Глава девятнадцатая Кадр за кадром

Глава девятнадцатая Кадр за кадром

“Британцы разучились веселиться от души” (1), – заявил историк Дэвид Старки в конце января 2002 года, объясняя, какие перемены в британском обществе помешают воссоздать праздничную атмосферу Серебряного юбилея двадцать пять лет спустя. Старки вместе с хором других скептиков предрекал провал Золотого юбилея. Как и в 1977 году, солировала в этом хоре “The Guardian”, а вторила ей “The Independent” – те же газеты, что сулили чуть ранее вялый отклик на смерть королевы-матери.

Даже огромный всплеск признательности, продемонстрированный толпами пришедших попрощаться с Елизаветой-старшей, не убедил прессу. Придерживаясь прежней стратегии заниженных ожиданий под лозунгом “потихоньку-полегоньку” (2), советники Букингемского дворца сосредоточились на уточнении своих амбициозных планов. Празднование финансировалось из частных средств, и на разработку сценария ушло полтора года. Председателем комитета Золотого юбилея был назначен судовладелец Джеффри Стерлинг (3), лорд Стерлинг Плейстоу, зарекомендовавший себя еще во время организации Серебряного. За несколько месяцев он собрал почти шесть миллионов фунтов от корпораций и частных лиц, желающих поздравить королеву.

Немаловажную роль в подготовке (4) сыграла консультативная группа из сторонних людей, которых Робин Джанврин пятнадцать раз собирал в 2001 году на ланч в Китайской столовой. В группу входили именитые представители пиар-индустрии, телерадиовещания и прессы – например, Либби Первес, ведущая колонки в “The Times” и отражающая взгляды “средних британцев”. Претворяя в жизнь решение о большей открытости, Джанврин и Саймон Уокер пригласили в том числе и критиков монархии – в частности, Вахида Алли, пэра-лейбориста, а также успешного телевизионного продюсера и борца за права сексуальных меньшинств. Участники комиссии вносили собственные идеи и критиковали сценарии, предлагаемые придворными сановниками. И членство в комиссии, и обсуждаемые планы держались в тайне на протяжении всей подготовки.

Популярность королевы в регионах замеряли опросами с участием фокусных групп (5). Эти исследования помогли советникам Елизаветы II составить трехмесячный график шестнадцати турне по регионам Великобритании с 1 мая. Дворец намеренно поставил первыми пунктами (6) маршрута графства Корнуолл и Девон как наиболее симпатизирующие монархии. Чтобы обеспечить максимальное освещение в СМИ, пресс-служба провела брифинги в трех тысячах общественных организаций на местах, прежде чем перейти к неофициальным брифингам для национальной и региональной прессы, за которыми последовали встречи с международными СМИ.

25 апреля 2002 года королева принимала в Виндзорском замке более семисот пятидесяти журналистов, представляющих как мелкие региональные издания, так и крупнейшие лондонские ежедневники. Алистер Кэмпбелл не удержался от сарказма: “Жалкое зрелище являли собой эти так называемые акулы пера, особенно провозглашающие себя республиканцами, когда принялись кланяться и приседать” (7). Королева “с легкостью лавировала между ними, и они пускали слюни умиления”. Когда Саймон Уокер предложил (8) ее величеству устроить такой же прием лет через пять, Елизавета II сказала, что лучше через десять.

Четыре дня спустя Тони и Шери Блэр давали обед на Даунинг-стрит для Елизаветы II, Филиппа, четверых ныне живущих бывших премьеров – Хита, Каллагана, Тэтчер и Мейджора – и родных уже ушедших. “Какое счастье! – воскликнула королева, приветствуя Блэров. – Никого никому не надо представлять” (9). Кэмпбелл отметил существенную разницу в поведении королевы в Виндзоре, “когда она вела вынужденную светскую беседу” (10), и здесь, в резиденции премьера, “где ее радость казалась неподдельной”.

На следующий день Елизавета II выступила перед обеими палатами парламента в Вестминстерском зале, где всего три недели назад стоял гроб с телом ее матери. Как и в 1977 году, речь была составлена королевой лично и отражала главную мысль юбилейного года. “Перемены стали неотъемлемой частью существования, – сказала Елизавета II. – Искусство управления ими только развивается, и от того, как мы их примем, зависит наше будущее” (11). Она подчеркнула важность таких незыблемых для Британии ценностей, как умеренность и прагматизм, изобретательность и творческий подход, справедливость и терпимость, а также приверженность традициям и долгу.

