Семейные заботы последнего года

Семейные заботы последнего года

24 июля 1744 года был дан именной указ о «содержании» Акинфия Демидова в «протекции и защищении», 2 августа аналогичный по содержанию послан из Сената в Берг-коллегию[722]. Три дня спустя после первого, основного указа Елизавета Петровна отправилась в Киев, куда днем раньше уже выехали великий князь Петр Федорович и нареченная его невеста Екатерина Алексеевна со своей матерью[723]. Через два дня после второго указа императрица прибыла в Тулу.

Где был в это время Акинфий? «…Я от сибирских моих заводов отлучился давно и ныне обретаюсь в Москве и в Туле для моих необходимых нужд», — сообщал он в одном из июльских своих писем[724]. Именно так: не только в Москве (где с января этого года пребывала императрица), но и в Туле. Он готовил тульский свой дом к приему самых почетных гостей, которых только мог представить: императрицы и наследника престола. Обратим внимание на то обстоятельство, что обычная дорога от Москвы на Киев пролегала в стороне от Тулы: шла на Белев. Можно не сомневаться, что посещение императрицей и ее свитой Тулы произошло исключительно благодаря усиленным хлопотам Акинфия Демидова. Знакомство с Тулой если и входило в намерения Елизаветы, к целям самостоятельно значимым не принадлежало. Она ехала в гости к Демидову.

Мы еще приведем описание роскошного дома Ахинфия в Оружейной слободе, построенного в непростые для него годы Следствия о партикулярных заводах. Нет сомнения, что он любил этот дом. Его поистине царская роскошь была вызовом невзгодам, которые на него в то время обрушились. После — стала мемориалом железной его несгибаемости, зримым воплощением победы, благодаря этой стойкости одержанной. Только вот некому было в Туле всё это оценить. Теперь достойное (самое достойное в государстве) лицо появилось, а с ним — много других лиц, тоже в своем роде достойных. И скрывать ничего не нужно было — напротив. «В этом-то огромном доме, — писал сохранивший для нас представление о его облике И.Ф. Афремов, — Акинфий Никитич Демидов, в вожделенные для Тулы дни 4 и 5 августа 1744 года имел счастие угощать августейшую гостью и благодетельницу свою — императрицу Елисавету Петровну с наследником престола Петром Феодоровичем, нареченною невестою его, Екатериною Алексеевною, и матерью ее, принцессою Ангальт-Цербскою (теткою наследника), шествовавших из Москвы на богомолье в Киев и потом в сентябре месяце на обратном пути»[725].

Императрица вернулась в Москву 1 октября 1744 года[726], вскоре двор стал готовиться к возвращению в Петербург. Жизнь входила в обычную колею. Великие перспективы требовали ежедневной великой работы.

Более месяца (август — сентябрь) продолжавшееся пребывание Акинфия в Туле не могло не сопровождаться контактами с родственниками. Возникший вскоре рецидив старого между ними спора, новые и острые в нем реплики — возможное следствие чего-то сказанного между ними в напряженные дни этого уходящего лета.

Акинфий, передав в 1730 году Верхотулицкий завод Даниловым в пользование «бес письменного виду», 14 лет спустя напомнил, кто его истинный хозяин. Его действия спровоцировала попытка Акулины Даниловой закрепить завод в родовой собственности, передав его единственной дочери Прасковье, состоявшей в замужестве за московским купцом Петром Струговщиковым[727]. В записи духовной, состоявшейся в Московской крепостной конторе 13 ноября 1744 года, внучка Никиты Демидова завещала ей оба свои завода (на Тулице и Рыс-не) с принадлежавшими к ним землями, угодьями и крестьянами, доставшийся от отца двор со строением в Туле, движимое имущество — в общем, всё, «ничего не оставляя»[728].

