4

4

Долгое время близким другом «Роллинг Стоунз» был Роберт Фрейзер. Он торговал произведениями искусства. Этот талантливый, обаятельный темноволосый мужчина так же решительно стремился свергнуть господство вычурных традиционных галерей, как Брайан, Кит и Мик — вырваться из оков традиционного джаза. И пока «Роллинг Стоунз» заводили своей музыкой толпы молодых интеллектуалов в «Кродэдди», Фрейзер приглашал гостей в свою маленькую галерею на Дюк-стрит в Мэйфэйре. У него были довольно смелые вкусы, но в то же время он прекрасно разбирался в авангарде шестидесятых и отличал стоящие вещи от подделок. Слава его среди ценителей искусства неуклонно росла, несмотря на то что иногда он, казалось, посягал на их устои.

Будучи весьма общительным и приятным человеком, он дружил со многими рок-звездами, которые в то время быстро становились чем-то вроде новой аристократии. Они доверяли его словам, когда он советовал им вкладывать средства в произведения искусства. Кроме того, им импонировала в нем смесь интеллигентности, стильности и современности. В отличие от большинства владельцев дорогих галерей и частных коллекций, этот человек сам употреблял наркотики и говорил на сленге, так что они обычно соглашались на те цены, которые он запрашивал.

Когда я был подростком, у меня было две страсти — рок-музыка и преступления, именно в таком порядке. Мой двоюродный брат ушел из дома и стал известным бандитом. Пока мои родители жаловались, что он навлекает позор на нашу семью, я с завистью поглядывал на его большой роскошный автомобиль и сопровождавших его красивых девушек и просил Господа наставить меня, как достичь того же. От преступлений веяло таинственной романтикой и славой. Брат рассказывал мне о том, как они уходили от полицейской погони и о близнецах, управляющих лондонским Ист-Эндом, так красочно, что сам Аль-Капоне позавидовал бы. В то время когда зарплата в 30 фунтов в неделю считалась вполне приличной, мой кузен часто носил в карманах по полторы тысячи.

Он пытался разубедить меня следовать по его стопам и даже предложил мне поработать крупье в небольшом клубе, где он владел долей. Клуб назывался «Le Chat Noire» («Черный Кот») и располагался в Мэйфэйре. Работа была интересная, но для меня это прежде всего открывало необыкновенную возможность лично пообщаться с элитой лондонских криминальных структур. У Альберта Даймса, итальянского «крестного отца» лондонского Уэст-Энда, обладателя холодного острого взгляда, был собственный ночной клуб в Сохо, и он часто захаживал в наш. Я слышал отзывы о нем как о самом отъявленном злодее в Англии, однако мне он показался обаятельным и умным человеком. Хотя мне тогда было девятнадцать, выглядел я гораздо моложе, и Альберту взбрело в голову позаботиться обо мне — ну вроде как взять под свою защиту. Однажды, выпив уже порядочно бренди, он подозвал меня к себе и, положив руку мне на плечо, сказал:

— Сохо — суровое место, Тони, но если ты когда-нибудь нарвешься на неприятности, помни, что я за тебя. Можешь упоминать мое имя, если что.

Другой известной личностью в местных криминальных кругах была внушительных размеров женщина с бочкообразной грудью, уроженка Ливерпуля, которую за глаза называли Лохматой Шейлой. Шейла контролировала район Джерард-стрит до того, как он превратился в Чайна-таун. И делала это жестче и беспощаднее иного мужчины.

Ходили слухи, что однажды Шейла голыми руками задушила мужика, который пытался пробить себе дорогу на Джерард-стрит. Я считаю, что это чистая правда. Шейла также умудрилась дать отпор шизофреничным братьям-близнецам Крэй, когда те собрались было открыть игорное заведение в ее районе. Никто точно не знает, как ей удалось с ними справиться, однако в Сохо часто можно было встретить понимающую улыбку на лицах тех, кто слышал о том, что братья Крэй в итоге решили открыть свой игорный клуб «Барн» в Нэтерлэндс или Найтсбридже, поскольку там, по их словам, можно было заработать намного больше.

И вот в этот мир интриг, насилия и феодальной вражды попал Роберт Фрейзер. Однажды я в одиночестве пил эспрессо в баре на Флит-стрит в Сохо. Был ранний вечер, и я убивал там время перед работой в клубе.

