытой).
– Давай! – не по-детски согласилась Настя.
И мы выпили! Немного разобрало. Но надо было срочно выпить ещё. Однако я понимал, что больше из этой бутылки пить нельзя. Заметят убыток, и сразу начнутся вопросы.
– А давай теперь вот этого выпьем… Этого, э-э, – я даже не мог определённо сказать, что это стоит в бутылке с импортной этикеткой. Но точно алкоголь и, главное, бутылка тоже открыта.
– Давай! – бодро поддержала она и вдруг заявила. – Чего ты так мало наливаешь?!
Эх, была не была! Ну не убьёт же меня дед из-за… непонятно чего. И я бухнул ей граммов триста, которые она бодро, по-взрослому, не замедлила выпить.
– А может, в постельку? – ненавязчиво, в манере поручика Ржевского предложил я.
– П-ппошли!
Настя сломалась на короткой дистанции перехода из одной комнаты в другую. Она стала падать и я впервые увидел, как человек, засыпая мертвецким сном, громко распевает при этом песни.
Но мне казалось, что алкогольное опьянение вовсе не преграда для секса, а наоборот – помощь. И, простите, пришла девочка сама, сама попросила налить побольше. Кстати, пила она тоже сама, без всякого насилия с моей стороны. В чём я виноват? Раз ни в чём, так чего ж теперь от главного отказываться?!
Настино показательное выступление, однако, длилось недолго. Вскоре девочка неожиданно начала долго и продолжительно блевать. Вначале она уделала ковёр на диване. Тогда я стянул её на пол и притащил какой-то тазик, в который она все равно не попадала, потому что не могла даже держать голову. А пока я старательно затирал покрытие на диване, она гробила ковёр на полу.
Но, по сравнению с дальнейшим, отвратительная уборка могла показаться приятными хлопотами перед балом. Настя закатила глаза и начала в голос стонать: «О-оааа-ааоо…»
Мне стало страшно. Всерьёз. До озноба.
Мне семнадцать, ей пятнадцать.
Тюрьма.
«Что мне делать?! Делать мне что?! Что же, твою мать, мне делать, – в отчаянии метался я по комнате. – Надо позвонить мамочке, она всё-таки врач. Пусть лучше на меня наорут, чем посадят».
И я стал звонить мамаше на работу, чтобы сообщить, что сижу с девочкой, а она зачем-то напилась и почему-то умирает.
– А че делать-то?
– Ромочка, ты её не трогал? – сразу же с волнением спросила она.
– Нет, нет, – уверил я.
– Точно? – с признаками лёгкого недоверия в голосе переспросила любящая родительница.
– Точно, точно. А что ты имеешь в виду?
– Ничего. Её надо под холодную воду.
И я потащил моего «маленького тюленя» к воде. Никогда до сих пор я не мог даже подумать, как сложно нести человека, который почти без сознания. С меня сошло семь потов. Так как Настя была девочкой мясистенькой и крупненькой, чтобы сдвинуть её, нужны были мускулы Геракла. Как в фильмах про войну, я тащил умирающего товарища через коридор, который, собака, как назло, не кончался. Пару раз её рука, вся, простите, в блевотных массах, выскальзывала, и девочка падала, звонко ударяясь головой о стену. Не дай Бог, соседи услышат. Но, наконец, кое-как, с трудностями коридор был пройден. Я закинул полуживое тело в ванну и врубил холодную воду. Эффект получился обратным! Настя принялась стонать ещё громче, ещё ужаснее, а в придачу ещё и посинела, покрывшись страшными пупырышками.
Призрак тюрьмы с новой силой замаячил передо мной.
Теперь точно посадят, нервничал я. Поймут ли родные, простят ли? Будут ли носить передачи?… И я решил звонить бабушке. У бабки были в роду пьющие люди и даже один настоящий алкоголик. Как никто другой, она наверняка знала, что делать в таких случаях. Ситуацию я сформулировал предельно точно: «Бабка, приезжай. У тебя дома умирает человек. Ты приедешь и найдёшь одинокий охладевший труп, так как меня к тому времени уже увезут в тюрягу».
