Что значит стареть…

Что значит стареть…

Анна Мария Мори: Клаудия, как ты относишься к уходящим годам… к страшному порогу пятидесятилетия?

Клаудия Кардинале: Я его уже переступила.

— Сколько тебе лет?

— Пятьдесят пять.

— Ну и как это было? Ты страдала, страдаешь, мучаешься? Боишься ли ты за себя как за актрису или как за женщину? Чего ты боишься больше — утраты красоты или болезней?

— Начнем с того, что для женщины пятидесятилетие — этот ужасный, как ты говоришь, порог — страшно не само по себе, а потому, что мужчины заставляют тебя думать о нем, обращать на него внимание.

— Но нельзя же забыть о своем теле — о менопаузе, приливах, бессоннице, всяких болячках…

— Что касается этого, то в нынешнем году, впрочем, как и каждый год, я приняла решение, которого никогда не выполняю: заниматься хоть немного гимнастикой, ходить в спортзал… Поразительно, насколько лучше чувствуешь себя, занимаясь физкультурой, как-то оживаешь, становишься легче, подвижнее… А вообще, самое, по-моему, правильное решение проблем — не думать о них.

— Но как не заметить пресловутого первого седого волоса, например…

— К счастью, седых волос у меня очень мало. Может быть, потому, что у моего отца до последнего времени волосы были почти совсем черные: сейчас ему восемьдесят пять, а в семьдесят пять у него вся голова была еще черная. Ну, конечно, если я вдруг начну седеть или совсем побелею, то покрашусь. Не столько для других, сколько для самой себя.

— Ты говорила, что возраст, старость для женщины — это прежде всего вопрос отношения к ней мужчин…

— Да, мужчины сами для себя постановили, что годы добавляют им привлекательности: седина на висках, морщинки вокруг глаз — как это покоряет женщин! Зато женщину, по их мнению, то же самое совершенно лишает шарма, превращает в старуху. А мы почему-то соглашаемся с мнением мужчин о самих себе и, к сожалению, с их сложившимся на протяжении веков мнением о нас, женщинах.

— А ты?

— А я родила дочку в сорок лет, хотя меня одолевало множество сомнений. Да, я хотела родить: практически здесь был холодный расчет. Но в голове и в душе у меня поднялась настоящая буря: «Почему в сорок?.. С другой стороны, либо сейчас, либо никогда… Можно ли производить на свет ребенка в сорок лет?..» Мужчины же не ставят перед собой таких вопросов даже в восемьдесят. Сколько мы видали таких отцов, которым за семьдесят!

— Но сейчас период молодости значительно удлинился и для женщины: когда-то старухами считали и сорокалетних, потом — пятидесятилетних… Сейчас молодой можно оставаться и в шестьдесят…

— Ну… сказать правду… я думаю, что одна из проблем нашего общества — проблема наших детей, которые так и остаются детьми до тридцати и даже дольше — зависит от матерей. Ведь матери, не желая стареть, вечно обращаются с ними как с маленькими. По-моему, таким образом родители хотят гарантировать себе возможность подольше оставаться молодыми.

— Для женщин созданы гормональные препараты — свечи, пилюли, инъекции, позволяющие продлить менструальный период и способствовать если не реальному, то по крайней мере кажущемуся сохранению молодости. Ты когда-нибудь пользовалась ими?

— Я все это ненавижу. Я никогда ничего не делала, чтобы изменить естественный ход вещей.

Раз уж на то пошло, всем известно, что я решительная противница всяких подтяжек. Лицо женщины, как и любого человека, отражает историю: оно рассказывает о жизни, которую человек прожил, которую ему навязали или которой он сам добился. И стоит тебе что-то в нем переделать, ты лишишь его самого ценного: в нем, как в книге, вместо приключений или любовного романа вдруг увидишь образ, не вызывающий никакого интереса, никаких эмоций.

Я уж не говорю о том, как часто приходится видеть эти жалкие лица, словно у двадцатилетних девушек, контрастирующие с остальными частями тела — с шеей и особенно с руками, не способными скрыть правду о прожитых годах…

— Я знаю женщин, переделавших себе абсолютно все…

— Руки! Думаю, что рукам никакой ланцет хирурга-косметолога не может вернуть молодость… Если присмотреться, именно руки выдают возраст больше всего, даже больше, чем лицо…

Моравиа говорил, что у меня мужские руки. Кто знает, может, мужские руки принесут мне ту самую вечную молодость, которую сумели завоевать себе мужчины.

— Клаудия, заглядывая в будущее, ты действительно не испытываешь никакого душевного трепета?

— Скажем так: подсознательно я отказываюсь от подобных мыслей. Я не хочу гадать, что будет… А вообще, больше всего я боюсь впасть в маразм, боюсь склероза, этих ужасных болезней старости, которые парализуют мозг. Я бы хотела стареть, как наш общий с Паскуале друг Серджо Амидеи, у которого до последней минуты сохранялся очень живой, я бы даже сказала, блестящий ум.

— Ты говорила, что женщине стареть труднее, чем мужчине, из-за беспощадного отношения мужчин к стареющим женщинам. Вероятно, актрисе это перенести особенно трудно…

— О да. Тут я всегда вспоминаю о Рите Хейуорт, ставшей живым и ужасным примером подобной ситуации. Она так боялась постареть, что стала пить. Мне кажется, она сама шла навстречу болезни, которая потом свела ее в могилу… Для меня эта мысль не столь мучительна: быть может, здесь мне помогло мое позднее материнство. Я почувствовала, что все начинается сначала и что в моем распоряжении новая жизнь. Иметь ребенка — это прежде всего обрести через него свою молодость, мечты, любопытство, интересы…

— Клаудия, позволь сказать тебе одну вещь: приглядевшись к тебе как следует, убеждаешься, что сегодня ты даже красивее, чем лет двадцать?тридцать назад. Но на экране, к сожалению, годы иногда берут свое: экран не только ничего тебе не дает, а наоборот, что-то отнимает.