Роберт подсел ко мне; у нас завязалась беседа. Он сообщил, что учился в Испании. Мои родители родом оттуда, и я знаю испанский так же хорошо, как и английский. Услышав об этом, Роберт пришел в восторг и тут же заговорил на испанском — оказалось, он тоже владеет им довольно прилично. Помню, около часа мы обсуждали испанскую политику и гражданскую войну, а затем Роберт отправился по делам. Я оставил ему телефон, и мы договорились встретиться. После этого Роберт часто заезжал в Сохо на машине, подбирал меня, и мы катались по району в поисках гашиша.

Раз или два он вскользь упоминал о неких беспокоивших его «проблемах». А как-то поздней ночью, когда мы напились с ним в маленьком уютном баре на Бервик-стрит, он, с трагическим лицом осушив свое виски, заявил:

— Похоже, Тони, мне конец.

История его бедствий была для того времени достаточно стандартной. Подобно сотням других богатых молодых людей, он был покорен перспективами, открывавшимися для обогащения после легализации азартных игр, и…

— В общем, я задолжал в клубе «Барн» двенадцать тысяч фунтов, — признался он. — Теперь они звонят мне ежедневно и даже присылают ко мне в галерею своих бандитов. Они мне угрожают, но у меня просто нет такой суммы.

Тут я не смог сдержать кривой улыбки. Мы в «Черном коте» вели себя с должниками подобным же образом, и в девяти случаях из десяти это отлично срабатывало. Однако я решил, что лучше не говорить об этом Роберту. Вместо этого я сказал, что у меня есть друзья в «Барне» и, быть может, я что-нибудь смогу сделать.

Спустя пару дней я встретил на улице Альберта Даймса. Я обрисовал ему ситуацию, но он не захотел вмешиваться.

— Если на этом сосунке висит долг, то это его проблемы. А если ты собираешься устроить разборки с близнецами, то это твое личное дело, — вот и все, что он мне сказал. И на последней фразе я почувствовал, что Альберт Даймс, человек, железной рукой державший весь Сохо, немного побаивается. Он не хотел мериться силами с молодыми и взрывными братьями хулиганами из Ист-Энда. Но я был в то время юн и опрометчив, и помочь Роберту казалось мне делом чести.

«Барн» был оформлен богато, безвкусно и пышно. Я с некоторой опаской постучал во входную дверь. К моему облегчению, меня встретил Курчавый Кинг, мелкая сошка, дезертировавшая из Сохо к Крэям. Он стоял за конторкой портье в черном костюме и галстуке-бабочке.

— Курчавый, скажи Ронни и Рэгги, что я хочу повидаться с ними, — проговорил я, надеясь, что мои слова звучат достаточно весомо. Я заметил подозрительную выпуклость у него под пиджаком, там было явно что-то спрятано, и выглядело это угрожающе.

— Извини, Тони, они довольно занятые люди, — проговорил он, как обычно, печально, — и мне четко сказано, что они не хотят никого видеть. А в особенности это касается всякой шантрапы вроде тебя.

— Слушай, Курчавый, передай им: либо мы увидимся здесь и сейчас, либо я приду к ним домой завтра. В любом случае я добьюсь встречи с ними.

Он смерил меня взглядом и затопал внутрь. Вернувшись через несколько минут, он проводил меня в совсем небольшой кабинет. За столом сидел Рэгги, выглядевший обычным респектабельным бизнесменом.

— Ну, Тони, что я могу для тебя сделать? — спросил он с дружелюбной улыбкой. — Друзья Альберта — и мои друзья.

Он угостил меня толстенной гавайской сигарой, и я рассказал ему, что произошло с Робертом. Когда я закончил, он сочувственно кивнул половой и поискал папку, касающуюся этого дела.

— Очень печально, — нахмурившись, сказал он, — когда джентльмен вроде него ведет себя нечестно. Посмотри-ка сюда, — он разложил передо мной веер не принятых чеков. — Этот человек выписал мне фальшивых чеков больше чем на пять штук. Но вот что я тебе скажу. Альберт мой друг, и поэтому я спишу часть долга, если этот парень заплатит мне три штуки прямо завтра, в это же время. Ничего лучшего я не могу тебе предложить.

Я возвращался обратно чуть ли не пританцовывая от радости и, увидев по дороге телефон-автомат, решил немедленно позвонить Роберту. Крутые братья Крэй, известные убийцы, которых боится даже Альберт Даймс, уступили мне! Я уже предвкушал, как буду рассказывать это брату. Когда я наконец дозвонился, Фрейзер несколько секунд молчал, ошеломленный новостями.

