Григорий Никитич

Григорий Никитич

Последние годы

Комиссар Демидов умер, когда второй его сын Григорий заканчивал восстановление пострадавшего от пожара Верхотулицкого завода. Домна на нем была задута 20 декабря того же 1725 года[376], до истечения печальных сорока дней после кончины отца, в свое время помогшего Григорию обосноваться на этом месте. После пуска домны восстановительные работы здесь некоторое время еще продолжались, но вскоре производство вошло в обычный для него ритм. Хозяином единственного завода Григорий оставался до конца отведенных ему судьбой коротких дней. Завершить прерванное строительство Сементиновского завода он так и не успел.

Деятельность Григория-коммерсанта не исчерпывалась промышленным предпринимательством. Свои пока еще довольно скромные капиталы он продолжал приращивать и посредством мелкого кредитования. Деньги под проценты продолжал ссужать и другой тульский Демидов, его брат Никита Никитич.

Присматриваясь к личности Григория, скоро убеждаемся, что из поколения сыновей он, пожалуй, самый… — как бы это сказать… — неинтересный, тусклый. Ведет себя исключительно как частное лицо. Не лезет не только ко двору, но и в контакты с Берг-коллегией, кроме вынужденных (указ — исполнение), не вступает. Образ его жизни, окружение, занятия — абсолютно те же, какие были в додворянский период жизни. Рожденный тульским оружейником, он тульским оружейником до конца и остался, не считая того, что лично производством оружия заниматься перестал, а в 1726 году еще и сбросил оковы зависимости от Оружейной канцелярии.

Григорий не только не интересен, он еще и малосимпатичен. В поведении груб, временами груб до дикости. Проиллюстрируем утверждение рассказом об одном происшествии, случившемся, обратим на это внимание, в год пожалования братьям дворянства.

8 декабря 1726 года в Тульский провинциальный магистрат поступила явочная челобитная бургомистра Афанасия Никитича Красноглазова. Тот рассказал, что два дня назад, 6-го, в праздник Николы зимнего, присланный к нему от Григория Демидова казенный кузнец Федор Степанов пригласил его к заводчику в гости. Видимо, Красноглазов прежде общался с Григорием запросто. Во всяком случае, получив приглашение, поехал даже не один, а прихватив собственных гостей — посадских людей братьев Петровых и работника Тимофея. По дороге заскочил к брату Григория Никите «по зазыву ш ево». Здесь компания направлявшихся к Григорию увеличилась: к ней присоединились посадский человек Терентий Герасимович Постухов (брат Никитиной жены) и казенный кузнец Козьма Петрович Володимеров. Прибыли, расселись. И тут произошло нечто, о чем Афанасий в челобитной умолчал, сразу перейдя к описанию неожиданно изменившегося поведения только что гостеприимного Григория: тот «незнаема для чего стал гаварить со злобою». Видя это, прибывшие с бургомистром гости поспешили отбыть восвояси. Главного же гостя Григорий удержал, стал бить, сломал ему правую руку и повредил ноги. Этого показалось ему мало. Выйдя на крыльцо, он приказал работникам съездить на свой завод, привезти оттуда плетей, прихватить людей, говорил: «Я де бургомистра та выглажу». В плен также были взяты лошадь Красноглазова и сопровождавший его работник. Но тот, разгадав Григорьеву «злохитрость», вырвался и, перебравшись через забор, ушел на чужой двор. Освободившись, стал спасать хозяина — «бегая по улице, кричал», потом кинулся в Оружейную контору. Бывшие там двое солдат вмешаться отказались: «Нам де с кораулу без ведома камандира нашего итить нельзя, а камандира де нашего на квартире нету, отлучился де в гости». Тимофей поспешил «для извету» к Родиону Володимерову[377] — опять неудача: ему ответили, что того в доме нет. От Володимерова к другому слободскому «авторитету» — к железного дела промышленнику Максиму Перфильевичу Мосолову. Он на поднятый крик со двора вместе с работниками вышел, но этим, кажется, свое участие в инциденте и ограничил. Не найдя помощи в слободе, Тимофей прибежал на двор к своему хозяину Красноглазову, звал: «Демидов бьет смертельно и едва де живаго застаните». Ко двору Григория спасать отца бросились сыновья Петр и Дмитрий, с ними свойственники и посторонние люди. Придя, просили отца отпустить. Григорий «стал бранить их матерно и, — как рассказывал потом бургомистр, — выбежав на улицу к варотам своим с кортиком, гонялся за ними, и в том числе свойственника нашего Максима Красноглазова тем кортиком поколол, а на помянутом Тимофею в двух местех карзол (так. — И. Ю.) проколол». Спасатели, видя свое «безмочьство», кричали, на крик сбегались любопытные. Из дома Григория выбежала гостья Фекла Аверкиева, обратилась к сыновьям жертвы: «Что де вы отца своего не выручаетя; отца де вашего Григореи смертно бил и теперва де бьет». Петр и Дмитрий кинулись к Никите Никитичу, просили выручить, не допустить убить до смерти. Младший из братьев Демидовых оказался первым, кто попытался что-то сделать. Сам к брату он, впрочем, тоже не пошел, но послал на выручку двух своих людей. Сыновья Красноглазова и посланцы Никиты снова пришли к Григорьеву двору, снова просили отдать отца. Но Григорий успокаиваться не желал, больше того, «выбежав из горницы на двор, стрелял по них из ружья». Его противники, видя «Григорьев токой нестерпимы воровской и умышленной бой», тем не менее не испугались и, «уфотя (ухватя? — И. Ю.) ево, Григорья», вошли в горницу. Красноглазова нашли «на полу лежащего и объногощенного, от бою разбитаго, едва жива», вынесли «замертва» на двор в присутствии жены хулигана и его снохи. Красноглазова и Демидова повезли в провинциальную канцелярию для подачи челобитной, но Григорий «с ними дрался и, отбився на дороги, ушол». Упустив хулигана, изменили маршрут: вместо канцелярии повезли избитого домой. Челобитье было подано на другой день, тогда же произведен осмотр «бою и ран». Покалеченный бургомистр о том, как он гостевал у Григория Демидова, пожаловался в ближайшие дни во все инстанции, куда было можно: кроме провинциальной канцелярии — в Оружейную контору, на полковой двор стоявшего в Туле Санкт-Петербургского драгунского полка, в провинциальный магистрат (с просьбой сообщить о происшествии в Главный магистрат)[378]. Чем закончилось дело — неизвестно.

