Глава первая Королевское воспитание

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава первая Королевское воспитание

Новость десятилетней Елизавете Александре Марии Виндзор сообщил лакей. 10 декабря 1936 года, почти накануне своего сорок первого дня рождения, ее отец неожиданно стал королем, поскольку его старший брат, король Эдуард VIII, отрекся от престола, чтобы жениться на дважды разведенной американке Уоллис Уорфилд Симпсон. Эдуард VIII царствовал всего девять месяцев, взойдя на трон после кончины своего отца, короля Георга V, и оказался, согласно одной злой шутке, “единственным монархом в истории, который бросил государственный штурвал, чтобы наняться третьим помощником на балтиморскую шаланду”.

“Значит, после него тебе придется стать королевой?” – спросила младшая сестра Елизаветы Маргарет Роуз (так ее называли в детстве). “Да, когда-нибудь”, – ответила Елизавета. “Бедная”, – посочувствовала Маргарет (1).

Несмотря на пристальное внимание прессы и публики, жизнь двух принцесс в окружении гувернанток, нянюшек, горничных, собак и пони была теплично-беззаботной. Месяц за месяцем девочки проводили на лоне английской и шотландской природы, играя в загородных резиденциях в “ловлю дней” (2) – подхватывание на лету опадающих с деревьев осенних листьев. Их своенравная шотландская няня Мэрион Крофорд (“Крофи”) постаралась познакомить принцесс и с обычной жизнью, периодически путешествуя с ними по Лондону на метро и автобусе, однако в остальном сестры варились в придворном соку.

До появления Маргарет Елизавета прожила четыре года единственным (и не по годам развитым) ребенком, родившись в дождливую ночь 21 апреля 1926-го. Уинстон Черчилль отметил у двухлетней принцессы “удивительную для ребенка такого возраста вдумчивость и повелительность” (3). Крофи наблюдала у девочки “отцовскую аккуратность и методичность” (4), принцесса была исполнительной, старательной и больше всего любила находиться при деле. Кроме того, у нее рано проявилась способность переключаться – свойство, которое в дальнейшем облегчит ей бремя королевских обязанностей. Кузина королевы, леди Мэри Клейтон, старше Елизаветы на восемь лет, вспоминает: “Она любила играть в пони, изображая из себя лошадку. И когда кто-нибудь окликал ее во время игры, она не отзывалась, а потом объясняла: “Я ведь была пони и не могла ответить” (5).

Отречение принесло семье много хлопот – не только скандальностью, но и неэтичностью по отношению к остальным претендентам на престол. Отца Елизаветы звали Берти (уменьшительное от Альберта), но он предпочел короноваться как Георг VI, ради преемственности и ассоциаций с отцом. (Его супруга, коронованная вместе с ним, станет зваться королевой Елизаветой.) Берти не готовили на престол. Он не мог удержаться от слез, обсуждая с матерью неожиданный поворот судьбы. “Я никогда этого не желал, – признавался он своему кузену лорду Луису Маунтбеттену (“Дики”). – Я ни разу в жизни не держал в руках государственных бумаг. Я простой морской офицер, других занятий я не знаю” (6). Новый король отличался сдержанностью, мнительностью и не самым крепким здоровьем. Он сильно заикался, и этот недостаток отчаянно досаждал ему, доводя до вспышек ярости, известных как “скрежет зубовный”.

В то же время он был человеком долга и старательно исполнял свои монаршие обязанности, заботясь о том, чтобы маленькая Лилибет – так Елизавету звали в семье – оказалась более подготовленной к своей будущей роли, чем он сам. После восхождения отца на трон Елизавета стала не “прямой”, а “предполагаемой” престолонаследницей, поскольку теоретически ее родители могли еще произвести на свет сына. Однако и Елизавета, и Маргарет Роуз были рождены кесаревым сечением, и в те дни третья подобная операция считалась чересчур рискованной для матери. На публике Лилибет, как предписывал обычай, называла родителей королем и королевой, но в домашней обстановке они по-прежнему оставались для нее мамой и папой.

