Ольга Палатникова Аристократ в чужой эпохе

Ольга Палатникова

Аристократ в чужой эпохе

Олега Ивановича Даля я увидела впервые, когда мне было девятнадцать лет. В последнюю встречу — уже тридцатилетней. Срок знакомства немалый, хотя ровности во времени не было: общались то ежедневно, то раз в несколько лет. Но все пересечения с ним — и в жизни, и по работе — остались яркими-яркими картинами…

Сегодня думаю и думаю об одном: это был необыкновенно, бесконечно глубокий человек! Сейчас таких очень мало, а может быть, и вообще нет. Второго такого я не встретила, хотя работаю в кино с восемнадцати лет и видела много всяких актёров: и знаменитых, и народных, и кумиров, и суперзвёзд! Но человека такой глубины чувств, как у Олега Даля, среди них не было.

7 февраля 1969 года

У меня было очень сильное впечатление, когда я его увидела в первый раз. И я не знала, что это — Даль! Мороз в тот день был адский! Первый год я работала на телевидении: помощником режиссёра на «ленинских» картинах у Леонида Пчёлкина в «Экране». Находилось всё это тогда на Шаболовке.

Рано-рано утром бегу по пустому переходу из второго корпуса в четвёртый. И мне навстречу идёт парень. Необыкновенной красоты! Тоненький, высокий, в белоснежной рубашке и чёрных брюках. Я не сообразила, что это — костюм. А они тогда по ночам снимали передачу «Наш Пушкин» — всем «Современником», как я потом узнала.

Замедлив шаг, я смотрела на него во все глаза. Боже мой! Кто такой?.. И решила, что это техник — один из ребят, которые ночуют при вещательной аппаратуре, что у него закончилась ночная смена, и он сейчас домой идёт.

Прибегаю в наши комнаты и говорю подружке:

— Тань! Я сейчас такое видела!..

Выяснилось, что «такое» уже обратило на себя всеобщее женское внимание и зовётся Олег Даль, артист театра «Современник».

Через полгода я увидела его по телевизору в спектакле «Удар рога» и поняла, какой это актёр!

Потом видела его в театре во «Вкусе черешни», когда вся Москва напевала «Ах, пани-панове»… Потом видела в других спектаклях. Вот так вот, постепенно, как актёр, он и вошёл в моё восприятие.

Февраль — декабрь 1974 года

Познакомились лично мы в тот день, когда меня кинули «на усиление», ассистентом режиссёра в группу «Не ради славы», этот фильм стал позже называться «Вариант «Омега»».

Ужасно не хотела туда идти — даже рыдала! Потому что картина эта рушилась. К зиме 1974 года у них там какая-то чехарда началась. Все ассистенты кто куда посбегали… Бросили меня в этот прорыв буквально в приказном порядке. Проработала же я на «Омеге» больше года, до самой сдачи картины. Все московские съемки, всё озвучение фильма было на моих глазах.

Главная моя обязанность состояла в том, чтобы привозить Даля на съёмочную площадку или в тон-ателье «Останкино». Ездила за ним на машине. Жил он тогда на Люблинской улице, в доме № 111, даже такую деталь сейчас помню.

Садился он в машину, и всю дорогу, через всю Москву, мы с ним обычно беседовали. Иногда он молчал. Я никогда его не «доставала». Вообще это был удивительный человек!

К нему просто так подойти было невозможно: он не позволял, держал на расстоянии. В нём не было ни панибратства, ни актёрского дешевизма. Он всегда был очень сдержан. Но если уж общался — то общался. Едем в машине, и вдруг он говорит:

— А я… вчера ездил на ВДНХ. И смотрел в павильоне «Космос» на первый спутник наш, который летал вокруг Земли…

У меня первая реакция:

— Господи, вы на ВДНХ пилили через всю-всю Москву?!

— Да. А потом обратно поехал. Интересно…

Ему всё было интересно! Он очень увлекался тогда французской эстрадой. И у него было одно размышление, которое он несколько раз всем повторял — и мне тоже.

— Эта вот… Мирей Матье — такой от неё «шухер» сейчас… Столько шума, столько пластинок… А ведь Мирей Матье совсем не повторила Эдит Пиаф! Это — дешёвка по сравнению с Эдит Пиаф.