Помимо Верхотулицкого завода, юридическим владельцем которого оставался Акинфий, из его собственности уплывала земля в Тульском уезде (что-то подсказывает нам, что подлинник украденной у вдовы купчей на землю он по-прежнему хранил в личном архиве). Можно не сомневаться, что пожилой заводчик был возмущен попыткой провернуть операцию с его имуществом у него за спиной. И это после его широкого жеста четырнадцатилетней давности, на память о котором он вправе был рассчитывать! Самой мягкой реакцией было потрепать нервы неблагодарной племяннице. Тремя годами раньше ее хозяйство приросло Сементиновским молотовым заводом в Алексинском уезде, устранившим в ее хозяйстве дисбаланс между производством чугуна и его переделом. Почему бы владельческие претензии предъявить не на один Верхотулицкий, но еще и на новый завод?

16 ноября Акинфий Никитич опротестовал завещание Даниловой. В доношении, поданном в Юстиц-коллегию, он заявил, что она к имуществу Григория отношения не имеет, поскольку еще при жизни отца была отдана замуж «с награждением». Уже этого, по мнению Акинфия, было достаточно, чтобы признать его единственным законным наследником брата. Кроме того, еще при жизни отца и матери он был учинен во всех движимых и недвижимых имениях «по первенству». Последнее, по его мнению, позволяло претендовать и на Сементиновский завод, построенный Акулиной и ее мужем самостоятельно, но на земле, купленной Григорием. Такая аргументация железной не выглядела, но в данном случае Акинфию была важна, вероятно, не столько обоснованность, сколько масштабность претензии. Духовную Акулины он потребовал к совершению запретить.

Спустя полторы недели Акинфий снова обратился в Юстиц-коллегию. Аргументы подкрепил документом — копией старой, от 31 мая 1729 года, сделочной записи, фиксировавшей права и обязательства участников четырехстороннего договора — А.Н. Демидова, вдовы Григория и двух его дочерей. Напомним, что в ней за пять тысяч отступного «железные заводы, которые на купленной вотчинной земли… камисара Никиты Демидовича построены», и всё на них находящееся вдова и младшая дочь «поступились… по наследству той помянутой земли ему, Акинфию Никитичю, и наследникам ево в вечное владение». К Акулине переходило остальное, исключая носильное женское платье[729].

Документ, за который в казну было заплачено 670 рублей пошлины, был миной замедленного действия. На нем не было рукоприкладств Акинфия, Акулины и их представителей. Не исключено, что на момент совершения записи вопрос о разделе имущества Григория между Акинфием и Анной не был согласован окончательно. Возможно, решение этого вопроса (в варианте, близком сделочной записи) предполагалось зафиксировать особым двусторонним документом, который и поставил бы окончательную точку.

Но поставлена она не была. Впоследствии это дало Акулине основание заявить (в обращении к Юстиц-коллегии, поданном в декабре 1744 года), что та запись на ее имение Акинфию «к получению онаго не следует», поскольку она ему «отеческого… наследственного имения… никогда не токмо писменно, но и словесно не поступалась». Объяснила почему: «…из-за данной от него отцу моему вышепомянутому с неустойкою записи». Предъявив эту старую, от 10 февраля 1726 года, запись, Акулина просила, несмотря на протест, ее духовную все-таки «совершить», а в случае, если коллегия «того собою учинить не может», — передать дело на рассмотрение Сената[730].

Остается гадать, как рассудили бы это дело в коллегии или Сенате. Шансы на победу имели обе стороны. Запись, данная Акинфием Григорию, подтверждала права последнего только на «имение», выделенное при разделе покойным отцом. В благоприобретенное имущество Григория (включая заводы) Акинфий тоже обязывался «не вступаться», но земля под Верхотулицким заводом под это ограничение не попадала, поскольку покупалась не на Григорьево имя. Основания требовать ее у Акинфия Никитича имелись. Слабее были его позиции в борьбе за Сементиновский завод, построенный потомками Григория. Тут и на землю претендовать как будто не было оснований: та покупалась Григорием на себя через много лет после отделения. Характерно, что Акинфий, заикнувшись раз о заводе на Рысне, впоследствии не стал разрабатывать эту линию. А ведь была еще четырехсторонняя запись 1729 года, по которой все заводы Григория отходили к Акинфию. Только вот подписали ее не все, кто был должен.

До судебного разбирательства дело не дошло и на этот раз. Спор прервала неожиданная смерть Акинфия, за которой последовал отказ его наследников от притязаний на заводы, связанные с именем Григория Демидова.