— Господи, Тони, — несколько раз говорил он мне потом, — ты же мне просто жизнь спас!

После этого мы сблизились. Я помог ему отыграть заплаченные деньги в «Черном Коте» в «железку»[3]. Я не чувствовал за собой из-за этого особой вины как крупье, потому что знал, что в большинстве игр есть некоторые хитрости, направленные на то, чтобы игрок проигрывал.

Роберт начал приглашать меня к себе, в богато обставленную квартиру на Маунт-стрит в Мэйфэйре. Друзьям он представлял меня как Испанца Тони. Однажды, когда у него в гостях были музыканты малоизвестной мидлэндской группы «Муди Блюз», он предложил нам всем покурить. Хотя мы часто говорили о наркотиках, однако на самом деле я еще ни разу не курил травы, и теперь с интересом наблюдал, как Роберт достал завернутую в фольгу марихуану и свернул из нее самокрутку.

Сидя на полу, мы пустили косяк по кругу и слушали блюзы Джона Ли Хукера. Когда настал мой черед, я глубоко вдохнул приятный травяной дым, от которого, казалось, начинает разрывать легкие. Грэхэма Эджа, барабанщика, вставило первым, и он, хихикая, откинулся на спину. Я поглядел на него с легким удивлением. Однако вскоре мы все заразились от него весельем и тоже принялись смеяться, а спустя некоторое время уже просто катались по полу, хохоча до слез. Я решил, что марихуана — это круто.

Понемногу я начал прикупать ее и сам. У меня в Сохо был друг по прозвищу Дилер. Его прозвали так потому, что он и вправду мог достать любые наркотики. Пакет травы стоил около пяти фунтов, и это была вполне доступная цена. Мы сдружились с музыкантами «Муди Блюз», и они часто заходили покурить ко мне в гости на Палмерстон-роуд в Килбурне.

Тем временем Роберт пытался по-отечески помочь мне заняться чем-нибудь серьезным. Он полагал, что если я буду и дальше так жить, то закончу свой путь в тюрьме. Мне всегда нравилось фотографировать, и Роберт настойчиво советовал мне развивать свои таланты в этой области. Он познакомил меня с великолепным модным фотографом Майклом Купером, и тот научил меня ставить свет и снимать со штативом, а также объяснил, какое оборудование надо докупить. Каждый раз, работая в клубе, я заодно учился снимать на свой новый «Пентакс», пробовал различные фильтры и так далее. Наконец у меня стали получаться хорошие фотографии — ничуть не хуже тех, что украшали обложки глянцевых журналов. Музыканты «Муди Блюз» тоже оценили мои работы и даже попросили сфотографировать их для обложки дебютного альбома.

Для этого мы поехали в Хэмпстед — тихий живописный пригород на севере Лондона, где много зеленых парков и старых столетних пабов. Фотографии получились очень стильные, мрачноватые, и, несомненно, это были лучшие снимки из тех, что я делал. Менеджер группы был так восхищен, что даже выдал мне приличное вознаграждение. И я, помнится, думал, что теперь нашел «свое дело». Я наконец знал, чем буду заниматься в жизни.

Хотя я был, повторюсь, довольно молод, однако уже успел познать немало женщин. В Уэст-Энде многие девушки, работавшие в клубных шоу, видимо, считали своим долгом завлечь неопытного парня к себе в постель и научить его сексу. Все они были сердечными, любвеобильными женщинами, и к описываемому времени некоторые из них стали моими близкими друзьями.

Однако я еще никогда в жизни не встречал девушки такой совершенной, как та, с которой мы курили траву у Роберта однажды вечером. Он представил ее как Марианну Фэйтфул. Имя мне ничего не сказало. Одета она была в старые джинсы и тугую футболку, ее крепкая грудь с большими сосками ясно просвечивала сквозь тонкую ткань. Впервые я видел девушку, не носившую лифчика. Благодаря васильковым глазам и не сходившей с лица улыбке она выглядела совершенной девчонкой.

Несмотря на то что Марианна казалась очень юной, она довольно уверенно говорила с Робертом о современных художниках и скульпторах Я, не особенно вникая в разговор, просто слушал ее глубокий хрипловатый голос. Роберт, зная, что разговоры об искусстве утомляют меня, незаметно перевел тему на наркотики и рассказал Марианне о моем друге Дилере и о том, как бывает полезен его талант раздобывать что угодно.