Не любил наших тогдашних эстрадных певцов и певиц. Магомаев тогда гремел — он по нему прошёлся… Потом начал «нести» всех подряд: Хиля, Пьеху, Толкунову. Всех их он не воспринимал. Я даже сказала: «Да ладно вам, Олег Иванович!». Завершился же этот монолог Олегом Анофриевым:

— Да-а… Вот Олег что-то тоже загрустил… Жаловался мне тут как-то… В общем… как-то жалко мне его.

Ему жалко Олега Анофриева, который у него, в общем-то, полроли в «Земле Санникова» увёл! Самую суть умыкнул!..

Не знаю, какие у них были отношения после этой истории. Но сначала в фильме спел Даль. А худсовет решил его заменить, и пригласили Анофриева как вокалиста. Всё-таки Олег Иванович пел мягко, как драматический актёр.

А ведь песни «Призрачно всё…», «И солнце всходило…» Дербенёв писал на Даля! И пусть он меня простит, но я считаю, что это его лучшие стихи как поэта-песенника. Никакой «пугачёвский цикл» рядом с этими двумя вещами вообще не стоит!

В одной из радиопередач не так давно я своими ушами слышала, как Леонид Дербенёв рассказывал: «Песню «Есть только миг»» мы с Александром Зацепиным писали, зная, что эту роль будет играть Олег Даль. И мы, сообразно с его обаянием, с его романтической внешностью, с его отчаянностью, с его светом — писали эти вещи». Так что эти песни родились, в некотором смысле, благодаря Олегу Ивановичу…

Как-то в дороге он был очень грустен и сказал мне:

— Дружу не с теми людьми… С Васей Аксёновым… С Булатом Окуджавой… А это не те люди, на дружбе с которыми «карьеру сделаешь».

Сказал это не цинично, но очень хорошо, по-доброму, с глубоким смыслом. Почему так? Разговоров было много, но особенно в те дни он восхищался временем 20-х годов. Периодом юношеского взлёта тыняновско-эйхенбаумовской литературы. У него в воображении на этот счёт была целая картина их Петербурга, по которому эти молодые ребята бредут вместе, читают стихи, пьют вино. И Петербург — прекрасен! Вот такое озарение у него было…

А я тогда работала и одновременно училась во ВГИКе — на третьем курсе заочного отделения. Когда он об этом узнал, то однажды в машине спросил:

— Оля, а что такое — ВГИК?

— В каком смысле?

— Ну… что такое режиссёрский факультет во ВГИКе?

А это была весна, март, и я только что сдала сессию. И с нашим курсом ходил сдавать «хвосты» по литературе и иностранному языку Родик Нахапетов. И я Далю говорю:

— Ведь что такое Нахапетов? Он тоже известный артист. Но он тоже пришёл во ВГИК. Олег Иванович, может, Родику и не надо учиться, но без бумажки-то у нас ничего не бывает!

— Да-да… Ну, ладно…

Через некоторое время спрашивает:

— А… может, мне пойти… к Сергею Аполлинариевичу?!..

— Конечно! Олег Иванович, да вы через год получите бумажку режиссёрского факультета ВГИКа!

— А что вы думаете про Герасимова?

— Ну, что я вам скажу?.. Он — «последний из могикан». Я его — не люблю. Но к нему надо идти учиться, и он вас с радостью возьмёт.

И стала его уговаривать обязательно пойти к Сергею Герасимову, всё время приводя пример с Нахапетовым, который быстренько-быстренько — за два года всё закончил. Правда, Родик до этого окончил актёрский факультет ВГИКа. А Даль окончил Щепкинское. И что?..

Но теперь-то я думаю немножко с другой стороны. Тогдашнего Герасимова, да в то время, — ещё, поди, разбери! У-у-ух, на какой высоте был! Может быть, и не взял бы никуда он Даля…

Один дорожный случай меня крайне потряс. Ехали в машине вчетвером: я и Даль — сзади, а впереди — водитель и Игорь Васильев, с которым они вместе снимались. И я их обоих везу на съёмку. И вдруг Олег Иванович начинает заводиться и, обращаясь к водителю, — мимо Васильева — рассказывает следующее:

— Когда мы снимались в Таллине прошлой осенью, жили в «Виру» — интуристовской гостинице. Утром вижу, что к киоску, где всё на валюту, подошёл простой человек. Это внизу — в холле. Милый такой мужик какой-то… А там сигареты иностранные. Он смотрит — написано: «1». И достаёт один рубль… И эта киоскёр его та-а-а-ак послала! С такой злобой! С таким пренебрежением!..