Продолжая тему всеохватности, она упомянула “консолидацию нашего многокультурного и многоконфессионального общества” как “крупнейшее достижение” с 1952 года, которого удалось добиться “мирным путем и доброй волей”. (Несколькими днями ранее было объявлено (12), что во время летнего путешествия ее величество посетит индуистский храм, еврейский музей, храм сикхов и исламский центр – впервые за всю жизнь переступив порог мечети.) В свои семьдесят шесть Елизавета II вновь подтвердила готовность “продолжать, при поддержке моей семьи, служение народу нашей великой страны, отдавая ему все свои силы, независимо от грядущих перемен”. Тысяча пэров и депутатов поднялись на ноги и устроили громкую продолжительную овацию, одновременно тронув и смутив своим откликом ее величество.

Совершив первые три поездки в регионы, Елизавета II отправилась 13 мая в Северную Ирландию с трехдневным визитом, в атмосфере которого не осталось и следа напряжения, царившего во время Серебряного юбилея. Подписанное 10 апреля 1998 года Белфастское соглашение принесло Ольстеру мир, позволив представить и протестантское большинство, и католическое меньшинство в создающемся законодательном собрании (получившем автономию от Лондона). Кроме того, теперь объединение Ирландии могло состояться лишь с одобрения избирателей и Ольстера, и Ирландской Республики.

Четыре года спустя Елизавета II впервые обратилась к депутатам Североирландской ассамблеи как их королева на приеме в здании парламента в Стормонте. Она отметила выпавшую им “историческую возможность приблизить управление Северной Ирландией к народу”, которому они служат, и “оправдать ожидания как тех, кто горд причислить себя к британцам, так и тех, кто считает себя прежде всего ирландцем” (13).

Центральным событием Золотого юбилея стали четырехдневные “народные гулянья” в начале июня с двумя беспрецедентными концертами в садах Букингемского дворца. Каждый из них посетили двенадцать тысяч поклонников, отобранных в случайном порядке из почти двух миллионов желающих, и оба концерта транслировались в прямом эфире BBC. В субботу 1 июня играли классику, в понедельник 3-го – поп-музыку.

Поп-концерт потребовал некоторых дипломатических усилий от организаторов. “Нам важно было заинтересовать юбилеем молодежь” (14), – поясняет Саймон Уокер. В конце концов Робин Джанврин уговорил королеву, которая категорически отказывалась слушать поп-певцов три часа. В качестве компромисса было решено, что ее величество прибудет за тридцать пять минут до конца.

Концерт начался выступлением Брайана Мэя, гитариста “Queen”, который сыграл свою вариацию на тему государственного гимна с крыши Букингемского дворца. Когда появилась Елизавета II (15), Эрик Клэптон пел “Лейлу” (“Layla”), и дама Эдна Эверидж (комический персонаж Барри Хамфриса) представила королеву как “золотую именинницу”. Королева, заткнув уши желтыми берушами (16), просидела с Филиппом, Блэрами и двадцатью четырьмя членами королевской семьи в ВИП-ложе до конца представления, завершившегося “Хей, Джуд” (“Hey Jude”) в исполнении Пола Маккартни. В сопровождении мужа, Чарльза, Уильяма и Гарри Елизавета II вышла вместе с исполнителями на сцену. Чарльз поздравил “мамочку” и выпил за “пятьдесят выдающихся лет” (17), добавив: “Ты воплотила нечто жизненно для нас необходимое – постоянство. Ты была и остаешься островком незыблемости и традиции посреди глубокого, иногда бурного, моря перемен”. Под одобрительные возгласы наследник престола поцеловал мать в щеку.

После концерта Елизавета II зажгла сигнальный огонь перед памятником Виктории – первый в цепочке из двух с лишним тысяч костров, запылавших в Великобритании и странах Содружества. В Кении костер зажгли близ отеля “Тритопс”, где Елизавета II стала королевой. Вечер завершился красочным фейерверком и световым шоу на фасаде дворца – на радость миллионной толпе, которая заполонила Мэлл и ближайшие парки. Королева и Филипп смотрели шоу со специального помоста, встречая улыбками нарисованный цветными лучами на фасаде развевающийся британский флаг.