Готовясь сниматься в фильме “Королева” 2006 года, Хелен Миррен раз за разом пересматривала одну двадцатисекундную пленку, считая ее невероятно показательной. “На этих кадрах королеве лет одиннадцать-двенадцать, – рассказывает Миррен, – и она выходит из огромной черной машины. Ее встречают высокопоставленные лица, она с важным сосредоточенным видом протягивает руку. Она действует согласно своим представлениям о том, как надо, и получается хорошо” (7).

“Мне кажется, в конечном счете именно воспитанию я больше всего обязана, – отметила королева накануне сорокалетнего юбилея своего царствования. – При должном воспитании – а я надеюсь, мое было именно таким, – можно многого добиться” (8). По нынешним меркам ее общеобразовательная подготовка покажется поверхностной. Женщины ее поколения и ее класса обычно обучались дома, и упор делался на практические навыки, а не на академические знания. “В университеты шли только те, кто собирался посвятить себя науке” (9), – говорит кузина Лилибет, Патриция Маунтбеттен. Если географию, историю, грамматику, литературу, поэзию и сочинение Крофи преподавала сносно, то “с математикой у нее была беда” (10), – свидетельствовала Мэри Клейтон, тоже учившаяся под началом Крофи. Давать уроки музыки, танцев и французского приглашались другие гувернантки.

От Елизаветы не требовали блестящей учебы и уж тем более интеллектуальных высот. У нее не было ни соревнования в оценках с одноклассниками (за отсутствием оных), ни изнурительных экзаменов. Единственная задача, которую отец Елизаветы ставил перед Крофи, принятой ко двору в 1932 году, – научить дочерей, шестилетнюю и двухгодовалую на тот момент, “разборчивому письму” (11). У Елизаветы почерк выработался летящий и четкий, похожий на почерк матери и сестры, но с более сильным нажимом в завитушках. Однако Крофи чувствовала необходимость утолять жажду знаний “как можно более полной мерой” (12). Она познакомила Лилибет с “Children’s Newpaper” [4] , периодическим изданием, освещавшим текущие события, и подготовила почву для перехода впоследствии на новости в “The Times” и на радио BBC. В результате один из придворных советников отметил, что семнадцатилетняя принцесса “превосходно разбирается в государственной политике и текущей обстановке” (13).

На протяжении всего девичества Елизавета каждый день отводила себе какое-то время на чтение Стивенсона, Остин, Киплинга, сестер Бронте, Теннисона, Скотта, Диккенса, Троллопа и другой классики. И тогда, и повзрослев, она предпочитала историческую прозу, особенно о “дальних уголках Британского Содружества и тамошних народах” (14), – утверждает Марк Коллинз, директор Фонда Британского Содружества. Десятилетия спустя, награждая Джоан Роулинг за серию книг о Гарри Поттере, королева сообщила писательнице, что активное чтение в детстве “сослужило хорошую службу, поскольку теперь я читаю довольно быстро, а читать приходится много” (15).

Когда Елизавета оказалась непосредственной претенденткой на престол, ее учебную программу расширили и углубили. Самым главным наставником будущей королевы стал сэр Генри Мартен, вице-ректор Итона, расположенной неподалеку от Виндзорского замка престижной частной мужской школы, выпускников которой традиционно называют “старыми итонцами”. Мартен, выступивший соавтором учебника “Основы британской истории”, никак не походил на чопорного ученого. Этот шестидесятилетний холостяк с круглым, как луна, лицом и блестящей лысиной имел привычку жевать уголок платка, а у себя в кабинете, где громоздились стопки книг, которые Крофи сравнила со сталагмитами, держал ворона. Сэр Алек Дуглас-Хьюм, впоследствии четвертый премьер-министр королевы Елизаветы II, вспоминал Мартена как “импульсивного, увлеченного, яркого преподавателя” (16), в рассказах которого оживали исторические деятели.