Что вызвало такое «безбашенное» поведение Григория — сказать не можем. Не исключено, что помогло хмельное питье, но для избиения и издевательств требовался еще и повод. Красноглазов этот момент в своей челобитной, как уже сказано, обошел, а объяснением Григория не располагаем. Важнее, однако, не причина озлобления, а факт его проявления. Вот так позволял себя вести со своими гостями, не последними в Туле людьми, новоиспеченный дворянин Григорий Никитич Демидов.

Неудивительно, что, ориентируясь на подобные примеры, единственный его потомок мужского пола по выработанным воспитанием повадкам недалеко ушел от отца. Этого отпрыска по имени Иван родила около 1708 года первая Григорьева жена Анна Емельяновна[379]. Он, кажется, первый из поколения внуков основателя династии, о ком сохранились сколько-нибудь персонифицированные сведения. И сведения любопытные.

Иван, судя по жалобам на него в провинциальную канцелярию, был человеком склонным к «предерзостям». Вот в декабре 1725 года (ему около семнадцати лет) на него жалуется приказчик одного из сел Тульского уезда. Ехали крестьяне этого села в Тулу, везли на продажу уголь. «И как будут в ночи против заводу тульского кузнеца Григорья Никитина сына Демидова, ис того заводу вышед сын ево, Григорьев, Иван с роботники своими многолюдством и со оным угольем на штидесят четырех подводах заворотил к себе на завод. И оные… крестьяне в том спорили. И оной Демидов… крестьян бил смертным боем. И вышеписанной уголь ссыпал безденежно»[380]. Описание «боя и ран» опускаем.

Ноябрь 1727 года. Девятнадцатилетний Иван едет с двумя приказчиками в Малиновую засеку, на Судаковские рвы, где копали руду работники его дяди Никиты Никитича. Приехав, избивает одного из работников «дубьем смертно, безвинно: руки и ноги ему, Михаиле, перебили и голову до мозгу испроломали». Потерпевшего не решаются даже везти в Тулу для освидетельствования — «для осмотру и описи бою и ран» просят послать подьячего с солдатами «на те Судаковския Рвы»[381].

Да, Иван был, что называется, «не подарок», и это неудивительно, если вспомнить, у кого он брал уроки толерантности. Неудивительно и то, что отношения отца и сына, в равной мере драчливых и упрямых, мягко говоря, не сложились. Помощник из крутого парня не вытанцовывался. Напряженность нарастала.