Падение «великого визиря»

Падение «великого визиря»

«Спаситель» принцессы имел полное право рассчитывать на ее благодарность. Но при этом, будучи способным военным инженером и средней руки полководцем, он не обладал качествами, необходимыми не только первому министру, но и любому придворному. Солдафонская прямолинейность и честолюбие в сочетании с полнейшей бесцеремонностью отличали его даже на фоне не слишком щепетильных персон той поры. Оправившись от свалившей его на время болезни (сам он был уверен, что его отравили), новый правитель перебрался в дом Бирона и развернул активную деятельность.

Сосредоточив в своих руках руководство армией (в качестве подполковника первого гвардейского Преображенского полка, президента Военной коллегии, командующего полками ландмилиции, директора Сухопутного шляхетского кадетского корпуса, начальника Инженерного корпуса), Миних потребовал — и получил — форменный «патент» на звание первого министра, добился назначения в Военную коллегию вице-президента, а для себя — переводчиков, чтобы работать с иностранной корреспонденцией. Добился он и указа о «нетребовании» с него никаких отчетов по расходам на строительство Ладожского канала. Первый министр обзавелся штатом в 30 человек: адъютантов, денщиков, секретарей, канцеляристов и прочих служителей. Своих адъютантов Миних пожаловал новыми чинами; его родственники Менгдены и Манштейн получили за услуги земельные владения. Другую свою креатуру, полковника Андрея Фенина, первый министр приставил к Анне Леопольдовне в должности рекетмейстера[15]¹⁸⁷. Саму принцессу он держал под неусыпным до неприличия контролем. «…Не только беспрерывно являлся к правительнице и ни на минуту не оставлял ее одну, но даже статс-дамам не позволялся вход в покой, где находилась правительница», — отмечал Шетарди.

К лицам, вызвавшим его неудовольствие, министр был беспощаден. В бумагах Бирона обнаружились давнишние доносы генерал-майора Ганса фон Икскуля, подозревавшего, что Миних при осаде Гданьска в 1733 году намеренно дал уйти из города несостоявшемуся польскому королю Станиславу Лещинскому. Узнав об этом, фельдмаршал немедленно принес формальную жалобу (с точным переводом оскорбительных для его чести писем) и распорядился об аресте доносчика и предании его военному суду, в состав которого сам подбирал судей. Икскуль доказать свои обвинения не смог и был признан виновным¹⁸⁸.

Не получив желанного звания генералиссимуса, Миних надумал стать герцогом Украины; только уговоры сына заставили его отказаться от этого намерения. Рассказавший об этом эпизоде Манштейн (в принципе вполне лояльный по отношению к своему командиру) не скрывал того, что Миних просто не умел сдерживать своего желания властвовать. Он игнорировал принятые нормы письменного обращения к высшему по рангу Антону Ульриху и, несмотря на прямые приказания Анны Леопольдовны, не сообщал тому никаких важных дел, кроме формальных запросов по чинопроизводству. Например, он не выполнил приказ генералиссимуса о предоставлении тому ведомостей о состоянии армии¹⁸⁹.

Фельдмаршал вторгся и в сферу Остермана, руководимую им уже 15 лет; его подпись появляется на бумагах Кабинета, отправляемых в Коллегию иностранных дел, — например, о замещении вакансий дипломатического персонала. В письме в Париж Антиоху Кантемиру Миних подчеркивал, что именно по его распоряжению русский посланник получил «подарок» в 20 тысяч рублей. Осыпанный почестями, обласканный вниманием коронованных особ, Миних быстро потерял чувство реальности. По сообщению Шетарди, фельдмаршал настолько бесцеремонно вел себя с правительницей, что та откровенно боялась своего «спасителя». Анна жаловалась саксонскому послу и своему старому поклоннику Динару, что Миних не исполняет ее собственных приказаний, «а вместо того делает распоряжения противные».

Уже в конце ноября 1740 года Шетарди отметил, что под Миниха подкапываются Остерман и генерал-фельдцейхмейстер принц Людвиг Гессен-Гомбургский. В январе 1741 года саксонский посол докладывал об объединенных усилиях всех «важнейших особ» придворного круга (Остермана, Головкина, Левенвольде) в борьбе с влиянием первого министра¹⁹⁰. В феврале английский посланник уже счел возможным говорить о «заговоре» против Миниха во главе с его основным противником Остерманом. Саму же Анну, по-видимому, долго уговаривать не пришлось. «Хотя измена и мила, да изменник ненавистен», — привел Финч ее слова.