— Это просто невероятно! — воскликнула она. — Все знают, как сложно сейчас купить даже немного травы.

Роберт тоже постоянно сталкивался с подобными трудностями. И чем дальше, тем чаще он просил меня съездить на моем «Альфа-Ромео» в Сохо и купить что-нибудь для кого-нибудь.

Марианна часто появлялась у Роберта со своим мужем, Джоном Данбаром. Однако еще чаще она приходила туда с Брайаном, Китом или Миком. Однажды она попросила меня достать немного травы лично для нее. Мы поехали ко мне в Килбурн и там вместе покурили И я впервые увидел, как она плачет.

— Я так одинока, Тони, — призналась она. — Я чувствую, что мы с Джоном страшно далеки друг от друга. И постоянно продолжаем отдаляться. Я уже ничего не понимаю и не знаю, что будет со мной дальше…

Я обнял ее. Она спрятала голову у меня на груди. И мы занялись любовью.

Вскоре Роберту приелась марихуана. Он курил по шесть косяков в день, однако эффекта уже почти не ощущал. Тогда он начал пробовать пирожные с гашишем, пить кофе с гашишем, но все равно не чувствовал кайфа. Вскоре один его друг, американец Билл Уиллис, рассказал ему о чудесах, которые творит кокаин. Роберт был заинтригован. Уиллис угостил его дорожкой, и Роберт втянул ее в нос через свернутую в трубочку фунтовую банкноту. Впоследствии он много рассказывал, насколько потрясающе это было.

— Словно по моему телу разлился жидкий огонь, — говорил он.

И никто не смел рассказать ему правду, которую знали все: кокаин убивает. Роберт вступил в ту фазу, когда наркотики начинают доминировать в жизни.

Билл Уиллис уехал. Роберт же решил сам купить немного кокаина, чтобы познакомить друзей с этими удивительными ощущениями. Меня это все поначалу забавляло и вызывало любопытство, так что, когда он попросил меня достать у Дилера кокс, я отправился в Сохо и вернулся с искомым. Стоимость у него была как у пяти бутылок водки[4]. Мне это казалось дурацкой тратой денег — выложить столько за какой-то маленький пузырек с белым кристаллическим порошком.

В те далекие дни властям еще не был известен тот факт, что кокаин, в отличие от героина, не вызывает физической зависимости, и многие врачи, лечащие наркоманов, прописывали своим пациентам кокаин по рецептам. Дилер просто перекупал у них наркотик по сходной цене, а затем увеличивал ее в три, четыре или пять раз.

Я внимательно наблюдал за тем, как Роберт, осторожно высыпав кристаллики на карманное зеркальце и разделив их на две тонких линии, скручивает пятифунтовую банкноту и втягивает порошок через ноздри. Я заметил, что его дыхание сразу замедлилось, а на глазах выступили слезы.

— Уф! — проговорил он. — Сносит крышу. Не хочешь попробовать?

Нюхать кокаин оказалось не так просто. В первый раз я нечаянно развеял драгоценный порошок по всему столу. Однако попробовав вторично, я ощутил, как в щеку изнутри вонзаются сотни маленьких льдинок. Щека онемела — но это было все. Я ожидал большего. Роберт рассказывал, что кокс приносит озарение, изменяет восприятие вселенной, а я просто сидел с онемевшей щекой и мокрыми глазами, и ничего не происходило. Но затем мы заговорили, и я поразился четкости и утонченности своих мыслей и речи. Свойственная мне неудовлетворенность жизнью неожиданно исчезла; я начал говорить точными, емкими фразами — прежде я и не подозревал, что способен на такое. И тогда я понял секрет притягательности (и в то же время опасности) кокаина. В отличие от других наркотиков, он делает ум более острым, а все вещи и явления — ясными и понятными. Алкоголь и, хотя и в меньшей степени, трава одурманивают мозг. Амфетамины порождают нервозность и паранойю. Кокаин же дает моментальное «просветление», подобное тому, которое приносит здоровый образ жизни.