Она приехала через два часа, нахлестала Настю по щекам, дала выпить нашатыря и чаю, сделала холодный компресс и, убедившись, что та уже может ходить, хоть и шатаясь, вытолкала нас за дверь. И даже дала денег на такси. В машине Настюха снова предприняла попытку постонать, но, наученный горьким опытом, я хлестанул её по щеке, чем снова привёл в порядок.
Вечером был семейный «разбор полётов». Мама ахала и причитала: «А что же сказали её родители?» – «Не знаю. Я её к двери прислонил, позвонил и убежал. Зачем слушать, что они скажут? Заранее понятно – ничего интересного». Бабушка отнеслась к произошедшему с цинизмом, сказав только, что так нажираться мальчику из приличной еврейской семьи неприлично, а также посоветовала с этой алкоголичкой больше не встречаться.
История наших с Настей отношений на этом ещё не закончилась. Так как на следующий день она позвонила и сообщила: «Я поняла. Я совсем не умею трахаться».
– Да ну? Своим умом дошла, или подсказал кто?!
– Ага. Ты не мог бы меня поучить?
– Ну-у… А когда и где? – уже более заинтересованно спросил я, справедливо опасаясь приводить её к себе.
– Ну, вот у меня бабушка гуляет с собакой каждый день с 4 до 5, может, будешь приезжать?
И я приехал. Но все опять было как-то неправильно, она кобенилась, а я, уже разочарованный и уставший, вежливо решил послать её по факсу. То есть познакомить со своим приятелем.
Он её также пару раз трахнул и забыл.
Но, видимо, то, что она не заинтересовала никого из нас, не давало ей покоя. И в голове её роились разнообразные элементы мелкой бабской мести.
Как-то однажды она звонит и говорит: «Рома, привет. Как дела? Может, приедешь? А то сижу одна, скучаю…» Намёк был ясен. Я поехал. Оделся, как на свидание. Надел кожаный дедовский плащ. Его шляпу. И вот, весь такой красавец-раскрасавец, стою перед её дверью и жму на кнопку. Но… почему-то никто не открывает. Тупо жму снова. Звонок трезвонит. Дверь остаётся запертой. Зато сзади на лестничной площадке зачем-то появляются три неизвестных малолетних рыла: «Ну, че приехал?»
– А вы кто такие?
– Сейчас, бля, узнаешь! Сейчас, бля, тебе, бля, будет плохо, нах!
Я смотрю, что ребята меня младше, но здоровее. И понимаю, что самое главное – прорваться. Не показать, что боишься. Иначе тебя зароют и убьют или наоборот – сначала убьют, а потом съедят. Малолетки бьют до победного, пока не превратят живого интеллигентного человека в неаппетитный труп, ибо тупы, твердолобы и не думают о последствиях. А я думал.
Решил – троих сразу мне не убрать. Значит, надо хорошо дать в рыло хотя бы одному. Тогда избивать меня будут только двое. И, взяв за грудки самого мясистого, я впечатал его в дверь. Звук удара отозвался эхом по всему подъезду. Они явно растерялись, не ожидая такой прыти от «коня в кожаном пальто», и быстро слиняли. Я постоял ещё минуту, приходя в себя. Неужели обошлось? Такого я не ожидал, и тем более от собственной персоны.
…У девочки хватило наглости ещё и позвонить мне. Сообщить, какой я всё-таки герой.
– А зачем ты, сволочь, это сделала? Объясни.
Она что-то замямлила на тему того, как она обижена тем, что я воспользовался ею, а потом перестал замечать… По всей видимости, кто-то из этих малолеток ухлёстывал за ней и развёл её на жалость, дескать, ну почему же она грустная, почему она плачет, кто её обидел, кто её расстроил… Вот девочка и поплакалась, как жестоко её бросили, как цинично воспользовались её беспомощным положением и т.д. и т.п.