В последний день торжеств, вторник 4 июня, состоялся церемониальный проезд богато украшенной Золотой парадной кареты из дворца к собору Святого Павла на юбилейную службу, за которой последовал обед в ратуше. На обеде Тони Блэр сказал королеве: “Почет можно унаследовать, но любовь – только заслужить, и любовь народа к вам не вызывает сомнений” (18). Днем королева и Филипп посетили фестиваль на Мэлл, в котором приняли участие двадцать тысяч человек – в том числе церковный хор из пяти тысяч солистов и представители пятидесяти четырех стран Содружества в народных костюмах. К вечеру огромная толпа почти целиком запрудила Мэлл. Люди размахивали флагами, радовались, пели, как и двадцать пять лет назад, “Землю надежды и славы” и “Боже, храни королеву!”, а Елизавета II с родными махали им с дворцового балкона. Над ними, на высоте всего в полкилометра, пролетел “конкорд” в сопровождении пилотажной группы ВВС “Красные стрелы”.

Празднества продолжались все лето – Елизавета II тем временем проехала около трех с половиной тысяч миль на Королевском поезде и посетила семьдесят городов. В Сандрингеме, Балморале, Букингемском дворце и Холируде прошли открытые приемы. Проводились и частные вечеринки. Пятьдесят человек, в детстве побывавшие пажами (19) на разных королевских мероприятиях, пригласили ее величество на торжественный ужин в закрытом клубе “Уайтс”, куда женщины допускались лишь в исключительных случаях. Как рассказывал позже один из участников, кто-то из завсегдатаев при виде ее пробурчал: “Королева в “Уайтсе” – докатились…” (20) (Фотография ее величества в окружении бывших пажей висит на почетном месте в туалете клуба.)

Осенью 2002 года королева оказалась втянута в неприятную историю, касающуюся ее встречи пятилетней давности с Полом Барреллом, дворецким покойной принцессы Уэльской. За безоговорочную преданность (которая, как выяснилось, не означала умения держать язык за зубами) его прозвали “скалой”. До того как стать дворецким, Баррелл работал лакеем в Букингемском дворце, и за службу Елизавета II представила его к своей личной награде – Королевскому Викторианскому ордену. Говорили, что Баррелл очень глубоко переживает гибель Дианы, поэтому, когда он попросил аудиенции во дворце, королева не стала отказывать.

18 декабря 1997 года, в четверг вечером, Елизавета II приняла бывшего дворецкого в личной гостиной на втором этаже с видом на сад. Полтора часа кряду (24) он говорил о проблемах Дианы и о ее чувствах к Чарльзу. Баррелл сообщил, что мать Дианы (25), Фрэнсис Шэнд-Кидд, наведываясь в Кенсингтонский дворец, уничтожает Дианины письма и документы, поэтому он “забрал часть бумаг принцессы на хранение” (26) – впрочем, упомянул он об этом (27) вскользь.

Три года спустя (28), в январе 2001-го, по наводке другого бывшего придворного, полиция устроила у Баррелла обыск. В результате было обнаружено более трехсот предметов из резиденции Дианы, включая дизайнерскую одежду, драгоценности, сумки и мебель, а также ряд вещей, предположительно принадлежащих Чарльзу и Уильяму. Бывшего дворецкого обвинили в краже. Пока проводилось расследование, королева несколько раз беседовала с Робином Джанврином (29), однако не говорила о разговоре с Барреллом, поскольку не сочла обмолвку (30) о взятых на хранение бумагах относящейся к текущему делу. Баррелл, в свою очередь, скрыл суть беседы от своих адвокатов, назвав ее “личным разговором” (31).