И вот, сколько уже месяцев прошло после этой «Виру», мы едем в машине по Москве, и он аж красными пятнами, бедный, пошёл. Я подумала: «Ба-а-тюшки!» И сказала:

— Олег Иванович! Ну, нельзя так — жить «без кожи»!!! Надо дружить со своими друзьями, со своими родственниками, с кругом близких и дорогих людей! И ведь только так, только так можно выжить!

Учтите — это были 70-е годы. Самое страшное время. И я до сих пор помню эту свою фразу и его ответ:

— Что вы, Оля…

И весь как-то сник. Такие эпизоды его как-то обескураживали, он не воспринимал их. По-моему, у него начинало болеть сердце…

Кого он любил по-человечески? Из того, что было при мне и проявлялось ярко, прежде всего — Валю Никулина.

Встречаю Валю в коридоре «Останкино»: худенький, субтильный, маленький — идёт куда-то. Очень хотелось мне сделать приятное Олегу Ивановичу! Взяла Никулина под руку:

— Валь! Пойдём сейчас в одно место!

— Куда ты меня тащишь?

— Ну, пойдём — увидишь…

А там, через весь коридор надо далеко идти в зал, где идёт озвучивание «Не ради славы». Олег Иванович стоит у микрофона. Я зашла:

— Олег Иванович! Можно вас на одну минуточку? Выйдите, пожалуйста!

Стоим с Валей в уголочке. Даль вышел. Ой, что с ним было…

— Ах, ты мой Куля!

Он Вальку и обнял, и поцеловал. И тетешкался с ним, как с ребёнком!..

Из своих партнёров очень любил Анатолия Папанова и Владимира Этуша. И много мне про них рассказывал! Часто-часто их обоих вспоминал. Из поколения более молодого немногих любил, но очень тепло говорил о Коле Бурляеве и Юре Богатырёве. Был привязан по-дружески к Игорю Васильеву, с которым снимался.

Из партнёров по фильму очень ценил Иру Печерникову. Заботился о ней и очень ей симпатизировал. И очень жалел. Доверительно, по-доброму говорил мне:

— Ирка… дура такая…

Потом они где-нибудь встретятся, а она прибежит ко мне на телевидение в Останкино — рассказывает:

— «Пилил», вот, меня, Оль, что звание себе не выхлопатываю, что о квартире не пекусь…

— Ира, ты его слушай — он тебе добра желает.

А она тогда жила с Борькой Галкиным чёрт-те где, чуть ли не на каком-то чердаке…

Даль был очень светлый человек, а вот юмора я от него не видела. Точнее, у нас с ним были очень серьёзные беседы: об Андрее Платонове, о Борисе Эйхенбауме, о Юрии Тынянове. О круге этих людей — мыслителей. Он очень ценил деда своей жены! А вот Шкловский им меньше всего тогда владел…

Ещё он был прост, но не по-дурному, как у нас часто бывает, а светел и человечен. К нему ассистент режиссёра могла обратиться и так:

— Олег Иванович! Сядьте вперёд — я посижу сзади. Мотаюсь за вами по всей Москве… Меня там мутит… сидите вы!

Он усмехнётся, молча сядет. И начинает водителя смешить, рассказывая в лицах, как они с кем-то запили на съёмках в Калининграде… Как они загудели где-то на гастролях всем театром и пришли на встречу со зрителями, а те были в отпаде, потому что весь «Современник» был пьяный… Какие-то такие истории — актёрская «тюлька», но рассказывавшаяся и вспоминавшаяся им тоже очень тепло.

Самый большой объект в Москве снимался на Электрозаводской улице три месяца. По фильму «Не ради славы» — это особняк, где под присмотром Шлоссера содержится захваченный абвером Сергей Скорин.

Хозяин, строивший Электрозавод, возвёл для своей дочери роскошный дом — весь в дереве. На момент наших съёмок в нём было общежитие ткацкой фабрики. Там жили очень хорошие, простые девочки, которые поглядывали и на Игоря Васильева и на Сашу Калягина. А за Олегом Ивановичем просто ухаживали: очень бережно, интеллигентно, без конца нося ему чай…

Но в тот период я больше дружила с Леной Прудниковой, у которой в этих эпизодах была женская роль.

В сентябре 1974 года у нас были досъёмки в гостинице «Советская». Даль приезжал из Пицунды, где отдыхал с женой. Вернулся из отпуска лёгкий, живой. Я ему позвонила:

— Не буду вас грузить! Осталось то-то и то-то. И ещё: летом вас искала группа Гайдая…

Та осень у него была очень продуктивная. Закончив «Не ради славы», снялся в «Не может быть!», потом — в «Горожанах» на студии Горького. Затем начал Печорина у Эфроса — это уже на телевидении.