Я был так впечатлен, что прочитал об этом необыкновенном веществе все, что только смог найти. Зигмунд Фрейд, как оказалось, был одним из первых, кто защищал кокаин в качестве «средства, вызывающего эйфорию». Будучи еще молодым неврологом, он обнаружил, что кокаин не только помогает сфокусировать мышление, но и фантастически увеличивает либидо. В 1884 году он писал своей невесте. «Горе тебе, моя принцесса, когда я вернусь. Я буду целовать тебя, пока ты не раскраснеешься, и стану кормить тебя, пока ты не располнеешь Но если ты решишь сопротивляться, то посмотрим, кто крепче: девушка, которая плохо кушает, или крупный, грубый мужчина, в венах которого течет кровь, смешанная с кокаином».

Кокаин быстро находил себе все новых сторонников, и в «беспутные девяностые»[5] казалось, что его нюхают уже во всем мире. Многие полагают, что и в кока-коле содержалась большая его доза (из-за названия и репутации бодрящего напитка). Существовали кокаиновые конфеты, сигареты и даже кокаиновые мази и втирания. Однако параллельно росло и крепло общественное мнение, что из-за кокаина совершаются многие преступления, и в 1906 году он был запрещен.

В декадентствующей предвоенной нацистской Германии кокаин был очень популярен среди богатых людей. Самым известным кокаинистом был Герман Геринг, возглавлявший Люфтваффе, который использовал его наравне с морфием. Некоторые историки утверждают, что кокаиновая зависимость сыграла важную роль в формировании параноидального мышления нацистских лидеров. Есть даже забавная гипотеза, что именно под воздействием кокаина Гитлер произнес свою историческую фразу: «Завоевать Россию? А почему бы и нет?»

Хотя действие наркотика меня и восхищало, я был уверен, что он вызывает зависимость, и старался ограничиться разом в неделю. Брайана и Кита с волшебными возможностями кокаина познакомил Роберт, и они тоже еженедельно приходили к нему в гости поторчать. Они и меня просили достать им кокаина, но я неизменно отказывался. Я вовсе не хотел становиться «распространителем опасных наркотиков», ибо это грозило тюремным заключением.

В то время я был очарован «Роллинг Стоунз». У меня дома, на Палмерстон-роуд, постоянно играла их музыка. Друзья меня расспрашивали: какие они на самом деле? Действительно ли такие плохие, как о них пишут в газетах? Иногда я приглашал Брайана или Кита к себе, и мы нюхали кокс или курили траву. Марианну я почти не видел. Она была поглощена работой, материнством, Миком и своим замужеством, так что ни на меня, ни на Роберта у нее просто не оставалось времени. Однако как-то раз в четыре часа утра в моей квартире раздался звонок в дверь. Продрав глаза, я открыл. Там стояли Марианна, Брайан, Анита и еще несколько человек, которых я не знал.

— Привет, Тони, как поживаешь? — спросил Брайан.

— Какого черта вам надо? Четыре утра!

— Тони, а у тебя есть что-нибудь? — спросил он, ухмыльнувшись.

— В смысле — «что-нибудь»?

— Ну ты же понимаешь — что-нибудь нюхнуть.

Я достал немного припрятанного кокаина и разделил его на несколько дорожек. Когда гости выстроились в ожидании своих порций, я ощутил себя сиделкой, кормящей с ложечки малышей-беспризорников.

Несмотря на разговоры о том, что «Роллинг Стоунз» курят траву, никто из фанатов, судя по всему, не знал, что Брайан с Китом употребляют и более сильные наркотики. Зато всем уже было очевидно, что «Роллинг Стоунз» становятся серьезной политической силой. Длинные волосы и нежелание идти на компромисс с властями превратили их в героев поколения, оспаривавшего все законы и нарушавшего все табу. И, несомненно, многие представители власти были обеспокоены усиливающимися позициями этой пятерки уличных бойцов.

Первым свидетельством надвигающегося шторма стала история с автозаправкой. Мик, Брайан и Кит приехали туда поздно ночью. Всем им страстно хотелось в туалет. Однако вздорный служитель наотрез отказался пустить их туда. В знак протеста они пописали на стену заправки. Служитель вызвал полицию, дело дошло до суда, и суд приговорил их к уплате штрафа. «Роллинг Стоунз», далекие от раскаяния, упоминали об этом инциденте при любой возможности. Случай стал символичным. И никто не осуждал их.

Самый громкий и известный хит группы, песня «Satisfaction», тоже стала символом. Это был мощный гимн, который дал понять всем политикам, клеркам, бизнесменам и журналистам, то, что они называют «свободным миром», на самом деле им вовсе не является. Это мир, где нет сексуальной свободы и возможности жить как хочется. Песня прекрасно отражала чувства миллионов вполне сознательных молодых людей во всем мире. Кроме того, она стала лейтмотивом всего творчества группы.

