7
7
И вот — высшая точка моей поездки: меня пригласили на чай к Члену Коммунистической Партии. Когда М. сказал мне, что я просто обязана встретить А., я выслушала это достаточно спокойно. Я не знала, какая это выдающаяся личность. Боже, у него было две комнаты и кухня!
Когда я добралась до места, для чего пришлось показать половине Москвы мой клочок бумаги с написанным печатными буквами адресом, то ожидала увидеть обычную однокомнатную квартиру, наполненную младенцами, дедушками, сестрами, племянницами и тетушками. Но я нашла А. и его жену совершенно одних. Это казалось даже как-то неестественно.
Конечно, он заслуживал этого. Известно ли вам, что он семь раз директор. Член нескольких консультативных комитетов, секретарь писательского клуба и успешный драматург. В скором времени он собирается начать переводить на русский язык английские и американские книги, и поэтому первым делом велел мне по возвращении в Англию выслать ему полное собрание сочинений Гертруды Стайн.
Поначалу наша беседа была весьма стерильной, словно выметенная новой метлой. Я заметила, что хозяин из вежливости сдерживает свое возмущение нашими западными обычаями, и вела разговор осторожно, стараясь избегать скользких тем. Вдобавок я была зачарована маленькими разноцветными пирожными, самоваром и домашним теплом, мне не хотелось расставаться со всем этим до того, как мои чары рассеются.
Вдруг А. разом сломал то непрочное убежище, которое мы строили сообща.
— Значит, вы поддерживаете Советское государство, верно?
Я смутилась.
— Ага! — его глаза блеснули.
Он увидел во мне потенциальную новообращенную. А я почувствовала себя в бурном море. Он и его жена: двое против одного — это нечестно.
А. победоносно переходил от пункта к пункту, убеждая меня, что никакая другая цивилизация не может сравниться с Советским государством. От рабочих мы перешли к ударным бригадам, от ударных бригад — к коммунистическим ячейкам, от них — к комсомолу, а затем — к кооперативам. Вы и представить себе не можете, сколько рангов рабочих существует в пролетарской России!
Он словно впал в транс, я уже замечала подобное у русских, но на этот раз впечатление было намного сильнее, ведь предо мной был Член Партии. Пока А. говорил, я пыталась разглядеть за официальным фасадом реального человека. Неужели советские принципы не просто напечатаны на нем, но даже выгравированы? Трудно поверить: он обладал живым умом и так быстро загорался от любого моего слова.
Мой собеседник перевел дыхание и заговорил снова.
— Теперь давайте посмотрим на писателей и художников.
И мы посмотрели на них. Сначала в их красивых квартирах в Доме писателей и в Доме художников. У каждого была своя комната: кровать, стол и стул — все это оплачивается государством, которое гарантирует, что они никогда впредь не будут голодать.
— Но согласитесь: нищета, голод и нужда часто вызывали...
А. подхватил и закончил мою мысль прежде, чем я успела ее сформулировать.
— ...неизбежные разногласия между художниками? Ну, это все в прошлом. Теперь, когда о них заботится государство, подобные трения могут возникнуть лишь от столкновения мыслей...
Я не стала возражать ему и утверждать, что разногласия наверняка возникнут у жильцов Дома писателей, несмотря на гарантированные кровать, стол и стул. Да у меня и не было такой возможности, потому что А. уже перешел к следующему советскому принципу — тому, который избавляет художника от необходимости самостоятельно искать тему будущей работы.
Грубо говоря, для художника в Советской России есть три темы на выбор: падение царизма, революция и рождение нового человека (большевика). Пока А. перечислял их, отметая все остальное, что было в истории, я все больше убеждалась в том, что Советское государство кровно связано с ранним (да и современным) христианством. Оба разделяют ту же nouveau riche[42] идею, что до появления их символа веры — Ленина или Иисуса — в мире царил хаос. Оба провозглашают труд единственной добродетелью и обожествляют труженика. Оба практикуют культ Марии — рожай, рожай, рожай! А воздаяние? Новое рождение. Помните прошлогодний папский эдикт? Его суть: «Богатые, будьте щедрыми. Бедные, будьте терпеливыми, и вам воздастся». Разве последнее утверждение этого гуманного (sic) призыва не сродни советскому плакату? Какие еще награды? Для бедных христиан — рай в будущем, для бедных большевиков — будущее супергосударство. Мир полон воздаяний, но поколения умирают, так и не изведав их. Ленин первый, кто пообещал рай здесь и сейчас, но и сам не дожил до этого. Его имя мерцает повсюду в России, как неуловимая звезда; но его решительность, его чувство реальности, его поглощенность бесконечным настоящим — где они? Какая отступническая доктрина затмила их?
«Новая религия», конечно!
А., которому время от времени поддакивала жена, все выше и выше взлетал по лестнице риторики. У меня возникло ощущение, что эти двое, как и все русские, которых я встречала, заняты надуванием огромного мыльного пузыря своей веры — не сознавая, что он неизбежно лопнет, они мчатся во весь опор к распаду, хаосу и торжеству реальности.
Я попыталась было облечь в слова эти свои ощущения.
Но А. разбил мой лепет и продолжил наступление, распаляясь от собственных слов:
— Серп и молот, работа для всех, душа каждого русского...
— Мне кажется, — попробовала я робко возразить, — что такая исключительно личная и индивидуальная собственность, как душа...
Но на его визионерских вершинах не было для меня места.
Уж не знаю, как это произошло, но в какой-то момент я упомянула при его жене о лимонах.
А. тут же со стуком спрыгнул с небес на землю.
— Лимоны? Вы сказали «лимоны»?