Чем объясняется их выход из далеко не безнадежной борьбы? Оставленное Акинфием наследство было настолько обширным, что даже учет его собственности представлялся делом долгим и трудным (как в действительности и оказалось). Подключение к нему запутанного вопроса о заводах в Тульском и Алексинском уездах (небольших и в качестве промышленных объектов особого интереса не представлявших) еще более усложняло ситуацию. При неясности перспектив спора возникала угроза задержки (возможно, большой) с решением более важных вопросов. Учитывая это, наследники отказались от спора, затеянного отцом.

Дело закрыла сделочная запись, в 1747 году полученная Акулиной Даниловой от вдовы Акинфия Демидова Евфимии Ивановны и трех его сыновей. Они заявляли, что «помирились в том, что помянутому Тулецкому железному заводу со всяким при нем строением, и с мастеровыми, и работными людьми и с протчими принадлежащими к нему угодьи быть за ней, Акулиной, и по ней за наследниками ее». О Сементиновском заводе не упоминается, подразумевается, что вопрос о нем снят. Отказываясь от претензий на Верхотулицкий завод, вдова и сыновья обязывались впредь не обращаться по его поводу в судебные инстанции и определили за нарушение неустойку в 500 рублей[731]. Встречная, вполне мирная по содержанию запись была дана Акулиной Даниловой вдове и детям Акинфия Демидова.

Полюбовное решение долгого спора вокруг наследства Григория Демидова позволило сохранить терпимые (временами — доброжелательные[732]) отношения между Демидовыми далеко (в социальном плане) разошедшихся ветвей рода.

Каждому теперь предстояло жить своей жизнью и решать свои проблемы: наследникам Акинфия — 13 лет делить наследство, Акулине — за годом год бороться с трудностями в надежде спасти от краха основанное отцом промышленное хозяйство. Похоже, что в старости ей приходилось заниматься заводами в одиночку — последние известные нам упоминания о ее муже Илье Данилове относятся к 1751 году[733]. Силы слабели с возрастом, истощались с истощением источников сырья (тут и остатки руды на соседнем заводе — подарок). В 1751 году домна простаивала, а доменный оклад, 858 рублей, платить было нужно, ее и служителей разыскивала по этому поводу Берг-коллегия[734]. В 1770 году уже остановленные заводы Даниловой купили братья Андрей и Иван Родионовичи Баташевы (внуки конкурента комиссара Демидова). Скорее всего не собиравшиеся их восстанавливать, вскоре по покупке они добились разрешения на их закрытие и перевели квалифицированных рабочих (самое ценное в этой сделке) на другие свои заводы[735].

Протянувшаяся через десятилетия история борьбы вокруг имущества Григория Демидова полна отражениями и связями, тянущимися к разным сферам общественного бытия. На первый взгляд перед нами чисто семейно-имущественный конфликт со всеми атрибутами свойственной ему атмосферы: здесь и расчет, и хитрость, и алчность, и милосердие. Но уверенно выделить и квалифицировать каждое из этих качеств оказывается возможным только при учете медленно, но неуклонно развивавшихся процессов в сфере экономики: сквозь семейный конфликт проступает история промышленного предпринимательства, сквозь историю предприятий — сложные связи и отношения их владельцев. Генеалогия переплетается с экономикой, социально-экономическая история — с историей семьи.

История долгих споров вокруг наследства Григория интересна еще и тем, что противоборствующие стороны представляют разные сословия. Но — и в этом ее изюминка — сословный фактор как раз и не играет в ней существенной роли. Перед нами тот интереснейший этап эволюции предпринимательской династии, когда сословный и имущественный статус отдельных ее представителей различается уже существенно, но семейно-родственные связи между ними еще крепки (обе жены Акинфия из посадских родов, брат одной из них его приказчик, жена брата Никиты — купчиха, дочь Акинфия замужем за приказчиком, жена сына Прокофия — из купеческого рода и т. д.). Судьбы потомков Никиты Демидова еще разойдутся (как уже разошлись они с навсегда застрявшими в казенных ремесленниках Антюфеевыми), они освоятся в новых для себя сословных костюмах и докажут свою адекватность сословному стандарту отвечающими его нормам браками. Но этого еще не случилось — длится переходный этап с присущей ему множественностью мезальянсов, причудливостью событийных и сюжетных комбинаций, психологической сочностью лиц, ролей и поступков, пропитанных спаивающими их семейно-родственными связями. (К каким своеобразным результатам это подчас приводило, еще убедимся на примере Прокофия.) Порождаемые ими отношения воздействуют на события не менее существенно, чем перетекание капитала из одной сословной ячейки в другую, чем экономический расчет и целесообразность…