На концерте в Берлине Мик решил дополнить песню инструментальной импровизацией, под которую он гусиным шагом прошелся по сцене. Как только Мик начал свое пародийное движение, в зале раздались крики и хлопки, слушатели начали неистовствовать, и он почувствовал, что сумел передать им главное. Он ощутил тогда огромную силу и не на шутку взбудоражил фанов. Иногда Мик бросал в толпу мрачные взгляды и взмахивал рукой в нацистском салюте. Для озлобленной молодежи задавленного репрессиями и поделенного на части города это представление оказалось катализатором взрыва. Они взбунтовались уже в зале, а позже принялись драться с полицией на улицах, грабить магазины и взрывать поезда.

Джаггер по этому поводу не испытывал ни малейших угрызений совести. Он был горд собой и удовлетворен тем, что его самовыражение усиливает музыку «Роллинг Стоунз».

— На сцене я испытываю странное чувство, — сказал он журналисту. — Я чувствую энергию, исходящую от публики. Им не хватает чего-то в жизни, и они надеются получить это от нас. У меня часто возникает желание разбить микрофон, потому что на сцене я становлюсь другим человеком… Конечно, я подыгрываю слушателям. Я стараюсь это делать всеми возможными способами… Я стараюсь быть сексуальным. Я танцую, а все танцы — это заменитель секса. Кстати, людей расстраивает, что я мужчина, а не женщина. Я не веду себя так, как делали бы это девушки-танцовщицы, но зрители принимают меня, поскольку это мужской мир. Во многом то, что я делаю, похоже на работу стриптизерш. Я снимаю куртку и иногда даже срываю рубашку — но, понимаете, я делаю это вовсе не из самолюбования.

В 1967 году «Роллинг Стоунз» нанесли очередной смертельный удар старым ценностям своей дерзкой песней «Let Spend The Night Together». Несмотря на всю скандальность этой вещи, Роллингов пригласили исполнить ее перед девятью миллионами зрителей популярного варьете-шоу «Воскресный вечер в лондонском «Палладиуме»». Хотя группу с этой провокационной песней уже показывали по телевизору, однако исполнение ее вживую должно было произвести эффект разорвавшейся бомбы — и «Роллинг Стоунз» решили попробовать. Одной из традиций представлений в «Палладиуме» было то, что в самом конце музыканты выходят на вращающуюся сцену и под прицелами телекамер прощаются со зрителями. Музыканты сошлись на том, что уж такую глупость они делать не будут, и, невзирая на настойчивые попытки Эндрю Олдхэма и других продюсеров шоу их переубедить, настояли на своем. Теперь трудно далее представить, какой гнев вызвало это банальное отступление от правил. Многие восприняли его так, словно эти невоспитанные самонадеянные юнцы попытались ворваться к ним в дом. Еще бы — ведь они высмеивали любимую программу и глумились над тем, что долгое время было важной составляющей жизни множества людей.

— Они оскорбили и меня, и всех присутствующих! — кричал ведущий.

Во время следующего телевизионного шоу на них с ядовитыми упреками набросились комик Терри Скотт и певица Сьюзен Мохэн.

А Джаггер только подлил масла в огонь, общаясь с репортерами:

— Мы согласились участвовать в этом шоу исключительно ради рекламы. Но те, кто думал, что мы сменим свой имидж просто для того, чтобы угодить публике, состоящей из всяких там домохозяек, глубоко ошибался.

Шоу было посредственным, и мы в нем тоже не блистали. Все прошло ужасно. Я не говорю, что мы выступили лучше, чем другие, — это был один сплошной отстой… мы больше никогда не будем в нем участвовать.

Это оказалось чересчур для миллионов простых, коротко стриженых работяг, которые составляли основную аудиторию телепередачи. Но все, что они могли сделать, — гневно потрясать кулаками в своих конторах и на заводах, заявляя, что пора бы уже как-нибудь осадить этих парней. И несложно вообразить, что происходило на Флит-стрит, в офисе одной из крупнейших газет, «Ньюс оф зе Уорлд». «Люди сыты по горло бахвальством сопливых выскочек. Надо устроить им хорошую взбучку, — такова была суть задания главного редактора репортерам. — Посмотрим, что нам удастся раскопать».