А у меня была уже какая-то другая картина. Помню: сижу на студии телевидения, какая-то книжка передо мной институтская. И вдруг открывается дверь — и заходит Даль. В мундире, при эполетах.

— Здравствуйте, Оля, позвольте сделать от вас звонок…

А я-то сразу усекла, что он зашёл «показаться»!

— Ой, Олег Иванович!.. Прекрасный Олег Иванович! Прелесть…

Разулыбался, и так и не позвонил! Но, «получив своё», ушёл довольный. Вот такой вот он был — точно солнышко ясное…

Улыбался искренне, а не притворно. Был, как всегда, сдержан, спокоен, немногословен. Но всё, что он говорил, было очень значительно, с очень серьёзными мыслями.

18 октября 1976 года

У меня был близкий приятель, режиссёр-документалист Вахтанг Микеладзе — очень хороший парень. Он сын широко известного в Грузии дирижёра Евгения Микеладзе, который пострадал в 1937 году. Мать второй раз вышла замуж за русского. И вот, его брат по матери, Коля Дроздов, поступает в Москве на Высшие режиссёрские курсы. В этот день у них первый экзамен — письменная работа. Вахтанг, зная, что Колька мне очень симпатизирует, звонит:

— Оля! Поедем с тобой, там покрутимся и поддержим Колю!

И мы помчались туда на машине. Приехали. Встретили ещё каких-то знакомых. Вахтанг — эмоциональный, красивый грузинский парень — говорит:

— Иди, загляни. Они там пишут, а дверь открыта. Коля сидит на пятой парте — ты ему помаши!

Иду. Подхожу к дверям огромного зала и первое, что вижу, — в первом ряду… Олега Даля! И забываю про Колю! Какой Коля, когда Даль сидит и пишет! «Ах, — думаю, — всё-таки поступает! Сума сойти!»

А незадолго до того мы с ним говорили об Андрее Платонове. И он сказал, что самое лучшее у Платонова — «Сокровенный человек» и что он хотел бы снять по нему фильм:

— И первая фраза сценария такая: «Егор Пухов сидел возле гроба жены и резал острым ножом варёную колбасу».

— И что же тут, Олег Иванович, можно снять? Это — литература.

— Не скажите, не скажите…

Вот такие у него были вдруг поразительные «пробросы» мысли. Ну что я рядом с ним? Девчонка-ассистентка… Бегаю за ним, вожу на машине на съёмочную площадку. Но, конечно, определённый элемент доверия по отношению ко мне у него был…

Короче говоря, в ошеломлении выскакиваю из здания и — к Микеладзе!

— Вахтанг! Даль поступает!

— Да что ты?!

— Правда, правда! Сидит и пишет… бедненький.

— Вот это да! Вот это да… Давай тогда мы с тобой сейчас отсюда никуда не уйдём.

А он заехал за мной на машине — был очень холодный день. Я смылась с работы, поэтому пальто у меня висит на студии в кабинете, то есть я, вроде, где-то здесь. А я на ВРК возле гостиницы «Украина»!

Стали мы с ним ходить-бродить — ждать. Встретили ещё одного, дружка Вахтанга — эстонского документалиста Пэтта. Пошли в магазин за углом, купили вина, выпили в машине. Экзамен кончился, все выходят. Вахтанг говорит:

— Оль, иди, возьми Колю!

А я не вижу Колю, потому что ищу глазами Олега Ивановича! Смотрю, стоит Даль. В растерянности — никто к нему не подходит… Выскакиваю из машины и подлетаю к нему:

— Олег Иванович! С ума сойти! Вы всё-таки поступаете?! Ну, я надеюсь, что у вас всё будет в порядке!

И он так покраснел, смутился — просто поразительно.

Прошло дней десять. Ничего не известно. Списки никак не вывесят. Вахтанг решил, что я с Далем «вась-вась», а он-то уж наверняка знает.

А я, хоть и была молоденькая и хорошенькая, — просто не понимала, человек какого уровня со мною рядом. Может быть, Даль и относился ко мне с некоторой долей симпатии. Но я никогда и ни на что его не подвигала! Он спрашивал меня о том, что его интересовало. Я ему отвечала. Общение больше состояло из бесед о высоком. Всё-таки у меня какая-то культура уже была впитана во ВГИКе. Даль не со всеми общался, а со мной он разговаривал.