Начиная с 1939 года, когда Елизавете исполнилось тринадцать, дважды в неделю в сопровождении Крофи она ездила в экипаже к Мартену – разбирать хитросплетения истории и тонкости британской конституции. Сперва принцесса отчаянно робела и поминутно умоляюще оглядывалась на Крофи в поисках поддержки. Мартен скользил взглядом мимо Елизаветы и, сбиваясь, именовал ее “джентльмены”, как итонцев. Однако вскоре она “совершенно освоилась” (17), вспоминает Крофи, и у них с преподавателем сложилась “чудесная дружба”.

Мартен составил суровую программу, взяв за основу внушительный трехтомник “Конституционный закон и обычай” сэра Уильяма Энсона. Кроме того, в списке литературы значились “Социальная история Англии” Дж. М. Тревельяна, “Имперское содружество” лорда Элтона и “Английская конституция” Уолтера Бэджота – основной инструмент толкования конституции, который изучали и отец, и дед Елизаветы. Мартен включил в программу даже курс американской истории. “Не скрывайте ничего” (18), – посоветовал личный секретарь короля Георга VI сэр Алан “Томми” Ласселл, когда Мартен обратился к нему с вопросом, под каким углом подавать принцессе роль короны в конституции.

В отличие от писаной американской конституции, где все четко разложено по полочкам, британская представляет собой, кроме свода законов, свод неписаных традиций и прецедентов. Она носит гибкий характер, ее творят те, кто выносит решения или даже модифицирует законы по мере возникновения прецедентов. Энсон назвал ее “несколько эклектичной конструкцией <…> как дом, который все многочисленные владельцы переделывали по своему вкусу” (19). Обязанности и прерогативы конституционного монарха довольно расплывчаты. Его авторитет состоит скорее в бездействии, чем в действии. Конституция обязывает суверена подписывать все законы, одобренные парламентом, – о вето не может быть и речи, хотя в принципе такая возможность не исключается.

Елизавета изучала Энсона шесть лет, старательно делая выписки и пометки в убористом тексте. Согласно биографу Роберту Лейси, листавшему впоследствии эти потрепанные тома в итонской библиотеке, Елизавета выделила утверждение Энсона, что усложненная конституция дает более прочную гарантию свободы. В определении англосаксонской монархии как “совещательного и условного абсолютизма” (20) она подчеркнула “совещательный” и “условный”. Мартен посвящал ее в тонкости законодательного процесса и рассказывал о всеобъемлющей парламентской власти. Елизавете приходилось так глубоко вникать в “процедурные подробности”, будто, как выразился Лейси, “ее готовили в спикеры [палаты общин], а не на трон” (21). Впоследствии премьер-министры поражались этому знанию конституционных тонкостей, проявлявшемуся в неожиданно метких вопросах.

Когда Елизавете исполнилось шестнадцать, родители наняли преподавательницей французской литературы и истории утонченную бельгийскую виконтессу Марию Антуанетту де Беллэг. “Тони”, как ее звали принцессы, спрашивала строго и заставляла сестер говорить по-французски за столом. Беглостью своего французского Елизавета поразила даже парижан, восторгавшихся “отшлифованным” (22) произношением двадцатидвухлетней принцессы во время визита в Париж в 1948 году.

Де Беллэг работала в тандеме с Мартеном, который предлагал темы для французских эссе Елизаветы. Позже гувернантка вспоминала, что Мартен приучал будущую королеву “рассматривать вопрос с разных сторон и составлять собственное суждение” (23). По мнению де Беллэг, Лилибет “с самого начала мыслила в верном направлении, инстинктивно чувствуя истину. Она была бесхитростная, “tr?s naturelle” [5] . И в ее характере joie de vivre [6] неизменно уживалась с сильнейшим чувством долга”.