Мой собеседник переменился в лице. Выражение транса и фанатичный энтузиазм исчезли. Он снова стал похож на человека: линии лица вдруг смягчились и оживились радостью, он весь как-то похорошел.
— Вы сказали «лимоны». У вас есть лимоны? Я кивнула.
Небожитель пересек комнату и в какой-то любовной ярости потряс меня за плечи.
— И вы мне ничего не сказали! Мне сразу показалось: какая-то вы странная. Я тут говорил-говорил, а вы все это время хранили свой секрет! Пойдемте. Мы поедем в моем автомобиле. Не будем терять ни минуты. Возьмите пирожные. Все. Да, все. Не будем терять ни минуты. Мою шляпу, Наташа. Я поехал за лимонами.
Какими красивыми становятся люди, когда они смеются! О, хрупкие пузыри теорий, вы не устояли перед маленьким фруктом с грубой желтой корочкой. Как мало солнца надо, чтобы растопить замерзшую реку!
А., освободившись на время от своих коммунистических шор, стоял в вестибюле гостиницы, прижав к груди восемь лимонов. Он раскраснелся от смущения и радости и не знал, что сказать, только бормотал всякие глупости, из которых я разобрала лишь отдельные фразы.
Он не забудет. Никогда-никогда. Он всегда считал ирландцев самыми обаятельными, обладающими самым богатым воображением, самыми понимающими... а может, ему положить их в шляпу — так будет надежнее?
А. не смотрел на меня, когда бубнил все это, но как бы обращался к лимонам. Даже блудный сын не встретил бы более радушного приема.
Проводив его, я повернулась и обнаружила, что портье смотрит на меня с молчаливой мольбой. Понятно. Пригвоздив его к месту взглядом, я сказала:
— Я хочу позвонить в Ленинград. Если дозвонюсь...
Он как на крыльях полетел к телефонной кабине.
Через полчаса меня позвали говорить с Т. Он ждал моего звонка. Почему так долго? Мне говорили, что телефон был сломан. Черти какие! Да ничего подобного!
Что ж, портье получил свои лимоны. Кажется, этой ночью я осчастливила шесть семей, поскольку не смогла ответить отказом на другие молчаливые просьбы из-за стойки отеля. У меня оставалось всего шесть лимонов, я подкинула их в воздух, и служащие гостиницы накинулись на фрукты, словно дети на празднике. Они вдруг словно взбесились, стали швырять лимоны друг другу, перебрасываться ими, смеялись и кричали от радости.
Но дело тут было не в лимонах, как бы они о них ни мечтали. Просто лопнуло какое-то напряжение, и теплота, дружелюбие, жизнь — называйте это как хотите — растеклись между нами.
Один лимон угодил Первому, Профессору в нос: наша группа как раз вернулась после посещения университета (я имею в виду Дом учебы). Он поднял его и швырнул, а кто-то перекинул дальше, и тут мы все на время превратились в хавбеков, центровых и форвардов в фантастическом матче на Приз Лимонов.
На миг мы снова сделались свободными — все мы: русские и туристы — под летящими арками желтых фруктов, стали раскованны, у нас словно выросли крылья.
О Капитан, мой Капитан[43], вот и подошло к концу наше опасное путешествие. Почти. Мы ждем на Ленинградской таможне, когда нас позовут подняться на борт. Ветры дуют с Полярной звезды, за нашими спинами хранит свои секреты стылая лучшая земля[44]. Перед нами простирается холодное приветливое море. Все, кроме меня, стараются скрыть свою радость по поводу окончания русского путешествия. Но я вижу, как она пробивается сквозь чопорность моих спутников, и замечаю, как становится легче и живее их походка.
— Что ж, это было очень интересно, очень интересно, — нудно талдычит Первый Профессор.
И хор вторит ему:
— Очень!
— Пожалуй, — произношу я многозначительно, — я вернусь сюда в следующем году.
Они глотают наживку.
— Что — ВЫ?
— Ну, никогда нельзя знать заранее. Может, к тому времени все изменится.
Ответом мне — искренний саркастический смех. Ясно: они уверены, более того — они надеются, что ничего не изменится.
Но несмотря на столь единодушную надежду и уверенность — как знать? Все возможно. Вспомним преобразившееся и помягчевшее лицо А. — как вмиг исчезли его доспехи! Вспемним лимонное сражение. Все возможно. Можешь ли ты связать узел Хима и разрешить узы Кесиль?[45]
Мы почти дома. Кто называл Северное море пустой тратой воды? Это самое прекрасное и доброе из морей.
Мы все ошеломлены и изнурены сортировкой наших впечатлений. Забавно: каждый теперь стремиться уединиться где-нибудь в уголке. Неужели они так быстро забыли, что их долг — единение? Одинокие и замкнутые, о чем они думают у себя по углам? Тсс, не беспокойте их! Они спят.
Сегодня у меня были новости, для Первого Профессора. Я застала его погруженным в чтение большой книги в коричневой обложке, которую он поспешно захлопнул при моем появлении.
— Профессор, я только что подсчитала, что двадцать два круга по палубе равны половине мили, и еще мы взяли на борт в Киле четырнадцать батонов хлеба, шесть подсолнухов и мешок лука, а средний заработок советского моряка равен...
— Неужели вы никогда не бываете серьезной? — с тяжелым вздохом спросил Профессор.
В этот самый момент корабль дал легкий крен, Профессор покачнулся, книга соскользнула с его колен и раскрылась. Я невольно прочитала заглавие — «Трехствольный Финниган» Эллиота Путнама Вэйна. Это же автор «Убийства при лунном свете»!
Я взглянула на Первого Профессора.
Первый Профессор посмотрел на меня.
Это был долгий взгляд. Мы поняли друг друга...
Данный текст является ознакомительным фрагментом.