И вот, в последних числах октября мы собрались компанией. Сидим в Сокольниках в одном грузинском доме. Такая интернациональная документалистская компания: Вахтанг, Пэтт, Коля Дроздов, девочка-литовка, ещё ребята. И ещё там был Станислав Говорухин, ходил молча и всех презирал. И при этом пил нашу водку!

Приехал Дроздов с курсов — новостей нет…

А в то время, в семидесятые, поступать на ВРК — означало в какую-то недосягаемую сферу попасть! Лучшее мировое кино показывают только на Курсах: Феллини, Бунюэль, Коппола… вгиковцы этого лишены, если только не поедут подпольно в Госфильмофонд. А на Курсы никого постороннего не пускают. Показывали один раз фильм Бунюэля — так по спецпропускам. И это всё гудит, как пчелиный улей, — аж до самого ВГИКа разговоры доходят!

Так вот, сидим мы в Сокольниках. Вахтанг говорит мне:

— Позвони Далю: уж он-то знает — кто поступил, кто нет — наверняка!

— Я не в таких отношениях с Олегом Ивановичем, чтобы могла запросто позвонить ему и спросить: поступили ли вы с Колей Дроздовым или нет?

Все подхватывают вслед за Вахтангом:

— Да ладно, Оль, позвони!

— Да я не могу!

Буквально заставили. Звоню:

— Здравствуйте, Олег Иванович! Это ассистент с…

— Да, Оля.

— Олег Иванович, ну, как? Вы поступили?

— Да. Поступил.

Ребята-то думают, что он сейчас мне что-то расскажет! А я в растерянности говорю:

— Ну, я вас поздравляю… И я вам так завидую — вы такие фильмы посмотрите!

— Ну… надеюсь… Оля…

Кладу трубку и в полной тишине говорю:

— Он сказал, что он поступил.

Вахтанг аж взвился, подскочил:

— Как?! Откуда он знает?! Ничего официально не объявлено!!!

И вот тебе — русская суть. Все эти ребята — украинцы, эстонцы, литовцы, грузины — сказали:

— Вахтанг, успокойся! Он же — Даль. Он мог вообще не писать никаких работ!

И я добавила:

— То, что он пишет работы, — это его самодисциплина, внутреннее уважение к этому процессу. Это — характер Даля.

Теперь могу сформулировать ещё чётче: Олег Даль — это высочайший аристократизм духа и поведения.

Известный актёр Вадим Спиридонов, бывший моим большим другом (его нет уже полтора года, и теперь он недалеко от Олега Ивановича — там же, на Ваганькове), рассказывал мне про Даля:

— Шёл я как-то по «Мосфильму». Олег навстречу идет. И это был человек, к которому просто так не подойдёшь. Не попросишь сигарету. Не поздороваешься. Даже просто — не улыбнёшься. Шёл человек, и вокруг него было пространство, и в это пространство войти было очень непросто.

Вот это был Даль! И если он к кому-то обращался, кого-то воспринимал, то это уже можно было считать, простите, за честь. Может быть, это сейчас и звучит громко, но это был элемент доверия такой, в общем-то, уникальной личности, какой был Олег Иванович.

А Коля Дроздов тогда не поступил, так и оставшись сценаристом. Но у него хорошая судьба, и он — талантливый человек. Олег Иванович же пошёл учиться режиссуре…

15 февраля 1977 года

Прошло три с половиной месяца. И Даль как-то у меня «выпал». Я даже про него как-то немного подзабыла. У меня — очередная картина. Последний год учусь во ВГИКе, продолжая работать ассистентом режиссёра в ТО «Экран» на телевидении.

Тогда был очень популярен режиссёр Леонид Пчёлкин, на лучших картинах которого я работала и который всю жизнь из меня «пил кровь». Но расставались надолго мы всегда по-хорошему, потому что он по-отечески хорошо ко мне относился: такое сочетание в человеке тоже бывает…

В этот день Пчёлкин подходит ко мне и говорит:

— Девочка моя, я уже без тебя жить не могу! У нас середина картины, всё рушится. Народу — навалом. Там и история, и современность. Выручай, Олечка!

И в середине съёмок, в полном их разгаре, я прихожу на пятисерийную картину «Не поле перейти…», которая выходит в свет под названием «Личное счастье». Ну, чем не повтор истории с «Омегой»?!

Прихожу в группу и сразу же узнаю, что снимается Олег Даль, потому что Пчёлкин мне говорит:

— Садись в машину, забери Даля и Печерникову!