Обострив в 1744 году отношения с племянницей, Акинфий стоял в это же время перед решением куда более важной проблемы — необходимостью отрегулировать отношения с прямыми своими потомками. Принципиальные решения по этому поводу он уже принял, их отразило его завещание. Но дело необходимо было довести до конца. Нужно было обезопасить выбранный им сценарий будущего от потенциальных противников его реализации — от невписавшихся в него старших сыновей. Прежде всего — от Прокофия. Действовать следовало продуманно и осторожно.

В январе — феврале 1745 года Акинфий Никитич отправляет его на сибирские заводы, причем, судя по данной сыну инструкции, надолго. Обращает на себя внимание необычная для автора неконкретность распоряжений. По большей части это общие слова: смотри за исполнением указов казны, за литьем пушек, за ревизией приписных крестьян, за приказчиками и т. д. Автор, складывается впечатление, осознает, что особой надобности в присутствии Прокофия на заводах нет, что, в общем, понятно: в отсутствие хозяина там под присмотром Никиты всем заправляют надежные приказчики. Осознавал Акинфий, возможно, и то, что Прокофий откажется, не поедет. Можно ли говорить, что он его на это провоцировал? Нам кажется, в известном смысле и с оговорками — да. Если предположить, что Акинфий задумал отделение Прокофия (а это в ситуации с завещанием было лучшим сценарием), именно такая реакция была ему выгодна. Приняв к сведению демарш отпрыска, он немедленно выносит сор из избы: 4 февраля пишет письмо о непослушании сына кабинетсекретарю императрицы барону Ивану Антоновичу Черкасову. Сын, жаловался Акинфий, «изволничался»: «ни в чем меня не слушает и никакого от него почтения по должности сыновней не вижу». На возможность восстановления нормальных отношений отец смотрел скептически: «впредь добраго ждать нечего». В случае если ничего не изменится, он обещал применить законную свою власть и использовать радикальные меры. В подробности на этот счет Акинфий в письме не входил, но упоминал о сценарии, прописанном в его завещании[736].

Конечно, кабинетсекретарю больше нечем было заниматься, кроме как воспитывать чужих детей. Но Акинфию это и не требовалось. Он добивался, чтобы мысль о непокорном и неспособном к заводскому управлению сыне укоренилась у покровителя, а главное — у покровительницы. Укоренится — можно и отделять.

Во второй половине января — начале февраля Акинфий находился в Москве. Возможно, около этого времени он последний раз посетил родовое гнездо в Туле. В конце апреля приказчик Демидова Иван Торопов сообщал горным властям, что его господин в пути и прибытия его на уральские заводы ожидают в скором времени[737].

Но прибытие, однако, задерживается — по пути на Урал Акинфий заезжает на нижегородские заводы. Пишет из Фокина 20 июня Черкасову. Тема вроде бы производственно-техническая (проблемы с рабочей силой из-за обременительных строгостей — нанимать работников можно только тех, кто с печатными паспортами[738]), но в переписке с такими корреспондентами всякое лыко в строку. В начале июля он все еще в нижегородской вотчине — сюда пишут ему и приказчики[739]. По-видимому, именно в Фокине Акинфий Никитич провел последние месяцы своей жизни.

В середине лета он сообщает приказчикам, что находится в дороге и затребованные горным начальством ведомости о предприятиях «будет сочинять по прибытии своем в те заводы»[740]. Обещания он не исполнил. Письмо достигло Невьянска, когда автора уже не было в живых.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.