Сам же первый министр как будто ни о чем не подозревал и демонстрировал собственное величие. «У его высокографского сиятельства, г-на генерала фельдмаршала, первого министра и кавалера графа фон Миниха, в доме его сиятельства на Васильевском острову минувшего понедельника, то есть 16 числа, пребогатой трактамент был. Ее императорское высочество государыня великая княгиня и правительница всея Руси соизволила при сем случае высочайшим своим посещением его высокографское сиятельство генерала фельдмаршала по полудни почтить и до восьми часов вечера со всяким удовольствием в доме его сиятельства забавиться благоволила», — сообщали в феврале 1741 года «Санкт-Петербургские ведомости».

Растущая изоляция Миниха в правительстве привела к неожиданным для фельдмаршала последствиям. Не успел он получить патент на звание первого министра, как 28 января 1741 года вышел именной указ Кабинету, создававший новую конфигурацию верховной власти. Дела Кабинета впервые распределялись «по департаментам»: «первому министру» Миниху отводилось руководство лишь его же военным ведомством, да и по этим делам он должен был «рапортовать» Антону Ульриху; генерал-адмирал Остерман сохранял контроль над внешнеполитической сферой, а канцлеру Черкасскому и вице-канцлеру Головкину оставлялись «внутренние дела по Сенату и Синоду и о государственных по Камер-коллегии сборах и других доходах». Отныне уполномоченные главы «департаментов» имели право самостоятельно рассматривать относящиеся к их компетенции дела и предоставлять проекты решений по ним в «общее собрание» Кабинета за своей подписью. Этот же указ предполагал назначение «известных дней» для «общего рассуждения» министров¹⁹¹.

Урезавший полномочия первого министра указ, возможно, имел и более серьезную цель: кажется, впервые после «затейки» министров Верховного тайного совета и шляхетских проектов 1730 года в нем прозвучало стремление отойти от обычая, при котором «персоны управляют законом», к несколько более строгому порядку принятия важнейших решений. Прерогативы самодержца не подвергались умалению, но предполагались некоторое разделение полномочий министров и их индивидуальная ответственность за предлагаемые решения; намечалось также разграничение функций Кабинета и других учреждений: дела, «не касающиеся» и «ненадлежащие» до верховной власти, предписывалось «отрешить» и решать их в соответствующих ведомствах.

Можно предполагать, что инициатором принятия столь важного акта стал самый опытный из министров Андрей Иванович Остерман. Этот шаг, пожалуй, мог бы освободить министров от «ненадлежащих» дел, сосредоточить их силы и внимание на разработке действительно важных вопросов. Однако сделать это можно было только при условии постоянного руководства со стороны правительницы — или иного уполномоченного ею и авторитетного лица. Но у Анны Леопольдовны для такой роли не имелось опыта — да и была ли она в силах давать указания своему «спасителю»-фельдмаршалу или испытанному администратору Остерману? Требовавший первенства Миних своими амбициями восстановил против себя коллег, а Остерман готов был подавать Анне советы, но не брать на себя ответственность. «Тело» Кабинета — князь Алексей Михайлович Черкасский годился больше для представительства, а Михаил Гаврилович Головкин пользовался доверием принцессы, но в «команде» министров был младшим по возрасту и чину и претендовать на первую роль не мог.

Поэтому едва ли не самая важная политическая инициатива нового правления не получила развития в короткое царствование Иоанна Антоновича. Главные действовавшие при дворе лица восприняли ее прежде всего как обычную интригу против зарвавшегося «верховного визиря» — именно так это понял принц Антон Ульрих¹⁹². Муж правительницы попытался действовать самостоятельно и распорядился двинуть несколько полков по направлению к Риге. Согласно мемуарам фельдмаршала, это событие и вызвало его просьбу об отставке, которой предшествовали упреки со стороны Анны Леопольдовны: «Вы всегда за короля Пруссии». «С этого дня, — вспоминал Миних, — великая княгиня стала оказывать мне дурной прием, и так как я не мог помешать тому, чтобы двинуть войска в сторону Риги, то попросил отставку, которая была мне дана сначала немилостиво…»¹⁹³ Третьего марта 1741 года правительница «именем его императорского величества» объявила: «Всемилостивейше указали мы нашего первого министра и генерала-фельдмаршала графа фон Миниха, что он сам нас просит за старостью, и что в болезнях находится, и за долговременные нам и предкам нашим, и государству нашему верные и знатные службы его от воинских и статских дел уволить, и нашему генералиссимусу учинить о том по сему нашему указу»¹⁹⁴.