Огромное влияние на развитие характера и личности Елизаветы II оказала мать. Елизавета Боуз-Лайон, дочь графа и графини Стратмор, выросла в аристократической шотландско-английской семье, где было девять детей. В 1929 году журнал “Time” назвал ее “свежей, пышной, очень живой герцогиней” (24). Она читала много, запоем, питая особое пристрастие к П. Г. Вудхаусу. Кроме того, как ни удивительно, она питала слабость к гангстерским рассказам Деймона Раньона и даже однажды попробовала подражать раньоновскому сленгу в письме к приятельнице: “Наша дама Перл чешет будь здоров, просто конфетка, высший класс!” (25)

Королева Елизавета научила дочь читать в возрасте пяти лет и уделяла много времени чтению вслух детской классики. Как только Лилибет освоила письмо, мать выработала у нее привычку каждый вечер записывать в дневник мысли о прошедшем дне. На коронации отца в 1937 году одиннадцатилетняя принцесса вела красочную “Хронику Лилибет, написанную ей самой”. “Во время папиной коронации под сводами [Вестминстерского аббатства] витало ощущение чуда”, – писала она. Когда короновали мать и титулованные особы в белых перчатках одновременно возложили короны на головы супругов, “было восхитительно, когда венцы замерли в руках, а потом руки исчезли, словно по волшебству” (26).

Родители принцессы приглашали художников писать ее портреты с раннего возраста. За всю жизнь Елизавете пришлось позировать сто сорок с лишним раз – больше любого другого известного истории монарха. Для августейших особ портреты давно служат неотъемлемой частью образа, помогая формировать представление народа о своих властителях. На вопрос, оставляет ли она портреты себе, королева ответила: “Нет, никогда. Все они пишутся для других” (27).

Первым, кому довелось увековечить Лилибет, стал популярный светский портретист венгерского происхождения Алексис де Ласло. Елизавете было тогда всего семь. Ласло счел ее “умненькой и незаурядной”, хотя признавался, что “сонливой и беспокойной” (28) она тоже бывала. Аристократичных матрон красноречивый шестидесятичетырехлетний художник приводил в восторг, но Елизавета считала его “жутким” и годы спустя вспоминала о нем с гримасой. “Он из тех, кто велит застыть неподвижно и сверлит тебя глазами” (29). Портрет – самый любимый у матери Елизаветы – изображает эфирное создание в облаке шелковых оборочек, со светлыми локонами и широко распахнутыми голубыми глазами, с корзиной цветов на коленях. Однако плотно сжатые губы выдают легкое раздражение юной принцессы.

Второй портрет Елизаветы (30), но уже не живописный, создал другой венгр, скульптор Жигмонд Штробль, которому принцесса позировала в течение восемнадцати сеансов с 1936 по 1938 год. К тому времени она повзрослела, уже называлась предполагаемой престолонаследницей и с удовольствием болтала с венгерским журналистом, которого приглашали на сеансы развлекать позирующую принцессу беседами. Живопись и лепка с натуры неплохо воспитывали терпение. Уже в бытность королевой сеансы позирования станут для Елизаветы отдушиной, когда можно ослабить пружину, общаться с посторонним человеком без опаски, говорить о чем вздумается – иногда и на личные темы – и даже шутить. “Это довольно приятно, – отметила она с лукавой улыбкой на сеансе позирования в преддверии восьмидесятилетия. – Сидишь себе бездельничаешь, но тебя никто не отвлекает, потому что ты вроде бы занят” (31).

Излюбленной темой бесед во время сеансов у Штробля были лошади, которые стали для Елизаветы настоящей страстью – и открыли бескрайние просторы для учебы. Ее отец, продолжая королевскую традицию, разводил чистокровных скаковых лошадей. Он и познакомил Елизавету со всеми аспектами конноспортивного мира и коневодства, впервые посадив ее на лошадь в три года. К 1938-му принцесса начала осваивать боковую посадку – обязательный навык для ежегодной церемонии выноса знамени, проводящейся на день рождения монарха. В красном мундире, длинной темно-синей юбке-амазонке и черной треуголке Елизавете предстояло ехать во время парада верхом во главе тысячи четырехсот с лишним военных.