Суд над Барреллом начался 14 октября 2002 года, накануне возвращения Елизаветы II из десятидневной поездки в Канаду в честь Золотого юбилея. В пятницу 25 октября по дороге на поминальное богослужение Филипп с Чарльзом обсуждали (32) нашумевший процесс. Филипп упомянул, что королева встречалась с Барреллом после смерти Дианы и дворецкий говорил о припрятанных бумагах. Судя по всему, Чарльз об этой встрече слышал впервые. Он немедленно сообщил своему личному секретарю, а тот дал знать властям. 1 ноября дело было закрыто как “строящееся на ложном допущении, будто мистер Баррелл никогда не упоминал, что берет вещи” (33). И хотя слова Баррелла в разговоре с королевой относились лишь к неустановленному числу документов, а не к уйме ценных вещей, этого оказалось достаточно, чтобы прекратить слушания.

Пресса не смогла упустить такой сенсационный поворот и предположила, что Елизавета II с сыном нарочно попытались остановить процесс, чтобы избежать публичной дачи показаний о покойной принцессе и королевской семье. Встречное предположение, что королева – женщина уже пожилая и рассеянная (34), вдохновляло еще меньше.

На самом деле ее величество ничего не забыла. Еще раньше, в Балморале, когда во всех новостях трубили о предстоящем суде, Елизавета II развлекала гостей беседой за аперитивом, прежде чем отправиться на барбекю. “Она раскладывала пасьянс, спокойно и неторопливо, – говорит знакомый, бывший с ней в тот день. – И вскользь упомянула о беседе, состоявшейся у нее с Барреллом. Она отчетливо помнила, что Баррелл сообщил ей лишь о нескольких документах, а не о сотнях вещей” (35). Судя по всему, разоблачение Баррелла для нее мало что значило. “По ее словам, она и думать не думает о том разговоре, – утверждает знакомый. – Вспомнила о нем лишь потому, что из-за предстоящего суда Баррелл был у всех на устах, и наверняка пересказывала прежде, если приходилось к слову”.

Майкл Пит, который к тому моменту съехал из Букингемского дворца, став личным секретарем Чарльза, провел скрупулезное расследование, выясняя, не было ли “нарушений и упущений” (36) в закрытии дела Баррелла. Никаких доказательств намеренного саботажа слушаний Пит не обнаружил. Он подчеркнул, что, если бы такая цель действительно преследовалась, “у дворца была масса возможностей вмешаться раньше и предотвратить или замять процесс”. Суть обвинений пресса донесла до публики уже после начала слушаний, что еще раз подтверждало: Баррелл перетаскал к себе сотни вещей втихую.

Душевная ранимость, появившаяся после перипетий 2002 года, не означала хрупкости здоровья, которое у королевы оставалось по-прежнему крепким. На конноспортивном шоу в Виндзоре в мае она поразила зрителей своей энергией, болея за Филиппа во время соревнований конных упряжек в Большом Виндзорском парке. “Она подъезжала на своем “рейнджровере” к каждому из препятствий с интервалом в полмили, – вспоминает Нини Фергюсон, американская участница соревнований. – Филипп правил четверкой. Королева смотрела, как он проходит препятствия, потом запрыгивала назад в машину. Она была в резиновых сапогах, платок реял по ветру, за ней семенили четыре или пять корги, и она казалась воплощением молодости, энергии и боевого духа” (38).

В начале января 2003 года Елизавета II поскользнулась в Сандрингеме, где навещала свою надежду – жеребенка по имени Дезерт Стар, – и порвала мениск правого колена. Травма потребовала хирургического вмешательства (39). В письме к Монти Робертсу королева жаловалась, как ужасно “томиться в четырех стенах” (40), лишившись катания верхом и прогулок с собаками. Колено зажило, и менее года спустя Елизавета II перенесла аналогичную операцию на втором мениске (41), где врачи обнаружили легкие повреждения. Проходив несколько недель с тростью, она вскоре вернулась к еженедельным поездкам в седле. Елизавета II сделала одну-единственную уступку возрасту – пересела с высоких лошадей, на которых ездила десятилетиями, на коренастых пони породы фелл. “Они около четырнадцати ладоней в холке, надежные приземистые коняшки, – говорит Майкл Освальд. – В ее возрасте вообще мало кто ездит верхом, так что безопасность не помешает” (42).

