Литературный суд над поэзией

Литературный суд над поэзией

Когда Вадим Шершеневич объявил, что через полторы недели они устраивают вечер, на котором имажинисты будут судить поэзию, то Бениславская сразу решила, что обязательно будет присутствовать.

Эти полторы недели для Галины Бениславской пролетели под гипнозом стихов Сергея Есенина.

Литературный «Суд над современной поэзией» состоялся 16 ноября 1920 года в Политехническом музее. За несколько часов у входа собралась толпа жаждущих попасть на вечер. Поэтам-имажинистам пришлось просить конную милицию проложить путь к входу в здание. В зале в основном шумная, озорная молодежь, резво занимала ненумерованные места. Первые ряды достались тем, кто пришел на вечер в 6 часов, за два часа до начала.

Галина с подругами с трудом нашли свободные места во втором ряду. Она не могла отделаться от мысли: что же будет читать Есенин! Другие поэты ее не интересовали.

От имажинистов с обвинительной речью первым выступил Иван Грузинов. Нападал в основном на символистов, футуристов, акмеистов.

Сергей Есенин подготовился к выступлению и читал ее по бумажке звонким высоким тенором. Больше всех досталось футуристам. Обвинил поэта Велимира Хлебникова в произвольном и хаотичном словотворчестве. Досталось и другим футуристам. Но неожиданно Есенин заявил:

— Маяковский безграмотен!

Такого обвинения присутствовавший в зале Маяковский не мог стерпеть. Из зала раздался его зычный голос о том, что он кое-что знает о незаконном рождении этих ниспровергателей футуризма. Он решительно взошел на эстраду. Оказался рядом с Есениным, который, глядя на рослую фигуру Маяковского, пытался перекричать его:

— Вырос с версту ростом и думает — мы испугались — не запугаешь этим!

Маяковский стал говорить о том, что имажинисты не создают, а убивают русскую поэзию.

Это вызвало озлобленность у Есенина. Он вскочил на стол президиума, рванул на себе галстук, взъерошил свои кудрявые волосы и закричал сильным голосом:

— Не мы, а вы убиваете поэзию! Вы пишете не стихи, а агитезы!

Маяковский ответил также ловким неологизмом:

— А вы — кобылезы!

Эта перепалка залом была встречена восторженно. Но скандал не получил развития. Перешли на чтение стихов.

Есенин читал последним из имажинистов. Он предложил послушать недавно написанную поэму «Сорокоуст». Но стоило ему в самом начале выступления произнести строки: «Вы, любители песенных блох, // Не хотите ль пососать у мерина?», а затем через три строки «И всыпают вам в толстые задницы // Окровавленный веник зари», в зале раздался свист, взрыв недовольного возмущения. Голос поэта утонул в этом грохоте. Слышны были крики «Долой!»

Успокаивать аудиторию пришлось председательствующему поэту В. Брюсову. Он протягивает руку, прося тишины, и когда свист затих, сказал тихо и убедительно:

— Я надеюсь, что вы мне верите. Я эти стихи знаю. Это лучшие стихи изо всех, что были написаны за последнее время!

Сидящие в зале затихли. Есенин с тем же задором дочитал поэму. А после фраз:

Милый, милый, смешной дуралей,

Ну куда он, куда он гонится?

Неужель он не знает, что живых коней

Победила стальная конница? —

все опять оказались в плену поэтического слова. Поэта зал провожал бурными овациями.

Не могла скрыть своего восторга и Галина. Она сорвалась с места и бросилась на эстраду. «Я до сих пор не знаю, как и почему очутилась там, за кулисами, — вспоминала она. — По словам Яны, я сорвалась и бросилась по лестнице на эстраду, потянув и ее за собой. Опомнилась я уже стоя в узком проходе: за сценой направо в дверь был виден Есенин. «Яна, ройся в своем портфеле, ищи чего-нибудь там» (это чтобы удобнее было стоять). Яна, ошеломленная, выполняет. Вдруг Есенин нагло подлетает вплотную и останавливается около меня. Не знаю отчего, но я почувствовала, что надо дать отпор: чем-то его выходка оскорбила меня и мелькнула мысль: «Как к девке подлетел» — «Извините, ошиблись». И, резко повернувшись, умышленно резким тоном сказала Яне: «Ну, что ты копаешься, пойдем же». С какой физиономией Сергей Александрович остался — не знаю».