Езда верхом дважды в неделю помогала выработать спортивную форму и укрепить мышцы, а также учила не терять голову в минуту опасности. Елизавета испытывала безграничный восторг, перемахивая через препятствия и скача по полям и лесам, сбрасывая на время оковы официальных обязанностей. И хотя охоту на лис она тоже пробовала в подростковом возрасте – сперва с английскими фоксхаундами в Беркшире, потом со сворой Бофорта в Глостершире, – ее уже увлекло коневодство и скачки.

Наведываясь вместе с отцом в конюшни Хэмптон-Корта и Сандрингема, Елизавета получала начатки знаний о племенной работе, потихоньку начинала разбираться в родословных вариациях темперамента и экстерьера, жизненно важных для выведения хороших скакунов. Она смотрела на грозных жеребцов, кобыл и их потомство, наблюдала, как тренируют молодняк на уилтширских “прогонах” – больших полосах пружинистого грунта на косогорах, повторяющих линию ипподромного трека. Она знакомилась с грумами и конюхами, тренерами и жокеями – этой замкнутой кастой со своим особым взглядом на жизнь, которая вертится вокруг лошадей. Спустя годы Елизавета заметила художнику Фролику Уэймоту, что “лошади – величайшие в мире уравнители” (32).

Так же легко складывались отношения Елизаветы с собаками. В 1933 году ее отец проникся симпатией к вельшкорги – коротколапым ушастикам с лисьей мордой – и подарил дочери щенка по кличке Дуки, положив начало королевской стае, которая впоследствии станет визитной карточкой Елизаветы. В разное время в стае насчитывалось до двенадцати собак, которые “стелятся перед королевой, будто живая ковровая дорожка” (33), как выразилась принцесса Уэльская Диана. Собаки придают обстановке непринужденность и служат отличной темой для беседы, но кого-то из гостей или персонала могут и напугать, клацнув зубами. “Они овчарки, пастушьи собаки, им свойственно кусаться, – объяснила как-то Елизавета II и добавила с лукавой улыбкой: – Людей они тоже пытаются пасти” (34).

Еще до переезда в Букингемский дворец в 1937 году, когда взошел на трон отец Лилибет, юной принцессе было нелегко заводить друзей. Превращение в предполагаемую престолонаследницу обязывало заходящих к ней девочек приседать в реверансе и называть ее “мэм”. “Это очень мешало” (35), – вспоминает леди Элизабет Кавендиш, которую приглашали на игры и чай в Букингемский дворец. Во время одного из приездов королевской семьи к 12-му графу и графине Эрли в шотландский замок Кортахи сын Эрли Джеймс Огилви толкнул принцессу Елизавету на диван. Через мгновение к нему подскочил отец и ткнул его в живот со словами: “Так нельзя обращаться с королевскими особами!” “Принцесса не обиделась, – вспоминал Огилви, – но те рамки, в которых она воспитывалась, такое обращение запрещали” (36).

Как подметила Крофи, жизнь во дворце “отделяла тебя от окружающего мира прозрачным занавесом” (37). Букингемский дворец – это огромное здание из семисот семидесяти пяти комнат, скорее штаб-квартира монархии, чем дом. Лилибет долгими часами просиживала у окна, наблюдая за бурлящей внизу жизнью и гадая, какая эта жизнь у “настоящих людей” (38).

Чтобы расширить круг общения принцессы и преодолеть обособленность, Крофи организовала во дворце женский скаутский отряд. Изначально он насчитывал двадцать человек и состоял из родственниц принцессы – в частности, Патриции Маунтбеттен, начальницы Патруля зимородков, под “довольно жестким” (39) (по мнению Лилибет) командованием которой оказалась предполагаемая престолонаследница, – и приятельниц из аристократических семей – например, леди Камиллы “Микки” Уоллоп (дочери 9-го графа Портсмута), а также дочерей шоферов и дворцового персонала.