А в детстве модно вступаться за девок, бить кому-то морду. Наверное, и в тюрьму немало людей попадают по такой же нелепой причине.
Я в своей жизни не видел ситуаций, когда за женщину следует вступаться. По крайней мере во времена моей юности и в той среде, где я рос, девочки не попадали в действительно обидные положения. Почти всегда оказывалась права народная мудрость, утверждавшая: «Сука не захочет, кобель не вскочит». Поэтому до сих пор опасаюсь дур с инфантильным образом мышления, которые умеют ведь убедить нынешнего мужика дать в рыло предыдущему. Мне кажется, на такое ведутся только малолетние идиоты с кучей комплексов или лицемеры, пускающие дамам пыль в глаза. И часто оба эти определения неразрывны.
Но что делать. Даже я в том славном возрасте был недалёк в каких-то простых и примитивных ситуациях. Так, например, умудрился проморгать одно чудо.
Познакомились мы в детском санатории. По сути он не очень-то отличался от пионерского лагеря. Но в лагерь меня тогда однозначно бы не пустили. Мне уже стукнуло восемнадцать. А для санатория это был предельно допустимый возраст.
Сказать по правде, там было неплохо. Я завёл чудесный роман с одной юной феей. Звали её Вика. Мимо спящих воспитателей пробирался я по ночам в комнату, где спали она и ещё две девочки. И укладывался к ней в кровать. А она… ну естественно, не давала! Говорила, что каждая девушка хочет выйти замуж. А если у неё уже кто-то был – эта мечта становится неосуществимой.
Мысль предложить ей выйти за меня в мою голову как-то не залетала. Если бы пришла или если бы девушка поставила такое условие – грамотно развела – наверное, я бы женился. Но в санатории у нас так ничего и не вышло, несмотря на то, что я Вике явно нравился И она даже в какой-то момент была готова это подтвердить.
Однажды по дороге на дискотеку мне встретилась её соседка по комнате и загадочно сообщила, что Вика заболела и хотела бы меня увидеть. Я отправился навещать больную. Она лежала в комнате одна, да и во всём здании тоже никого не было; все, в том числе и воспитатели, ушли на дискотеку.
– Вика, ты чего? Болеешь, что ли? – И тут я заметил, что на ней только трусы и лифчик. С другой стороны, что же здесь удивительного: болеет – вот и разделась.
– Угу, – томно ответила она. – Посиди со мною рядом.
Сидеть мне чего-то не хотелось. Чего сидеть, с больной-то?! Дискотека, между прочим, начинается. А если там какая девочка подвернётся? Как такое пропустить? А? Конечно, я об этом не говорил вслух. Я об этом думал, и только об этом; а совсем не о том, что меня ждёт, если останусь.
– Ну посиди, – все просила Вика. – Или приляг. Мне же будет скучно одной.
Я присел, потом прилёг, раздумывая, что надо с ней немного пообниматься, да и бежать на дискотеку. И мы пообнимались! Она позволила многое. Но я, в свою очередь, помнил, что «каждая девушка хочет выйти замуж», и не позволил себе лишнего. Как настоящий джентльмен пытался держать себя в руках. Кончил в штаны. В ужасе понял, что надо бежать переодеваться, не идти же теперь с мокрым пятном на дискотеку.
– Ну, ладно, Вика, пока, – прикрываясь руками, начал прощаться.
– Пока, – вероятно, проклиная мою тупость, ответила она. И я ушёл, оставив её «болеть дальше».
Осел… или лучше – ИШАК!!!
Эта девушка тоже могла стать моей судьбой, сложись все тогда по-другому. Только где же в том возрасте взять опыт? А что касается чувств – ими руководит только сексуальное желание. Оно подталкивает на поиски той, которая даст, так что самцам совсем не до эстетства. Впрочем, и бабы-то в этом возрасте ещё не очень сильно отличаются одна от другой. Все только начинают жить. И лишь спустя время мы можем объективно оценить женщину. А пока – лови все, что готово попасться!