Потеряв мать и сестру, Елизавета II стала проводить больше времени в кругу своей растущей семьи. Прежде по воскресеньям в Виндзоре, посетив службу в королевской часовне Всех Святых, она приходила в Ройял-Лодж на аперитив. Теперь вместо этого она отправляется (43) к своей миниатюрной и энергичной кузине Маргарет Роудз, которая живет в коттедже в глубине Большого Виндзорского парка (44). Там царят простота и уют, обстановка скромная, а на полу валяются резиновые игрушки Гильды, вест-хайлендского терьера хозяйки. Столы в гостиной уставлены фотографиями королевы-матери, короля Георга VI и Елизаветы II в балморалской экипировке.

Когда в 1981 году у мужа кузины обнаружили смертельную стадию рака, Елизавета подарила ей этот дом, чтобы проще было добираться до лондонских больниц оттуда, чем от фермы в Девоне. “Ты не против переехать в предместья?” (45) – спросила Елизавета II. “Это был ответ на наши молитвы”, – вспоминает Маргарет Роудз.

Каждое воскресенье после церкви королева садится за руль своего “ягуара” и едет к Маргарет (46). Кузина встречает ее реверансом, Елизавета II присаживается на потертый диван в гостиной, не снимая шляпу, в которой нужно еще доехать обратно до замка. Под джин с “Дюбонне” они беседуют о событиях прошедшей недели, обмениваются новостями о родных и знакомых – например, о здоровье пожилого балморалского егеря.

В 2002 году, принесшем как страшные утраты, так и народную признательность, Елизавета II перевернула страницу, оставив лихие 1990-е позади. Теперь королева чаще улыбалась на людях. Она стала общительнее, радушнее, спокойнее – больше похожей на мать в каких-то аспектах. “Как ни кощунственно звучит, но, по-моему, королева расцвела после смерти матери” (47), – говорит Роберт Солсбери. Монти Робертс считал, что “она теперь больше, чем прежде, интересуется чудесами природы” (48).

В 2003 году Елизавета II обедала с отрядом гренадеров в Офицерской столовой Сент-Джеймсcкого дворца (красивом высоком зале, украшенном предметами антиквариата, полковым серебром, деревянной дверью от офицерской латрины из окопов Первой мировой и портретом молодой королевы Виктории) (49). Доносившийся через открытые окна хохот и громкие разговоры помешали гофмейстеру ее величества Малкольму Россу, жившему там же, во дворце, и он пожаловался на шум, не зная, кто приглашен в этот вечер на обед. Когда один из гвардейцев доложил о жалобе королеве, та ответила: “Передайте Малкольму, чтобы не валял дурака” (50).

Роберт Солсбери заметил перемены в поведении Елизаветы II, когда она сидела рядом с ним на праздновании семидесятилетия Джинни Эрли в клубе “Аннабель” в феврале 2003 года. Королева рассказывала друзьям, как ей не терпелось сюда попасть, потому что в ночном клубе она не бывала практически с самого замужества. “Первый раз видела такое бурное веселье, – свидетельствует Аннабель Голдсмит (в честь которой получил свое название клуб), также сидевшая рядом с королевой. – Эта суровая женщина смеялась и шутила, развлекая весь стол” (51).

На следующий день у Елизаветы II был запланирован визит в аббатство Святого Альбана к северу от Лондона. Когда ее знакомили с сановниками, настоятель, заметив Роберта Солсбери, спросил королеву, встречалась ли она с ним прежде. “Да-да, – не моргнув глазом ответила ее величество. – Вчера мы с Робертом гуляли до половины второго в ночном клубе” (52).

Она нашла новую наперсницу в лице Анжелы Келли, заменившей Бобо Макдональд. Младше королевы на двадцать пять лет (53), Келли поступила в дворцовые горничные из армии и дослужилась до камеристки, самостоятельно повысив затем это звание до “личного помощника”. Как и Бобо, которая была дочерью железнодорожника, Келли происходила из скромной семьи ливерпульского докера. Однако в отличие от Бобо, державшейся в тени, блондинка Келли со своим искрометным характером стала заметной фигурой в королевской свите.

Когда Келли рядом, “вокруг царит веселье” (54), – говорит Анна Гленконнер. “Она заполнила пустоту, образовавшуюся после смерти Маргарет и матери” (55), – считает один из родственников королевы.