Устраивая штаб либо в специально отведенном помещении дворца, либо в летнем домике на территории сада площадью сорок акров, девочки разводили костры, наблюдали за птицами и играли в командные игры. Характер будущей королевы постепенно закалялся. Она “росла с убеждением, что люди не должны видеть твоих слез, – вспоминала Патриция Маунтбеттен. – “Если упала, не хнычь”, – внушали ей в детстве” (40).

Всех высокопоставленных лиц, которых принимали король и королева, представляли принцессе, и она должна была поддерживать с ними умные разговоры за столом. Елизавета интересовалась людьми не меньше матери, однако ей не хватало присущего Елизавете-старшей искреннего оживления при виде гостей. Королева Елизавета помогала Лилибет преодолеть скованность с помощью ролевых игр, где изображала архиепископа Кентерберийского и других важных особ. Королева внушала дочери истину, усвоенную еще от собственной матери: “Если тебе скучен человек или занятие, виновата ты сама” (41). Кроме того, она учила дочерей не тушеваться под пристальными взглядами трех тысяч гостей во время приемов в саду Букингемского дворца и двигаться размеренным шагом. “Нельзя слишком спешить, когда пробираешься через толпу к чайному столу. Это некрасиво” (42), – наставляла сестру Лилибет.

В своих красочных письмах из заграничных вояжей с Георгом VI королева Елизавета знакомила дочь с большим миром и жесткими требованиями королевского служения. Во время путешествия родителей в Канаду и Соединенные Штаты в 1939 году Лилибет и Маргарет Роуз отмечали путь их следования на картах, развешанных по классной комнате. Американцы в описании королевы представали “очень милыми и легкими в общении… им приятно видеть, что мы обычные и довольно учтивые люди, по уши заваленные работой” (43). Она признавалась, что “иногда не силах сдержать слезы при виде их искренних эмоций” (44), но не скрывала, насколько тяжело “почти непрерывно оставаться на арене… наступает момент, когда держаться становится невозможно” (45).

Глубокую христианскую веру у Лилибет тоже воспитала мать. Королева Елизавета читала дочерям Библию и заучивала с ними молитвы и псалмы из “Книги общественного богослужения”. “Королева знает молитвенник назубок” (46), – засвидетельствовал Джордж Кэри, 103-й архиепископ Кентерберийский, впоследствии лорд Клифтон. Королева Елизавета проявляла свою набожность ежевечерней коленопреклоненной молитвой и ту же привычку передала дочери. “Она происходит из поколения, для которого молиться на коленях перед сном вполне естественно, – говорит Кэри. – Для молитвы необходим настрой, и коленопреклоненная поза помогает проявить смирение перед Всевышним” (47).

Королева Елизавета уделяла внимание и более обыденным вещам. Кларисса Иден, вдова сэра Энтони Идена (1-го графа Эйвона), второго премьер-министра Елизаветы II, восхищалась тем, как королева “держит осанку, не касаясь спинки стула. И может сидеть так часами” (48). Это умение Елизавета переняла в раннем возрасте от матери, твердо убежденной, что “спина леди ни в коем случае не должна касаться спинки стула” (49).

В детстве Лилибет страдала вспыльчивостью – эта семейная черта наблюдалась не только у ее отца, но и у Георга V, и у Эдуарда VII, – и мать лечила этот недостаток как личным примером, так и наставлениями. Мать самой королевы Елизаветы, графиня Стратмор, “учила своих детей (а те учили своих) владеть собой и не давать воли настроению” (50), – говорит Мэри Клейтон. Принципы просвещенного воспитания, которых придерживалась королева Елизавета, строились на поощрении и понимании: не высмеивать, пресекать хвастовство, не повышать голос и “ни в коем случае не кричать и не запугивать”, иначе “потеряешь драгоценное доверие” (51). Как она писала в письме к Лилибет, “главное – держи себя в руках, не изменяй своему слову и будь любящей” (52).