— Откуда Даля-то брать?

— Из Театра на Малой Бронной.

— Как… на Малой Бронной?

— А вот так! Ты что, не знаешь, где ведущие артисты Союза работают?

— А как же… Высшие курсы?

Даже поперхнулась. Вот так новость! Правда, у меня тут были свои дела, свои крупные неприятности. Думаю: «Батюшки! Ну, всё… Когда же он успел-то?» Приезжаю к театру на Малую Бронную, сижу в машине: «К чёртовой матери, не выйду — и всё! Что же это такое?! Курсы — бросил…»

«Разочаровалась» в нём. Ведь где-то нутром понимала, что Даль, наверное, будет очень интересным режиссёром, хотя никогда крупных разговоров на эту тему с ним не было. Я уже всё-таки заканчивала институт и видела, что творится, кто прёт наверх в то время. Но я не осознавала, насколько Олегу было бы тяжело. Думала лишь о том, насколько он станет своеобразным, оригинальным режиссёром. Но это я сейчас могу сформулировать. А тогда просто обалдела: на Малой Бронной? У Эфроса? Которого я, кстати, ни тогда не любила, ни сейчас…

Выходит он из театра, подошёл к машине:

— О! Ольга! Поехали!

Садится назад. Я сижу впереди, рядом с шофёром. Поворачиваюсь и говорю:

— Что случилось? Почему вы — здесь?

— А что вы имеете в виду?

— Как, что? Как, что?!.. Почему вы в театре, а не на курсах?

— А чё?!..

И по тому, как он это сказал, как посмотрел на меня, поняла: ему эти Курсы — по фигу. Но в то время нельзя было прийти даже с именем Даля и получить на студии постановку. Надо было иметь эту вшивую бумажку.

Он был очень разочарован и Курсами, и педагогическим составом, хотя поступил в мастерскую Иосифа Хейфица. Не воспринял всё это никак:

— Мне… мне Табаков будет преподавать актёрское мастерство?!!

И я, так резко обернулась, что он даже отпрянул. Это был единственный раз, когда я посмела — видно, уж очень злая была! — обратиться к нему на «ты»:

— При чём тут Табаков?!! О чём ты говоришь?! Олег Иванович! Да вы вдумайтесь, о чём говорите: да кто бы вас заставил сдавать «актёрское мастерство»?!!

А через две недели в театре сдавали прогон «Месяца в деревне», и приглашённый Пчёлкин взял меня с собой.

Потрясающе! Потом Даль вышел после прогона к нам — весь разгорячённый. Мы в восторге — он играл лучше всех! С этого прогона мы его забрали на съёмку, и Пчёлкин всю дорогу пел ему дифирамбы. А Олег Иванович был прелестен, тих и доволен…

26 февраля 1981 года

Я тогда работала на студии Горького. А после ухода с телевидения год проработала во ВГИКе. Почему-то всё и все надоели мне в этот четверг, и я отправилась прошвырнуться во ВГИК около трёх часов дня. Перебежала через нашу стеклянную «дырку», спустилась вниз, встретила одного своего знакомого и остановилась с ним потрепаться.

Стоим, разговариваем. Поворачиваю голову и вдруг вижу: около раздевалки стоит Олег Даль! Я обалдела. Стоит и снимает куртку.

Я прямо на полуслове прекратила своё общение и подбежала к нему. Даль мне говорит:

— Что это вы здесь делаете?

— Вот это да! Я, между прочим, окончила ВГИК и работаю на студии Горького! Я — выпускница этого института. А вы-то что здесь делаете?

— Да так…

Снимает шарф, достаёт из кармана очень редкую книгу Гийома Аполлинера. Выглядит плохо, с сильно отросшей бородой.

Идёт с одеждой в педагогический отдел гардероба. А его эти тётки не хотят там раздевать:

— А вы что? Идите в студенческий!

Они его за студента приняли!

Я говорю:

— Да это педагог! Олег Иванович, вы, наверное, здесь преподаёте? Где вы?

Помолчал.

— Меня пригласили…

— Кто?

— Да Алов с Наумовым…

— Ах, ты! Актёрское мастерство?

— Да. Мне надо в кадры.

И я пошла провожать его в отдел кадров.

— Можно я к вам приду посмотреть, как вы ведёте занятия?

— Да что вы!..

— Ну, разрешите, Олег Иванович! Я приду к вам на занятия… Ну, потихонечку! Я не буду мешаться! Я сяду в углу!