Физиономия здесь ни при чем. По дороге домой Галину стала точить мысль, что именно такого она могла бы полюбить, а быть может, уже и полюбила. За таким человеком готова пойти куда угодно. Ведь это и есть тот «принц», которого она давно ждала.

Отчетливо поняла, почему никого не любила до сих пор, прожив уже 23 года.

«Не любила потому, — убеждала сама себя Галина, — что слишком большие требования были (подсознательно), много надо было творческого огня и стихии в человеке, чтобы захватить меня своим романтизмом. А это в первый раз почувствовала в Есенине. В этот же вечер отчетливо поняла — здесь все могу отдать: и принципы (не выходить замуж), и — тело (чего до сих пор не могла даже представить себе), и не только могу, а даже, кажется, хочу этого. Знаю, что сразу же поставила крест на своей мечте о независимости и подчинилась. Тот отпор его наглой выходке был дан так, для фасона… С этого вечера до осени 1922 г. (два года) я засыпала с мыслью о нем и, когда просыпалась, первая мысль была о Сергее Александровиче, так же как в детстве первой мыслью бывает: «Есть ли сегодня солнце?»

Яна молчаливо шла рядом. Она ждала, когда первой начнет говорить Галина. И действительно, Галя не выдержала и неожиданно сообщила:

— Знаешь, а мне больше всех понравился Есенин.

— Ну да, он все время на тебя смотрел, потому и понравился, — ответила спокойно Яна.

Ничего Яна не поняла. Галина даже обозлилась, что подруга не понимает ее чувств, не осознает, что теперь не мыслится вся дальнейшая жизнь без этого человека, полного стихийности и поэтичности.

«В этот день пришла домой внешне спокойная, — вспоминала Г. Бениславская, — а внутри — сплошное ликование, как будто, как в сказке, волшебную заветную вещь нашла».

Своих чувств к Есенину Галина уже не могла скрыть. Как-то с Яной попали на проводимый в Политехническом музее конкурс поэтов. Победитель должен быть определен зрителями. Решили голосовать за Есенина, но с разочарованием узнали, что он не будет участвовать в конкурсе. Стало скучно и неинтересно. «Вдруг поворачиваю голову налево к выходу, — вспоминала Бениславская, — и… вижу у самых дверей виднеется золотая голова! Я вскочила с места и на весь зал вскрикнула: «Есенин пришел!». Сразу суматоха и переполох. Начался вой: «Есенина, Есенина, Есенина!». Часть публики шокирована. Ко мне с насмешкой кто-то обратился: «Что, вам про луну хочется послушать?» Огрызнулась только и продолжала с другими вызывать Есенина».

Сергея Есенина на руках втащили и поставили на стол, но он сказал, что в конкурсе не участвует, но прочитает вне конкурса несколько своих стихотворений. Галина выразила мнение многих: «Было ясно, что ему и незачем участвовать в конкурсе, ясно, что он, именно он — первый».

Жизнь не сказка, она поухабистее, погрубее, но Бениславской не хотелось потерять сказочного оттенка в жизни. Она не знала, что ее ожидает впереди, да и зачем ей сейчас решать эту головоломку, когда лучше находиться в сказочном плену.

Галина с подругами не причисляли себя к фанаткам поэта, но интереса своего к нему не скрывали. Однажды после окончания концерта в Политехническом музее пошли вслед за Есениным, чтобы узнать, где он живет. Поэт вышел из здания в окружении щебетавших от восторга девиц, которые восклицали «Душка Есенин!». «Помню, — писала Г. Бениславская, — коробило очень, и обидно было и за него и за себя, хотя мы шли по другой стороне, не подавая вида, что интересуемся им. На углу Тверской и Охотского девицы отстали, а мы провожали по всей Никитской, до дома 24, в подъезде которого он скрылся. Было ясно, что он живет именно в этом доме. И очень скоро мы узнали об этой ошибке».