Как удалось Елизавете – обладательнице ста пятидесяти кукол и конюшни из тридцати взнузданных и оседланных игрушечных лошадок ростом в один локоть, девочке, не знавшей ни в чем отказа, которой за столом прислуживали лакеи в алых ливреях, – вырасти неизбалованной и незаносчивой? “Ее растили строгие няни, – объясняет приятельница королевы с пятилетнего возраста. – Я помню, как однажды принцесса Елизавета и принцесса Маргарет прибыли на чай, и принцесса Елизавета поставила локти на стол. Миссис Найт велела: “Уберите!” Я не думала, что принцессу нужно воспитывать, но ее воспитывали, насколько это по силам няне, и королева никогда не нарушала правил” (53).

Клара “Алла” Найт, родом из Хертфордшира, нянчила королевских детей и на пару с шотландской нянькой Лилибет, Маргарет “Бобо” Макдональд, отвечала за девочек за пределами классной комнаты, проводя с обеими принцессами гораздо больше времени, чем их родители. Бобо – согласно характеристике лакея Джона Дина, “смекалистая и довольно категоричная кнопка” (54) – служила в королевской семье до самой своей смерти в 1993 году. “Королеве доставляло удовольствие общаться с простой и здравомыслящей шотландкой” (55), – говорит Мэри Клейтон.

Воспитывая опрятность и бережливость, Алла и Бобо приучали Лилибет аккуратно складывать и расставлять вещи (56), хранить оберточную бумагу разглаженной и свернутой конвертиками, а ленты – в тугих рулончиках и выключать свет за собой. Принцессе выдавались карманные деньги, по пять шиллингов в неделю, – полезная мера, но несколько надуманная, учитывая шесть тысяч фунтов годового дохода Елизаветы. Раздеваясь, принцесса послушно сворачивала одежду и вешала под кисейно-кружевной чехол, не швыряя ничего на пол и не оставляя на креслах. Еще Алла и Бобо отучили ее грызть ногти, однако им не удалось до конца победить то, что Хелен Миррен называла “нервным мандражом” (57), скрытым за внешним спокойствием: у взрослой Елизаветы осталась привычка вертеть на пальце помолвочное и обручальное кольца.

Огромное влияние на Елизавету оказала и ее бабушка по отцовской линии, королева Мария, супруга короля Георга V. Она была очень важной и чопорной, к ужину неизменно выходила в диадеме (58), даже если за столом кроме нее с супругом никого не было. Фотограф Сесил Битон отмечал, что она “никогда не смотрит в лицо” (59). “Королева Мария носила диадемы, как шляпки, – свидетельствовала Дебора Митфорд, герцогиня Девонширская, – словно не мыслила себя без них” (60). Она отличалась безукоризненными манерами и абсолютной преданностью долгу. Незадолго до своей кончины в возрасте восьмидесяти пяти лет королева Мария трогательно пожалела, что ни разу в жизни не лазила через забор (61).

Строгая блюстительница протокола, королева Мария требовала, чтобы Лилибет и Маргарет Роуз приседали перед ней в реверансе при каждой встрече. Она не позволяла себе абсолютно никакого проявления эмоций – максимум едва заметно поджать губы в знак удивления – и внушала Лилибет, что для монарха неприемлемо улыбаться на людях. Стоило Лилибет заикнуться о “толпе людей, которая будет ждать нас снаружи” (62) после концерта, и бабушка наказала ее за эту хвастливую реплику немедленной отправкой домой. Лилибет с готовностью усваивала даже самые трудные уроки, отчасти благодаря тому, что отличалась такой же сосредоточенностью, прилежанием и уравновешенностью, как и королева Мария. Впоследствии она не раз будет приводить в пример свою строгую бабушку.

Черчилль отмечал, что, при всей своей строгости и консерватизме, королева Мария “не боялась новых веяний” (63). Эта парадоксальная широта сознания и побудила ее воспитывать Елизавету более сурово, тогда как королева-мать была склонна слегка ослабить хватку, чтобы “детство сохранилось в воспоминаниях дочерей счастливым” (64). Действуя через Крофи, королева Мария вносила изменения в расписания и учебные программы, поднимала планку в выборе литературы для чтения, приветствовала заучивание стихов наизусть как “чудесный способ тренировки памяти” (65). Она водила Лилибет и Маргарет на экскурсии в музеи и картинные галереи, на монетный двор, в Банк Англии, в Гринвичский дворец и Тауэр.