— Ну, приходите…

И вошёл в кабинет, а я пошла к себе. Попила чаю. И через час опять побежала во ВГИК — на него поглядеть в переменку. Так Склянский его схватил и водил, не отпуская от себя ни на шаг — под ручку. И я хотела Далю что-то сказать, но через Склянского у меня не получилось.

Удивляюсь самой себе, но тогда я отправилась в учебную часть и узнала расписание занятий по актёрскому мастерству на режиссёрском факультете в мастерской Алова и Наумова. Методист сказала:

— В четверг, в три часа дня. Но Даль болеет, и иногда нагоняет по понедельникам.

В понедельник, 2 марта, в три часа дня я приехала в институт. Никого в коридоре нету. Дверь мастерской заперта. Дёрнула за ручку. Всё, думаю, опоздала! Они уже закрылись — урок начался. Пошла к себе наверх, на третий этаж, посидела в кабинете. Звонок на перемену. Спустилась, смотрю — он их не отпустил. Подождала ещё час — не отпускает опять! Позвонила в учебную часть, а там говорят:

— А его нету сегодня. У них отменились занятия. Даль уехал в Киев на пробы.

— A-а! Ладно! В четверг, пятого марта, приду.

Так получилось, что я Олега Ивановича видела меньше, чем за пять суток до смерти. И поверьте: ни сном, ни духом ничего плохого не почувствовала!

О трагедии узнала утром 4 марта…

Летела на какой-то просмотр и столкнулась на проходной с Ирой Губановой, которой накануне вечером позвонил Миша Кононов. Было ощущение, что мне на сердце положили огромную бетонную плиту… Плохо соображала в тот день и, наверное, поэтому мало что помню. А ведь накануне видела Даля во сне! И на следующий день он мне опять приснился! Быть может, здесь не уместно об этом рассказывать, да я и не готова пока к таким откровениям — очень уж всё это страшно…

Четвёртого марта я просто не ночевала дома, потому что с горя так «загудела», так все крепко выпили… Да это ещё и Масленица была: загодя собирались с ребятами отметить. Осталась у своих друзей. Вот и «отметили»…

На следующий день мне позвонил Вадик Спиридонов и сказал только:

— Как ты там?.. У меня подкосились ноги…

А у меня они подкашиваются до сих пор всякий раз, когда я вспоминаю, что его уже нет. Потому что его уход — это огромное распахнутое окно, которое невосполнимо и незакрываемо никем и ничем. Потому что это был русский аристократ — человек необыкновенной культуры и глубины души, которых сейчас и нет уже.

И когда Н. пишет в своих мемуарах, что Олег отдалённо намекал на то, что он из того рода Далей, а на самом деле он совсем не из этого рода, — мне хочется выругаться! А потом сказать: да ты посмотри на него и на Владимира Ивановича Даля!

Кстати, у нас с Олегом был на эту тему такой разговор в 1974 году:

— Олег Иванович! Ваше родство с В. И. Далем — это правда или нет?

— Да что вы, Оля! Да нет, конечно…

С одной стороны, я могла запросто спросить такие вещи, с другой — он мне никогда не говорил неправды.

— Вы знаете, Олег Иванович! Тут была фотография в газете, в связи с юбилеем Владимира Даля… И я посмотрела и решила, что это вы в какой-то исторической роли. Потому что там портрет не хрестоматийный, а молодой. Вы очень на него похожи! Так что мне вы можете ничего не «рассказывать»! Не знаю, что там и как, и каким образом, но у вас — достаточно редкая фамилия.

Так что тот русский аристократический дух, который был в Олеге Ивановиче Дале, ушёл вместе с ним из нашей культуры, вероятно, навсегда.

Рассталась я с ним навсегда, с тем вот, почему-то мгновенным, импульсом: пойти послушать его как педагога. Хотя, наверное, он был бы недоволен, а может быть, даже сказал бы:

— Выходи отседова! Понимаешь? И не мешайся…

Какая была панихида 7 марта! Как шёл народ! Конечно, я присутствовала на похоронах. Стояла рядом с этими мальчиками-режиссёрами, его совершенно раздавленными горем учениками. И всё было необыкновенно хорошо — по-божески, духовно. И очень-очень тяжело. Я переживала так, будто похоронила близкого человека! Месяца два вообще плакала… И сегодня всплакнула уже, как только начала думать: что о Дале расскажу?..