Так что параллельно моему роману с Викой я том же санатории и в то же лето подцепил ещё одну девчонку. Точнее, наш роман возник уже после того, как она уехала и оставила мне под подушкой письмо на восьми страницах, где писала, что я – её кумир. Решиться сказать об этом лично она не смогла и поэтому пишет об этом сейчас.
Такое признание способно потрясти неокрепшее сознание любого восемнадцатилетнего дауна! Я сразу же ответил. Она – мне. Я – ей. Она – мне. Мы переписывались ежедневно. Пять раз в день я бегал проверять почту. И это было очень похоже на любовь. Чистую, прекрасную, платоническую. Платоническую – потому что девочка была из Красноярска. Какие же ещё у нас могли быть отношения?!
…Надо заметить, что все мои передряги и трудности – переписки и нечаянные проколы с алкоголем – не оставались незамеченными моей семьёй: родители и бабушка с дедушкой принимали в них живое участие. Ведь тот факт, что мальчику пора жениться, был, прямо сказать, налицо. И однажды дедушка сообщил мне, что есть у него на примете одна замечательная еврейская девочка. Из богатой семьи. Папа человек очень известный, мама тоже. Сходи, пожалуйста, туда.
Ну… Почему бы не сходить? Надев лучший костюм – финский за двести рублей, – и все то же дедовское кожаное пальто с бобровым воротником и дедовские же ботинки со шляпой, я пошёл на смотрины.
Приняли меня торжественно. С накрытым столом. Но, увы, девочка оказалась квадратной и глуповатой. При этом себя она считала безусловной звездой. Она недавно выиграла какую-то школьную олимпиаду по какому-то предмету, за что её наградили поездкой в Израиль. А год был восемьдесят седьмой, и ещё никто нигде не бывал. Так что девочка среди своих подруг козыряла.
На меня же в те годы впечатление производили совсем иные вещи. Но как интеллигентный человек я не мог уйти сразу. Умничать тоже не собирался, но родители девочки завели вдруг разговор о Ницше. Я его поддержал, потом перевёл тему на Достоевского, откуда съехал на антисемитизм. Потом ещё сыграл на фортепиано и спел какую-то смешную песенку. И вдруг заметил эту женскую, якобы неуловимую уловку: мама спрашивала взглядом у дочки: «Ну, как он тебе?»
Одним движением бровей и жадно блеснувшими глазками на заплывшем личике дочка так же моментально дала маме понять – то, что надо!
…И тут Вини-Пух вспомнил об одном неотложном деле…
…Ну, если у вас больше ничего не осталось… Пришлось интеллигентно давать деру.
Я всегда боюсь этих ситуаций, когда видишь, что на тебя положили глаз. Для интриги лучше – если бы она вообще была там возможна – не знать, понравился ты или нет.
Что хочу сказать напоследок об этом возрасте? Если вы, дорогие читатели, подумали после этой главы, что я был озабоченный маньяк, вы ошиблись. Помимо соблазнения девочек, я уже два года учился на филологическом факультете ЛГУ и даже писал потрясшую всех преподавателей курсовую на тему «Ненормативная лексика в творчестве русских поэтов и прозаиков Серебряного века». Русский фольклор был мне интересен. Я занимался им профессионально. И он «кормит» меня до сих пор, будучи широко используемым в шоу-программах моего клуба. Однако у меня не сложились отношения с одним из преподавателей. Он сделал все, чтобы меня отчислили. Я автоматически попал в список новобранцев и загремел в армию, в доблестные войска связи, где и получил в полной мере возможность изучать ненормативную лексику в творчестве солдат и офицеров Советской армии конца двадцатого века.
Про армию можно писать книги и стихи. Но лучше писать про любовь. Любовь к женщине в армии носит характер, пожирающий душу солдата, но, увы, абсолютно платонический.
Слава Богу, у меня это длилось только до первого отпуска.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.