Анна и стоявшие за ее спиной советники решились на увольнение Миниха, хотя и опасались реакции предприимчивого фельдмаршала. Не случайно «оглашение» об отставке зачитывалось в столице под барабанный бой — так обычно объявлялось об очередной опале и ссылке (за это сенаторам пришлось перед Минихом извиняться)¹⁹⁵. В тот же день во все гвардейские полки был послан приказ, как ранее, в 1727 году, в отношении Меншикова: отныне «исполнения не чинить» любым исходящим от Миниха распоряжениям. Причем все ротные командиры его собственного Преображенского полка представили письменные рапорты о доведении этого приказа до своих солдат¹⁹⁶. Опальный министр потерял реальную власть (то есть командование гвардией) столь же легко, как и Меншиков; в самой гвардии эта акция так же не вызвала никаких волнений.

Несколько месяцев спустя, когда шли допросы арестованных в ходе нового переворота, семеновский майор Василий Чичерин рассказал о полученном им приказе Анны Леопольдовны: подобрать десять человек переодетых гренадеров, поставить их наблюдать за домом Миниха, и как только отставной министр «поедет со двора своего инкогнито не в своем платье, то б его поймать и привести во дворец». Слежка продолжалась до тех пор, пока Миних, живший в опасной близости с дворцом, не переехал на Васильевский остров. По-видимому, виновником всех этих предосторожностей был сам Миних, накануне предупредивший вице-канцлера Головкина, что 4 марта в столице произойдет «бунт». Спешно начатое расследование ничего, за исключением слухов, не обнаружило, и заявление Миниха осталось без последствий¹⁹⁷.

В мемуарах фельдмаршал выставлял себя «старым солдатом», принципиально несогласным с опасными планами австрийской дипломатии и шедшей у нее на поводу правительницы. Тем интереснее сочинение Миниха-сына, передававшее его разговоры с австрийским послом: он объяснял маркизу Ботта все невыгоды отставки отца, который «внутренно никогда не отдален был австрийскому дому способствовать… немного стоило бы труда преклонить его на то, ибо он коль скоро однажды даст свое слово, то всегда оное сдержать старается; но что касается до графа Остермана, у него обещать и сдержать две вещи различные…»¹⁹⁸. Запоздалый торг и упреки были не в состоянии изменить положение бывшего первого министра; но в главном младший Миних оказался прав: с отстранением его отца внешнеполитический курс страны принципиально не изменился. Для Остермана первостепенное значение имел не конфликт в Центральной Европе, а неуклонно ухудшавшиеся отношения со Швецией.

Трудно сказать, была ли отставка демонстративным жестом обиженного министра или рассчитанным шагом оказавшегося в изоляции политика. Однако можно отметить другое: человека, впервые осуществившего захват верховной власти военным путем, правительница «ушла» вполне по-европейски: получив указ об отставке, бывший первый министр сохранил свою движимую и недвижимую собственность, в том числе «маетности» и мануфактуры на Украине; его сын остался обер-гофмейстером двора. Фельдмаршалу назначили ежегодную пенсию в 15 тысяч рублей¹⁹⁹, он бывал при дворе и даже не потерял окончательно расположения правительницы, несмотря на все опасения, вызываемые его неуемным честолюбием. Вместе с Минихом покинул свой пост и его ставленник рекетмейстер А. Фенин, повинившийся во взятках, которые принимал в любом виде: серебряной посудой, «мужиками и девками киргиз-кайсаками», часами, ложками и запонками²⁰⁰.

Чем был обусловлен этот первый и единственный в истории России до эпохи Екатерины II случай «цивилизованного» разрешения политического конфликта в «верхах»? Скорее всего — неуверенностью самой правительницы и отсутствием единства в ее окружении. Но еще и личным отношением к фельдмаршалу матери императора, обязанной ему своим высоким положением. Как известно, политика не признаёт благодарности и прочих сантиментов; тем более необычным в российских условиях «эпохи дворцовых переворотов» выглядит этот жест: ни опалы со ссылкой, ни следствия, ни конфискации. И ведь Анна оказалась права (хотя ее, вероятно, пугали последствиями придворные «друзья» Миниха) — фельдмаршал оставался лояльным брауншвейгской династии и пострадал вместе с ней при новом перевороте. Другое дело, что отставка Миниха не прибавила самой Анне компетентности и не сплотила правящую верхушку.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.