Мне очень жалко, что такое явление, как он, столь рано нас покинуло. Но это — суть таланта на Руси — долго они не живут. И не один Олег Иванович, как вы понимаете, тому пример.

И, конечно, ему очень не повезло со временем! Хотя он вроде бы был с ним «в ладу»: снимался в кино и на телевидении, играл в театре. И всё равно метался, потому что это вообще была мятежная натура. Вот вам и лермонтовский «Парус», ёлки-палки!..

Мне, например, абсолютно ясно, что в нём «сидело» и сколько было долей крови русской интеллигенции и аристократии. Я в этом убеждена стопроцентно. Мне кажется, судьба ему улыбнулась — это видно по его творчеству. Но, быть может, половину из того, что он мог бы, мы не знаем и не узнаем. Разве что только из публикаций его архива и рассказов мемуаристов.

Не сомневаюсь, что он смог бы много работать сейчас. И нашёл бы себя в современном кино. И, может быть, это было бы очень мощное по звучанию явление. Я очень люблю Сашу Сокурова, помню его с института — он на моих глазах вырос. Сокуров начинал своё творчество с экранизации платоновской «Реки Потудань». Но это не имеет никакого отношения к тому, что и как говорил об Андрее Платонове Олег Иванович! И как он его понимал. Причём в то время, когда творчества Платонова вообще никто не знал, кроме его «Родины электричества».

Я ему даже книжку подарила маленькую о Платонове, которую по случаю нашла у кого-то, и сказала: «Дай мне, я подарю Олегу Ивановичу Далю». Книжка очень хорошего автора и тиражом 5 тысяч экземпляров. Принесла ему и сказала:

— Нате!

Молча взял, посмотрел и осторожно убрал в карман. А когда меня всё спрашивал про ВГИК, принесла ему «Беседы о кинорежиссуре» Михаила Ромма:

— Олег Иванович, хоть это возьмите…

Брал. И читал. И думал… Хотя, возможно, актёрское начало, бывшее в нём необыкновенно сильным, возобладало бы. И тогда не берусь угадать, как и где он был бы сегодня…

31 марта 1984 года

После кончины Олега Ивановича Даля мне пришлось соприкоснуться с ним лишь единожды — на вечере его памяти в ЦДРИ.

Вечер показался мне академичным. Вела его Наталья Крымова. На мой взгляд, она — сухарь и академик. Но она это сделала. Как говорится, что хотели, то и получили…

Но там было несколько поразительных моментов.

Включился свет. Никого на сцене. И дали фонограмму: Олег Иванович читает стихотворение «Журналист, читатель и писатель» из его домашней лермонтовской записи. Время звучания — пятнадцать (!) минут. Видели бы вы, как слушал зал! В полной тишине. Все мы стояли за кулисами: режиссёр Володя Краснопольский — просто обалдел. Я не могла вообще сидеть спокойно: бегала весь вечер туда-сюда, туда-сюда.

На фонограмме влетела в артистическую и говорю организатору вечера — заведующей секцией кино ЦДРИ Валентине Олеговне Малюковой:

— Валя!!! В зале — «муха летит»!

Это было невероятно…

Потом Крымова всё-таки заставила подняться на сцену Люду Максакову — та не хотела, она плакала и не могла говорить. Но сказала коротко, образно и прекрасно:

— Вся душа его так дрожала и трепетала, что, когда я к нему подходила, то сама начинала трепетать! От него исходила такая биоволна, такой импульс, что я согревалась в них и «собиралась» как актриса.

А ведь она блестящая актриса — чего ей собираться-то? Вот такой колоссальный заряд он давал партнёрам…

Блестяще выступил на этом вечере Бурляев. Вот тебе и Коля! Его уже в те времена иногда «заносило». Но он с такой болью сказал в ЦДРИ, что Даля убили, что весь зал, включая Крымову в первом ряду, — аплодировал стоя.

Вообще, вечер был очень хороший, и программа была хорошая, но… Что было дальше — не знаю, так как больше ни на каких вечерах не бывала. Если сказать честно, мне это тяжело, потому что так я понимаю, чувствую, помню и думаю об Олеге Ивановиче — и никто не удовлетворяет меня в своих сентенциях по этому поводу. Никто! Ни один человек!

У меня впечатление, что всё, что о Дале говорится, звучит и пишется, — это близко к нему, но очень поверхностно. Безумно поверхностно! Вероятно, Олег Иванович представлял собой то, что мы не знали ни в ком. А в нём это было!

Вот так вот теперь я его понимаю…

Москва, 16 мая 1991 г.