— Да, происходит это еще и потому, что перед объективом кинокамеры я как-то забываю об этой проблеме. Я не беру с собой зеркала, чтобы проверять освещение: мне это кажется какой-то манией, которую я не выносила у своих коллег. А теперь… Теперь я поняла, что надо быть более внимательной.

— Что, по-твоему, хуже — стареть лицом или телом?

— И то и другое плохо. Но я думаю, что тело можно поддерживать в форме дольше: нужно только проявить терпение и ежедневно заниматься гимнастикой.

— Как, по-твоему, должна одеваться стареющая женщина?

— Я, пожалуй, одеваюсь не в соответствии с возрастом, а в зависимости от настроения. Я могу одеваться очень строго, в классическом стиле, и тогда пользуюсь своим гардеробом от Армани. Но утром и днем мне нравится более простая одежда: брюки, куртки, туфли на низком каблуке или танкетке, которые я покупаю в универсальном магазине.

— Скажи, не считаешь ли ты, что с возрастом нужно поменьше увлекаться драгоценностями, хотя на этот счет принято другое мнение?.. Что думаешь об этом ты?

— Вероятно, поэтому я подсознательно пришла к решению почти совсем не надевать свои прекрасные драгоценности. Драгоценности приятно смотрятся на молоденькой девушке, а увешанная ими зрелая женщина становится похожа на новогоднюю елку. Вообще женщины надевают драгоценности в надежде отвлечь взгляды от того, что им хотелось бы замаскировать: темные круги или мешки под глазами, морщины, в том числе и мимические. На деле же все получается наоборот: как это ни парадоксально, драгоценности лишь подчеркивают недостатки.

— Когда ты перешла в кино от роли дочери к роли матери?

— Я сыграла роль матери, будучи совсем еще молодой: в двадцать лет в фильме «Рокко и его братья»… Впрочем, я и в жизни тогда была уже матерью. Во всяком случае, я никогда не боялась постарения на экране. Так было и в «Истории» Коменчини, и в «Княжне Дейзи», снимавшейся в 1983 году во Франции, в Лондоне и в Соединенных Штатах. Что до фильма «Майриг», то там я даже позволила превратить себя в восьмидесятилетнюю старуху.

— В Италии актрисе, которой больше сорока, уже трудно найти работу. Во Франции же ради Барбары, Режин, Мишель Морган, Моро и так далее публика ломится в театры. У них толпы молодых поклонников, и они совершенно безразличны к своему возрасту…

— Барбара здесь, в Париже, не просто женщина. Она богиня. Потому что, если ты как актриса преодолеешь барьер сорокалетия, ты уже останешься в обойме навсегда. И независимо от того, о ком идет речь — о женщине или мужчине, они становятся «национальным достоянием». Взять хотя бы Беко, Трене, Жана Марэ, Азнавура и Джонни Холлидея. Я уж не говорю о восьмидесятилетнем Марселе Марсо… Если ты занял свое место в обществе, тебя уже не вышвырнут из него. Профессия артиста здесь имеет большее значение, чем твой преклонный возраст.

— Как ты собираешься распорядиться своей жизнью лет через десять?

— Изменить свою жизнь, конечно же, придется. Однако мне кажется, что сама я не изменюсь и всегда буду такой, какая есть.

— Изменить? Но как? Ты уверена, что лет через десять или двадцать захочешь по-прежнему жить в городе или выберешь какой-нибудь более спокойный уголок? Как, по-твоему, следует жить в старости? И где?

— Ну знаешь… Я считаю, что старость нельзя проводить в одиночестве: так ты постареешь еще сильнее и раньше. Чем старше становишься, тем больше нуждаешься в людях. Нужно жить вместе со всеми и их проблемами. Если старый человек не хочет умереть до времени, тем более — интеллектуально, он должен разделять жизнь своей эпохи, своего общества. Он должен чувствовать себя частицей своего времени.

— Я тоже так считаю. Не нравятся мне все эти сакраментальные фразы вроде: «Вот выйду на пенсию и куплю себе домик в деревне…»

— Да… Хотя у нас с Паскуале домик в деревне уже есть. В Нормандии, в совершенно фантастическом месте. Это даже не домик, а норка, такой он маленький — совсем кукольный. Но мы очень любим это место. Вокруг домика ручьи, рощи. Там можно встретить разгуливающих на свободе лошадей, утром тебя будит мычание коров… Да, иногда мне хотелось бы жить там. У меня даже обнаружились там способности к живописи. Я рисую, а Паскуале читает или пишет…

Ну не знаю, действительно ли проблема стареющего человека в том, где жить. Скорее следовало бы подумать — как и с кем. Рядом со мной очень жизнелюбивый мужчина, и, если мы сможем остаться вместе, время, пожалуй, пройдет так, что мы его и не заметим. По-моему, человека очень старит пассивность. Пассивность, отказ от борьбы удваивают или даже утраивают груз лет. Когда я одна, склонность к пассивности у меня проявляется довольно часто: она живет во мне…

— Это Африка…

— Да, это Африка. Которую я люблю и с которой борюсь. Ведь я из тех, кто работает, кто всегда ищет себе дело, и вместе с тем где-то внутри у меня сидит желание ничего не делать, не работать. Большую часть того, что я делаю, я делаю, чтобы побороть в себе эту врожденную пассивность.

— Тебе не хотелось бы вернуться в Африку насовсем?

— Конечно, я туда обязательно вернусь… Я постоянно туда возвращаюсь. Но не думаю, что смогу окончательно там обосноваться. Что уж теперь…