Королева Мария страстно увлекалась историей – особенно родословной королевской семьи – и для Лилибет сама выступала живой связью с прошлым. Ее дед, принц Адольф, герцог Кембриджский, был сыном короля Георга III; королева Виктория была ее крестной, а еще она знала двух самых выдающихся британских премьер-министров – Уильяма Гладстона и Бенджамина Дизраэли. Она рассказывала о пышных торжествах Дели Дурбар 1911 года, когда ее и короля Георга V чествовали как императора и императрицу Индии, а также о происхождении и характеристиках королевских драгоценностей, в которых красовалась без стеснения, иногда прикалывая ослепительные бриллианты “Куллинан” I и II (530,2 и 317,4 карата соответственно) на свою обширную грудь на манер броши.

В сонме наставников и воспитателей Елизаветы особое место занимает ее отец. Лишь Георг VI мог открыть ей, каково это – быть монархом, в чем трудности и как лучше с ними справляться. Елизавета схватывала быстрее отца, которому тяжело давалось заучивание цифр и фактов, и отличалась большей уравновешенностью, однако застенчивостью и целеустремленностью она пошла в него. Она восхищенно наблюдала, как отец борется с заиканием перед ежегодным рождественским обращением к народу и как прилежно он делает за обедом пометки для памяти в специальном блокноте. Отцовское упорство, говорила она впоследствии, служило ей примером (66).

Незабываемые уроки мужества, стойкости и верности долгу принцесса получила от отца во время Второй мировой войны. Лилибет было всего тринадцать, когда 3 сентября 1939 года после вторжения Гитлера в Польшу Британия объявила Германии войну. Полтора месяца спустя (67), сидя вместе с Маргарет Роуз и Крофи в Шотландии, Елизавета читала “К высокой музыке” Милтона, когда по радио сообщили, что нацисты потопили линкор “Ройял Оук”, нанеся первый сокрушительный удар по британскому боевому духу. Король распахнул двери своей шотландской резиденции Балморал для матерей с детьми, эвакуированных из порта Глазго перед немецкими бомбардировками. Под руководством Крофи принцессы (68) угощали эвакуированных чаем и беседовали с женщинами об их сыновьях и мужьях, ушедших в армию.

10 мая 1940 года немецкие войска вторглись в Голландию, Бельгию, Люксембург и Францию, Невилл Чемберлен оставил пост премьер-министра Британии, и его сменил Уинстон Черчилль. Лилибет рыдала, слушая по радио прощальную речь Чемберлена, – было ясно, что спустя почти девять месяцев напряженного ожидания начинается настоящая война. Через два дня принцесс отослали за двадцать одну милю от центра Лондона под защиту крепостных стен средневекового Виндзорского замка, где девочки и оставались до победы над Германией в мае 1945 года. Из соображений безопасности место их пребывания держалось в тайне, хотя выходить за пределы тринадцати акров замковой территории им позволяли.

Всю войну король и королева либо жили в Букингемском дворце, либо перемещались по стране в королевском поезде из десяти вагонов, навещая войска, фабрики, больницы и пострадавшие от бомбардировок районы. Много раз они приезжали к дочерям в Виндзор и ночевали в гулком убежище, выстроенном под Брансуикской башней замка, или в укрепленных апартаментах на первом этаже башни Виктории. Оставаясь работать в Лондоне, они подвергали себя большой опасности, но завоевывали тем самым народное признание. Когда люфтваффе начало массированные бомбардировки британских городов и военно-стратегических объектов летом 1940 года, Букингемский дворец выдержал девять попаданий. Вторая бомба, сброшенная в середине сентября, разрушила дворцовую часовню и чуть не убила короля и королеву.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.