Келли профессионально следит за гардеробом Елизаветы II, переосмысливая традиции королевских модельеров Хартнелла и Эмиса с учетом некоторой театральности появлений ее величества на публике. Камеристка часто сопровождает придворных сановников в подготовительных поездках перед зарубежными визитами, выясняя, как будет обставлен выход королевы. Она изучает национальные цвета, узнает, какие обладают для данного народа отрицательным или положительным значением. “Анжела понимает, что на улице королева должна быть видна издалека, а в машину можно надеть что-то более нейтральное, серое или бежевое” (56), – поясняет старший королевский советник. Келли часто прибегает к услугам кутюрье, например Стюарта Парвина, однако многие платья, пальто и шляпки для королевы она моделирует сама, а затем отдает шить на заказ по невысокой цене.

Королева всегда интересовалась своими драгоценностями и историей аксессуаров в обширной личной коллекции. Ей нравится демонстрировать их как широкому кругу публики, так и в домашней обстановке, надевая иногда на званые обеды по нескольку колец, в том числе на указательный палец. Знакомясь на обеде в Уинфилд-Хаусе с Джоэлем Артуром Розенталем, создателем ювелирной компании “JAR”, Елизавета II проявила осведомленность: “Я слышала, Дэмьен Херст инкрустировал бриллиантами череп? Мне больше нравятся те, что сейчас у меня на шее” (57).

В среду 19 ноября 2003 года королеву с придворными ждала утренняя сенсация в рубрике “Мировой эксклюзив “Daily Mirror” – на первой странице красовалась фотография лакея на знаменитом дворцовом балконе под кричащим заголовком: “Внедрился!” Ниже следовало пояснение: “Перед приездом Буша мы раскрываем крупнейший скандал в системе королевской безопасности благодаря нашему корреспонденту, который два месяца прослужил лакеем Букингемского дворца” (59). Далее шли четырнадцать страниц (60) сделанных тайком снимков, а также описаний личных покоев и распорядка членов королевской семьи, перемежающихся не менее броскими заголовками (“Я мог отравить королеву”). Все это было делом рук двадцатишестилетнего репортера “Mirror” Райана Пэрри, который обманом нанялся в лакеи и теперь сливал добытую информацию, нарушая подписку о неразглашении, взятую при приеме на службу.

Газета пыталась убедить читателей, что старалась для всеобщего блага, однако на самом деле хотела только одного – подсмотреть за королевой и ее родными в домашней обстановке. Больше всего пересудов вызвала фотография накрытого для королевы и принца Филиппа завтрака – белая скатерть, цветочная композиция, серебряные приборы, костяной фарфор, дорогой радиоприемник и три расставленные строго по линейке коробочки “таппервэр” с кукурузными хлопьями и овсянкой. Пэрри написал, что королева завтракала тостом “с капелькой апельсинового джема”, но и его почти весь скормила своим корги под столом.

Еще он сообщал, что для каждого чайного подноса имеется отдельная схема расстановки посуды, что убежденный трезвенник Эндрю может приложить лакея грубым словом, принцесса Анна требует к завтраку “совершенно почерневший банан и спелое киви” и “ест не спеша”. Софию Уэссекскую он назвал “доброй и благодарной”, а ее величество вышла в его описании любительницей поболтать по душам – “которой явно недостает королевского высокомерия” (61), как отметила “The Sunday Times”.

Фотографии и описания личных покоев продемонстрировали публике любовь Эндрю к мягким игрушкам и подушечкам с вышитыми лозунгами типа “Ешь, спи и смени жену”, гостиную Анны, “под завязку забитую книгами, безделушками, кипами журналов и бумаг”, и аккуратно прибранные комнаты Эдварда и Софии Уэссекских с современной обстановкой. Пэрри даже удалось щелкнуть ванную Уэссексов с картинкой-комиксом, на которой ее величество беседует с делегацией пингвинов в “королевских нарядах”.

На следующий день “Mirror” нанесла новый удар, выпустив вторую серию, “виндзорскую” (62), где на первой странице Пэрри гладил двух королевских корги на фоне замка, а дальше шли одиннадцать полос фотографий и рассказов о работе лакея в Виндзоре по выходным. На снимке накрытого к завтраку стола виднелась подборка утренних газет для королевы – сверху, как всегда, “The Racing Post”, затем “Daily Mail”, “Express” и “Mirror” (с очередной сенсацией, отрывком из разоблачительной книги Пола Баррелла о королевской семье), затем “Dayly Telegraph” и “The Times”.

Пэрри выдал и пристрастие королевы к просмотру на редкость низкопробных телепередач за обедом – популярной полицейской драмы “Чисто английское убийство” (“The Bill”) (“Не люблю я его, – призналась Елизавета II Пэрри, когда тот наливал ей кофе, – но втянулась и смотрю”), бесконечного сериала “Ист-эндцы” (“EastEnders”) и, что самое невероятное, комедийного шоу “Домашнее видео Керсти” (“Kirsty’s Home Videos”), составленного из любительских роликов и изо билующего “голыми задами”. Завершала выпуск панорама роскошного викторианского летнего павильона при замке с растениями в кадках, скульптурами, бассейном, крытым бадминтонным кортом, настольным теннисом и деревянным тренажером принца Филиппа для поло в сетчатой ограде.

Королева пришла в ярость, и придворные юристы немедленно подали в суд на газету, обвиняя ее в “злонамеренном вторжении в частную жизнь без законного на то основания” (63). Они добились бессрочного судебного запрета, обязывающего “Mirror” воздержаться от дальнейших публикаций на данную тему и лишающего газету возможности перепечатывать ряд фотографий. Издательство выплатило Елизавете II двадцать пять тысяч фунтов в счет судебных издержек, передало королевской семье все неиспользованные снимки и уничтожило неопубликованные репортажи.

Тем не менее редактор “Mirror” Пирс Морган, который стал популярным телеведущим в Соединенных Штатах, добился своего. Он не просто высмеял королевскую семью, но и подгадал с публикацией (64) (на которую тут же откликнулись и другие издания) к приезду Джорджа и Лоры Буш со вторым за время президентства государственным визитом. Из американских руководителей в Букингемском дворце с таким размахом прежде принимали лишь Вудро Вильсона в декабре 1918 года.

Исторический визит Бушей и без того был омрачен трудностями с обеспечением безопасности и возможным многотысячным маршем протеста против войны в Ираке. В результате королеве пришлось отменить традиционную торжественную встречу на Конногвардейском плацу и проезд в каретах по Мэлл. Вместо этого обошлись усеченной церемонией на парадном дворе за оградой Букингемского дворца, где обычно проходит смена караула. Переночевав в дальней части дворца, Буши обогнули здание на автомобиле и подъехали к переднему фасаду, затем поднялись по накрытым красной дорожкой ступеням в специально построенный павильон, где их приветствовала королева и прочие официальные лица. Прогарцевала дворцовая кавалерия, президент с герцогом Эдинбургским осмотрели почетные караулы, и все проследовали во дворец на ланч – получилось несколько надуманно и скомканно (65), что пресса не преминула отметить.

Бушам тем не менее понравилось, и королева, которая уже давно завязала с президентской четой непринужденную дружбу, помогла им почувствовать себя как дома. “Ее не пугали массовые протесты, – вспоминает Джордж Буш. – Она многое повидала в жизни и не обращала на них внимания. Как и я” (66).

Вечером королева давала торжественный банкет на сто шестьдесят персон. На следующий вечер Джордж и Лора Буш ответили на гостеприимство более скромным и камерным ужином у Уилла и Сары Фэриш в Уинфилд-Хаусе. В число шестидесяти приглашенных вошли такие выдающиеся американцы, проживающие в Британии, как сенатор Джордж Митчелл и Роз-Мари Браво, генеральный директор “Берберри”. “Напоминало встречу старых друзей, – говорит Кэтрин Фентон, секретарь Белого дома по протокольным вопросам. – Королева и герцог Эдинбургский тепло приветствовали Фэришей, много было смеха и радости” (67).

Протестующие на улицах всю неделю поносили не только Буша, но и Блэра, хотя премьер-министру в вину ставилось другое – затянутая лейбористами кампания по запрещению охоты на лис. Когда Блэр попробовал объяснить суть дела, Буш удивился: “Зачем вы вообще это начали?” (68) Президент, как отметил Блэр, “по обыкновению смотрел в корень”.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.